Николай Гарин - Таежная богиня
— Слушай, что там у нас осталось из еды? — еле ворочая языком, спросила девушка.
— Пакетик супа, — роясь в вещах, отозвался Никита, — семь кусочков сахара и пачка печенья.
— А как мы сварим? — Валерия проглотила слюну от предвкушения скорой еды.
— Я думаю, на берегу, там и дров достаточно, да и рядом.
Вскоре, протягивая руки к огню, они с нарастающим нетерпением ждали, когда же наконец закипит в котелке вода.
Когда они вернулись в помещение, их рюкзаки были раскрыты и вещи в них перемешаны. Поставив на стол котелок, Никита и Валерия бросились проверять содержимое рюкзаков. Но все было на месте. Что же в них искали? Подняв глаза, поняли. Четыре пары детских глаз не отрывались от котелка с супом. Они обступили стол и, положив на стол подбородочки, шумно шмыгали носами. Над ними стояла старшая девочка и, виновато улыбаясь, исподлобья поглядывала то на Валерию, то на Никиту. Дети были чумазы и одеты в рванье не по росту. Их вцепившиеся в край стола ручонки белели от напряжения.
Никита с негодованием оглянулся на пьяную компанию. Там продолжался горячий спор, который то и дело переходил в вялые толчки кулаками друг друга в лицо, грудь, плечи. На столе, кроме бутылок, ничего не было.
Пока Никита с недоумением и гневом разглядывал женщину за столом, по всей вероятности мать этих детей, Валерия разливала суп. Когда она протянула первую чашку детям, те оглянулись на старшую девочку. Девочка молча взяла на руки самого маленького из малышей и начала кормить его из ложки. На вторую чашку остальные трое набросились с такой жадностью, что не успела Валерия глазом моргнуть, как у котелка снова стояла пустая чашка, а голодные детские глаза с прежним вожделением поедали ее глазами. Пришлось вылить детям остатки супа и пойти ставить на огонь котелок для чая. Но и с чаем произошла та же история. И пачку печенья, и сахар дети съели в момент.
Похлебав кипятка, Никита с Валерией попробовали уснуть, привалившись друг к другу спинами. У того и другого ком стоял в горле от чувства вины перед этими детьми и мысли, что эти дети, скорее всего, повторят участь родителей, что у них, едва родившихся, уже нет будущего. Оттого, что завтра они с Валерией умчатся в тепло, сытость и комфорт, а эти дети останутся здесь.
Никита глубоко вздохнул и снова посмотрел вниз. Впереди среди густой еловой щетины замелькали черные домики. “Ушма!” — снова тяжело вздохнул Никита. Он совсем развернулся на скамейке, чем вызвал еще большее раздражение соседей, и буквально прилип к исцарапанному стеклу. “Вот и река, и остатки моста, все еще не восстановленного, а вот и клуб, пристрой, крыльцо...”
“...А в клуб можно как-то попасть?” — Никита словно наяву услышал Леркин голос.
Лера первой захотела осмотреть клуб.
— Хотите на картины гоманские взглянуть? — спросил тот устало и равнодушно.
— Угадали, — так же устало проговорила Валерия.
Изнутри клуб оказался небольшим. На длинных, в два ряда поставленных лавках могло уместиться до двухсот человек. Тусклое пространство, пронизанное четырьмя тонкими колоннами-опорами, было угрюмым и стылым. Стены были обиты вагонкой, которая поблескивала облезшим лаком.
На этих стенах висели картины Анатолия Гомана. Три прямоугольничка на правой стенке и три на левой. Никиту сразу покоробили две детали. Картины были прибиты к стене огромными гвоздями по углам. Шляпки гвоздей поблескивали металлом и вызывали неприятное чувство — точно и картины были закованы в железо и тянули срок. Второе — багеты картин были выполнены из дешевого, плохо оструганного плинтуса.
Однако когда Никита взглянул на первое полотно — аж присвистнул! Следом ахнула и Валерия. На картине была изображена Ушма. Художник выбрал ракурс с того самого места, где они в тот злополучный вечер садились в лодку. Вид с этого места на мост и дальше на поселок поражал своей нереальностью. Во-первых, сам мост был металлический, с богатым ажуром то ли литых, то ли кованых деталей, с частоколом фонарей, которые переходили на каменную набережную с лавками из того же металла. Аллея, идущая в глубь поселка, пестрела сказочными цветами. Вместо бараков и черных изб стояли красивые коттеджи с высокими островерхими крышами, балконами и фонарями. Перспективу аллеи завершал многоярусный фонтан. На мосту и скамейках были изображены парочки. Над крышами домов пестрыми букетами замерли фейерверки. Картина была сказочно яркой и чрезмерно сочной. В уголке было нацарапано: “Ушма после нас”.
На второй картине был изображен домик с единственным окном, в котором, подперев руками голову, сидела старушка. Поражали глаза старушки — огромные, исполненные тоски и боли. Тематике вечного ожидания была посвящена и третья картина. Длинный стол с обилием закусок и разноцветных бутылок, по обе стороны которого сидели нарядные люди с поднятыми стаканами и рюмками. На переднем плане налитый до краев стакан и пустой стул...
Вертолет пошел на крутой вираж. Салон накренился, и в окошечках напротив замелькали кусочки леса, скал, зигзаги речушек. Потом машина выровнялась и, трясясь, точно в агонии, начала снижаться.
Никита вышел из вертолета, поднял голову и обмер. Прямо перед ним на обширном склоне стояли семь гигантских каменных столбов-останцев. “Так вот они какие, эти каменные идолы!” — подумал Никита. Идолы стояли поодиночке, гордо взметнув свои корявые каменные тела к небу.
Давно улетел вертолет. Ребята, взвалив на себя немалую поклажу, начали спускаться в темнеющую низину, где было решено поставить шатер и палатки, а Никита все стоял и не мог оторвать взгляда от величественных великанов, от живого мифа маленького народа манси.
— Ну что, впечатлился? — голос Сосновского оглушил Никиту.
— А? Что? Да, да, сейчас, одну минутку, — ответил он, не отрывая взгляда от болванов. — Это и есть Мань-Пупыг-Нер?
— Он самый.
Между тем тучи, которые плотным туманом подкрались к подножию кособокой горы, продолжали медленно и настойчиво карабкаться по ее склону, подбираясь к столбам. Никита почувствовал, что должно произойти еще одно чудо, и неожиданно повернулся к руководителю группы:
— Виталий Павлович, я должен увидеть, как они поплывут!.. — тихо проговорил Никита и умоляюще взглянул на Сосновского.
— Что? — не понял тот. — Кто поплывет, куда?
— Они! — Никита кивнул на идолов.
— Ну что ж, тогда давай поднимемся повыше, а то тучи нас накроют раньше, чем мы увидим, как столбы отрываются от земли, — начальник группы принял игру Никиты в метафоры.
Взяв рюкзаки, они поднялись по плато до обрыва, который круто уходил вниз к огромным снежникам, из-за которых мелкой щетиной выглядывал лес.
— Ничего себе горка, с одной стороны пологий склон, а с другой обрыв! — удивленно проговорил Никита.
— Ничего удивительного, такова почти вся тектоника Урала, — ответил Сосновский.
А тучи тем временем продолжали едва заметно ползти по западному склону, приближаясь к подножию столбов. “Будто Всемирный потоп”, — мелькнуло в голове Никиты. Наконец туман достиг ног каменных идолов.
— Смотрите, смотрите! — взволнованно воскликнул Никита.
Семь каменных гигантов оторвались от земли и поплыли над тучами. То ли плыли, то ли брели в белом клубящемся поле, что-то высматривая под ногами. Никита искал в силуэтах столбов, в их фактуре, композиции нагроможденных камней что-то антропоморфное или зооморфное, пока неожиданно не догадался, что эти идолы совсем не земного происхождения и нечего искать какой-то аналогии или ассоциации с чем-либо известным. Это пришельцы из космоса или из-под земли, которые вот-вот сбросят свои каменные наросты и явятся миру в своем истинном обличии — самоедами-великанами, которые пришли завоевывать вогульские земли. Никите стало немного не по себе.
— Ну, все, Никита, пойдем, мы и так задержались, — проговорил Сосновский и решительно пошел вниз, в туман. Виталий Павлович шел уверенно, ходко. Никита едва успевал за ним. Вскоре он почувствовал едкий запах дыма. Послышались голоса, и показалось желтое подвижное пятно костра. Лагерь поисковики устроили среди низкорослых деревьев, рядом с веселым ручьем, зажатым кочковатыми плюшевыми берегами.
Под утро Никита проснулся от расстройства желудка. Вытащив из рюкзака рулон туалетной бумаги, Он торопливо покинул шатер. Дождь закончился, но туман стал еще плотнее.
“Та-ак, куда же мне рвануть, — переступая с ноги на ногу, лихорадочно думал Никита. — Наверно, лучше по ручью, вниз. Пройду шагов сто и устроюсь”. Он оглянулся на проступающий из туманного марева шатер, палатку, запомнил, как стоят деревья, и пошел вниз по ручью. Отсчитав сотню шагов, Никита еще раз оглянулся и уже хотел было присесть, как вдруг ему показалось, что на другом берегу ручья кто-то стоит. Медленно повернувшись, Никита вздрогнул. На другом берегу ручья действительно стоял человек.
