Семен Данилюк - Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка
Таисия отбросила пинцет, которым аккуратненько пропалывала брови, выщипывая седые волоски, подбежала к двери, убеждаясь лишний раз, что она заперта. Затем вернулась к зеркалу, распахнула халат и повернулась в полоборота. Да нет же, - ноги все те же: долгие, сильные, нетронутые целлюлитом. И груди нерожавшей женщины распустившимся бутоном расперли итальянский бюстгальтер - что купила год назад, когда возила группу во Францию. Хорош бюстгальтер. А уж трусики - кто в Союзе видел такие трусики?
"Никто и не увидит", - Таисия остервенело запахнула халат. - Да для кого же все это? Если ни бюстгальтера, ни трусиков, ни сочащегося под ними тела вот уж лет пять не видел ни один мужчина.
Мужики идиоты. Идиоты и трусы. Не способные отличить маску от реальности. Пугающиеся одного насмешливого взгляда, язвительного слова. Хотя, конечно, не в них дело. Даже на отдыхе, где никто ее не знал, куда ехала с надеждой на встречу с мужчиной, который снимет с нее груз накопившихся комплексов, происходило все то же. Первые дни ловила на себе заинтересованные взгляды. Наконец кто-то решался подойти, и - через минуту отлетал ошпаренный. Отлетишь тут. Что она сказала последнему? Что-то вроде: "Жена осталась дома, муж молодым оленем скачет, ищет случку. Откуда, интересуюсь, сами"? Ответа не получила, и больше до конца смены "к подвинутой бабе" с непристойными предложениями никто не подкатывал. Информация в Домах отдыха распространяется со скоростью звука в безвоздушном пространстве, - именно в этом пространстве она всякий раз и оказывалась.
Характерец, сделавшийся проклятием. Таисия склонилась к зеркалу, вгляделась в меленькие, подступающие к поверхности лица прожилки. Скоро проступят и рябью покроют гладкую кожу. "Господи, Тоська. Это твоя жизнь? И этого ты хотела?".
В дверь тихонько постучали.
- Кто? - жестко спросила Таисия Павловна и одновременно увидела в зеркале свое лицо - враз сведенное в жесткую желчную маску, с сузившимися глазами.
- Кто? - мягче повторила она, запахивая халат и поднимаясь открыть.
- Таисия Павловна, на минуточку, - послышался мужской голос.
Она отперла дверь. "О, господи, только не это!". На пороге стоял здоровенный молодой мужчина с пакетом в руке. Тот самый горлопан, что за несколько часов перед тем устроил возмутительный политический фарс.
Она поймала себя на очередном штампе - "возмутительный фарс". Поморщилась.
Незванный гость принял это на свой счет.
- Да, заслужил, - покаянно признал он. - Пошутил несколько неумеренно.
- Несколько "что"? -Долгова скривилась. - Вы вообще как додумались до этой выходки? Или у Вас какие-то несогласия с Советской властью?
- Ни в коем случае. Я - всегда "за". Зимний, правда, по возрасту не брал. Но если скажут взять обратно, - возьму. Не зная, как воспринять эту реплику, Долгова внимательно присмотрелась, и теперь разглядела легкое косоглазие. Но смотрелось оно не физическим недостатком, а - выпирающей наружу наглостью. - Скучно людям посреди гнилой осени, Таисия Павловна. А люди не чужие, наши. Захотелось чуть встряхнуть.
- Вам это удалось. Можете возвращаться к себе с чувством, так сказать, глубокого внутреннего удовлетворения, - полагая разговор законченным, Долгова отступила назад.
- Спасибо, что впустили, - к ее удивлению, визитер, видимо, неверно истолковав жест, втиснулся следом и прикрыл дверь. - Я бы хотел все-таки объяснить, чтоб без недоразумений. Я сам член партии...
- Вот как! В таком случае вашей парторганизации будет что обсудить. Не уверена, что для КПСС такие как вы действительно удачное приобретение. Где вы состоите на учете?
- Перцовский сельхоз. Доцент.
- М-да, мне говорили, что там слаба кадровая работа. Не думала, правда, что настолько. А сейчас, полагаю, Вам лучше уйти. Турбаза в ночное время - не место для идеологических диспутов.
Листопад поджал губы. Он увидел - пути назад нет: либо прямо сейчас тем или иным способом, но сумеет он перевернуть что-то в подвинутой этой бабенке и склонить ее на свою сторону, либо завтра она походя поломает ему карьеру. - Вообще-то я не с диспутом пришел и не к идеологу. Просто счел необходимым объясниться с интересной и, по виду, умной женщиной, которая по ошибке могла принять несколько фривольную шутку за идеологический выпад, - в меру развязно отреагировал Иван. - Я все-таки секретарь комитета комсомола.
- Полагаю, и в комитете вы больше не задержитесь.
- Стоит ли так заострять, Таисия Павловна? - непрошенный гость прищурился с некоторым разочарованием. - Может, прежде чем обрушиться, надо приглядеться? Не такой уж я безнадежный. Предлагаю для начала примирительно-ознакомительную. Тем более скучно наверняка одной посреди всеобщего гулевания. К изумлению Долговой, наглец выудил из пакета бутылку "Лидии".
- Да Вы! - Таисия Павловна задохнулась. - Хоть чуть-чуть соображаете, кому предлагаете? Ступайте. Если понадобитесь, я Вас вызову и в официальной обстановке...
- Да брось ты! - услышала Таисия Павловна, не решаясь поверить собственному слуху.
- Что-с?!
- Да то-с! Именно здесь и место соответствующее, и обстакановка. Чего Вы меня тут, как школяра, идейными пассажами кормите? Ну, отхохмили чуток для настроения. Ничего страшного. Только не говорите, что Вам на самом деле не по фигу до всех этих Манделлов - охренелов?
- Вон отсюда! Вы хоть соображаете, что ваше поведение - это вызов общественной нравственности?
- Нет, не моё! - взревел Иван. - Нравственность - как погляжу, Ваша проблема. Ишь, - нравственность! Да это вообще, как говорит мой друган Антон, категория, обратно пропорциональная потенции. Развлечение для климаксического возраста. Но Вы-то тут причем! Ладно на трибуне. Там по должности положено хреновину нести. Но здесь-то, передо мной чего выеживаться?
- А собственно, почему это пред вами я не должна говорить то, что думаю? - несколько растеряласьДолгова.
- Да потому что ты интереснейшая баба, от которой у мужиков должны зубы стынуть! - отчеканил Листопад. Оглядел откровенно-вожделеюще. - И глянь, во что себя превращаешь. Ну ладно была б какая-нибудь задрипанная пигалица, которая и рада бы за щеку взять, да не дают. Но когда женщина, самой природой созданная для любви, начинает впадать в ханжество, - вот это по мне как раз и есть вызов общественной нравственности. Вот за шо судить бы надо! Долгова аж головой тряхнула, будто освобождаясь от миража. - Уходите наконец, - слабо пробормотала она, со страхом посматривая на незваного гостя, которого потряхивало от непонятной злости. Ей казалось, одно неловкое слово, и этот вышедший из-под контроля буян просто способен смять ее. Быть может, ударить. Он пугал ее своим порывом, который мог зайти сколь угодно далеко. Пугал, но и - привлекал. Что-то происходило меж ними - даже не то, что говорилось, а то, что сквозило между слов. И не она контролировала и направляла ход событий. Все наработанные годами, безотказно действующие методы укрощения зарвавшихся с ним не срабатывали. Листопад, вроде безрассудно яростный в своем стихийном всплеске, но в то же время чуткий к реакции собеседницы, даже не угадал, а уловил ее неуверенность и смятение. Уже не боясь ошибиться, - а чего оставалось бояться? - он ухватил Долгову за локоть, рывком развернул ее спиной к себе, лицом к зеркалу.
- Ты только глянь на себя!.. - выпалил он и сбился: халат распахнулся, и в зеркале отражались подрагивающие над бюстгальтером чаши грудей с набухшими сосками. У Листопада разом пересохло в горле.
- Даже не думай, подонок, - срывающимся шепотом прохрипела Таисия Павловна.
Как раз думать Иван был уже не способен. Он просто подхватил женщину на руки, посадил перед собой на тумбочку, злым рывком распахнул ее ноги.
- О, боже, как это грубо, неинтеллигентно, - неожиданно для себя хихикнула она.
- Молчи, дуреха! Все испортишь, - Листопад нагнулся над ней, обхватил за подбородок и, торопясь, впился в сжатые губы.
Последнее, что увидела Тасисия Павловна перед тем, как прикрыть глаза, - шальной, победно косящий взгляд.
* Иван шел по ночной турбазе мимо погруженных в сон бараков. Не пробивался свет и через балкон, с которого совсем недавно произносил он пламенную свою речь.
- Ваня! - послышалось сбоку. Он обернулся: на скамейке, мимо которой он только что прошел, нахохлилась закоченевшая фигурка - в промокшей стеганой куртке и "тракторах" - дутых сапогах на резиновой подошве. - Викушка! - поразился Иван. - Я думал, ты спишь.
- Я... волновалась. Вышел и - пропал. Где ты был, Ваня? - голосок ее подрагивал от холода.
- Я? - Иван неожиданно для себя растерялся, почему-то не найдясь, что соврать. И - не желая врать. - Я... Понимаешь, проблемы решал. - С Балахниным?
- Ну да! В общем-то. По работе, короче. А почему ты здесь? - Ждала.
- Викушка моя!
Иван подхватил мокрую Вику на руки, прижал к себе.
- Да ты ж вся продрогла. Пойдем, я тебя согрею, оживлю! - наполненный причудливой смесью жалости, любви и раскаяния, бормотал он, поднимаясь по гулкой лестнице.
