Макар Троичанин - Вот мы и встретились
- Ну и что? – Стас, справедливый Стас даже голоса не повысил в оправдание. – Гастроли для того и устраиваются, чтобы бедному актёру подкалымить. Когда сплошные переезды, спектакли и выступления почти каждый день, а то и несколько раз в день, репетиций нет, о каком Станиславском вспоминать, о каком искусстве? Чего зазря кривить душой, гастроли – для денег, разве не так?
Так, конечно, Мария Сергеевна и сама прекрасно знала, что так, не впервой на гастролях, но ей нестерпимо хотелось в Москву. Уже начиная оправдываться, она знала, что удрать не удастся, и не удастся встретиться с Иваном Всеволодовичем, и не быть им друг для друга. И было страшно обидно, что проклятое искусство, любимое актёрство рушат жизнь, мешают жить по-человечески, по-бабьи.
- Если ты смоешься, нам придётся следом, с оргвыводами от Аркадия.
Против такого убийственного довода Пирамидона не попрёшь. После непродолжительного враждебно-выжидательного молчания Мария Сергеевна сказала глухо:
- Чёрт с вами, рабы деревянного тельца, - и, повысив голос, добавила с неутешной яростью: - Но если вы будете плохо играть, уйду даже на лыжах.
- Замётано, - облегчённо вздохнув, подвёл черту под неприятным инцидентом Плаксин.
- Кстати, в каком он звании? – Влад решил увести разговор от опасной темы.
- Капитан 3-го ранга, - Стас, отмантулив когда-то два года в стройбате, считал себя знатоком и армии, и флота. – Да он и сам себя так представил. В обиходе у них капитана 1-го ранга называют каперангом, капитана 2-го ранга – кавторангом, а этот, значит, будет катрерангом. Не велика шишка, можно и просто – К-3.
- Лучше по-английски – К-сри, - не удержалась, чтобы не съязвить, разозлённая Мария Сергеевна. – Ну, чего тянешь? Звони! – обречённо напала на Пирамидона.
Разговор у того с К-3 был коротким. Отключившись, Пирамидон сообщил, что поехал захомутовываться.
- Ты рыбой не бери, - напутствовал Влад, - не довезём, протухнет, с поезда выкинут вместе с ней. И списанными подлодками – тоже: перегонять в Москва-реку придётся вокруг Норвегии, через Ла-Манш и Балтику, а после – волоком, замаешься на таможнях. Бери, в крайнем случае, песцами, на Черкизовском рынке толкнём с наваром барыгам.
- Предлагаю в договоре нашу фирму назвать «Ватагой скоморохов Московского Нового драмтеатра», - добавил к предложению товарища Стас. Влад согласно захлопал в ладоши, женщины кисло промолчали, а высокая договаривающаяся сторона никак не выразила своего отношения к звучному бренду.
Добирались до полярной творческой каторги сначала авиалайнером марки «Кукурузник», который мотало во все стороны и сдувало в сторону затемнённого и затуманенного Ледовитого, того и гляди бросит на льдину, и придётся дрейфовать до весеннего дня, скоморошничая перед медведями и тюленями. Из Североморска их, заболтанных и отупевших, одетых в манто марки «Матросский бушлат» и изящные короткие унты марки «Утеплённые кирзачи», повезли куда-то в воинском фургоне, окончательно добивая хрупкие городские хрящики. Им было уже всё до лампочки, хоть на Северный полюс, хоть в Гиперборею.
И понеслась карусель: то ли день, то ли ночь, холодный фургон, в который женщин надо вбрасывать, а из него – выбрасывать, тёмная дорога в окружении серых сопок, слегка прикрытых ранним неустойчивым снегом, густо протыканным заснувшими тёмными низкорослыми деревцами и кустами, клонящимися от холодных ветров к земле; однообразные посёлки из одноэтажных бараков и домишек с однообразными названиями: Полярный, Заполярный, Приполярный, Околополярный, обозванные так, наверное, от дефицита замороженной фантазии; однотипные клубы с мизерными убогими сценами со щелястыми полами и с кулисами, больше похожими на кладовки для агитационного хлама, и молодые зрители, все на одно бледное лицо, с остриженными волосами и оттопыренными ушами, синюшными от отражённого цвета матросских роб – безликая людская масса. Казалось, что уезжали и приезжали в одно и то же место. И не удивительно потому, что не только посёлки и местность были одинаковыми, а ещё и потому, что уезжали в темноте, еле продрав сонные, ничего не видящие глаза, в фургоне дремали, ничего не замечая в промёрзших окнах, и приезжали в темноте, осоловевшие от тряской укачивающей дороги, не желая ничего видеть. Дорога – спектакль – ужин с непременным спиртом, разбавленным по вкусу, - тяжкий беспокойный сон – угрюмое пробуждение – дорога… и так каждый не божий день. И всё время с ними бодрый и весёлый Касриранг. «Конечно, ещё бы ему не радоваться» - неприязненно взглянула на пастуха Мария Сергеевна, - «когда он кропает себе вторую звёздочку на погоны, а мы, бедолаги, в угоду его карьере гробим драгоценное здоровье, принадлежащее более чем наполовину Аполлону». Очумелые, они уже стали путать реалии со сценой и порой называли Алёну Соней, Влада Митей, Стаса Астровым, Плаксина Смирновым и только Марию Сергеевну безошибочно называли её именем. Чтобы как-то разнообразить опостылевшие сцены, стали вставлять отсебятину, заставляя Чехова переворачиваться в гробу. Первым начал юродствовать Влад. Как-то подметив в стенгазете ражую глупую рожу нарушителя дисциплины, он в заключение «Радостей» сказал: «Ваш Кузькин Петя тоже радуется, что про него напечатали и дали фотку», чем вызвал громкий гогот аудитории, мгновенно понявшей смысл юморески. В другой раз уже Стас, покончив с дьячком в «Хирургии», обратился к залу: «Кому ещё надо без наркоза безболезненно выдрать коренной?». И, как это часто бывает на Руси, тут же нашёлся задиристый смельчак, решивший, очевидно, что всё обойдётся хохмой, и буром полез на сцену, но, когда увидел, что фельдшер достал из сумки внушительные клещи и дрель с ржавым сверлом, сразу попятился назад, усиленно подталкиваемый на сцену ржущей толпой услужливых товарищей. А опытный дантист, войдя в роль, озверело вопил: «Давай, у кого свербит! Военнослужащим вне очереди! Гарантия, что выдеру три вместо одного! И без наркоза!». Молодой народ сразу оживал и прощал артистам все сценические огрехи. А когда дамочка в «Загадочной натуре» пожаловалась, что счастье её далеко, далеко, и она должна после смерти дряхлого мужа опять выйти замуж за следующего богатого старика, то кто-то из зала зло рявкнул: «Все вы, бабы, такие!», заставив Алёну сбиться с роли и густо покраснеть, будто разборчивой дамочкой была она сама. Стас-Вольдемар не растерялся и врезал пессимисту под дых: «Тебе, видать, такая рога наставила!». Судя по радостному гоготу сердобольных товарищей, он угадал. «Небось, выползешь в олигархи и тоже захочешь молодуху?» - и согласный смех усилился: приземлённый народ радовался понятному живому чувству, не исковерканному интеллигентской казуистикой. Сцену из «Дяди Вани» матросня не уразумела и встречала без эмоциональных комментариев, разозлив слишком уж впечатлительную Алёну-Соню. Зато «Медведя» принимали оглушительными аплодисментами и восхищёнными выкриками: «Вот баба!». Особенно понравились вызов на дуэль, дуэльные пистолеты из пластмассы и заключительный выстрел – поцелуй. Мария Сергеевна была счастлива. И Плаксин, подстраиваясь под её вдохновение, расцвёл не только носом, но и давно проспиртованной душой. Это было лучшее, что они играли. А вот стихи Ахматовой в замороженных сердцах морячков отклика не находили. Для них они были слишком заумны и непонятны с ходу, а думать по уставу должен был старшина, и бедной Алёне опять выпало фиаско. Не помогало даже виртуозное гитарное сопровождение Стаса. Да ещё и красавец вдруг перестал согревать взглядом и всё чаще останавливал его, очевидно, прицеливаясь, на старшей. Словно Астров, отдавший предпочтение зрелой Елене Андреевне и не замечавший переживаний молодой Сони. В общем, спринтерские гастроли приносили Алёне одни неприятности. И только одно событие заставило её по-настоящему, по-детски, возрадоваться и забыть на время взрослые обиды.
Когда они, утомлённые и схряпанные, выпали из последнего, а может, из первого, чёрт и тот уже не разберёт, клуба, то остолбенели, увидев над Севером гигантский занавес Полярного сияния, тканый светящимся и переливающимся многоцветьем газового конденсата в верхних, разреженных холодом, слоях атмосферы. Он закрыл почти весь горизонт от земли до неба и был скроен из трёх драпри так, что два задних торчали лесенкой за передним. Все три шевелились, будто кто-то их дёргал, выглядывая в щели на мир земной, сминал в складки. И вдруг спокойное диффузное свечение полос сменилось переменчивыми шатровыми дугами и лучистыми выбросами в виде сверкающей короны, а те – сияющими переливчатыми шарами, перечёркнутыми стремительными вспышками-сполохами, и все сопровождались необычной игрой красок, среди которых преобладали зелёный и красный цвет. Ошеломлённые актёры, никогда не видевшие подобных декораций, застыли в тревожном изумлении.
- Дьявольский бенефис, - пробормотал, понизив голос, Плаксин. – Чёртово наваждение.
