Александр Ширванзаде - Хаос
Она вырвала руку и отодвинулась. Микаэл терял самообладание. Холодность девушки все сильнее распаляла его. На мгновение мелькнула мысль прибегнуть к насилию, но лишь на мгновение. Взглянув на ясный профиль девушки, он даже в очертаниях его постиг всю чистоту этой девственной души. Но вожделение уже овладевало им, вытесняя чувство оскорбленного самолюбия, и, не в силах сдержаться, почти бессознательно, обезумев от страсти, он опустился на колени: – Ударьте меня, но я… я… люблю вас!.. Да, люблю.. Я горю, поймите, я весь в огне… При первом взгляде на вас я потерял рассудок… никогда, никогда, ни одна женщина не увлекала меня так… Для вас я сделаю все, все, сложу к вашим ногам мое богатство, понимаете, все мое богатство… Только… только…один поцелуй…
Шушаник с негодованием посмотрела на его искаженное страстью лицо, смутно испытывая ощущение чего-то грязного. Слово «любовь» в устах Микаэла звучало, как удар хлыста.
Ступив одной ногой на подножку, она уже хотела выпрыгнуть из экипажа, который несся вихрем по безлюдному полю неведомо куда.
– Остановитесь, сумасшедшая, – воскликнул Микаэл, хватая ее за руку и силой усаживая на место, – вы разобьете свою глупую головку!
– Прикажите повернуть на промысла!
Никогда ни один голос не казался Микаэлу грознее голоса этой беззащитной, слабой девушки. Он, каясь в своем поступке, покраснел от стыда, и покраснел, быть может, впервые с тех пор, как познал женщину. Опять он коснулся тростью плеча возницы. Экипаж, повернув обратно, через несколько минут уже катился по большой дороге.
Оба молчали. Микаэл был во власти смешанных чувств. Он и стыдился и сердился; ему в одно и то же время хотелось и просить прощенья и отомстить. Одно лишь было несомненно: никогда ни в какой другой женщине не чувствовал он такой духовной мощи. И сколько презренья прочел он на лице этой бедной девушки, сколько ненависти к красивому, богатому и молодому спутнику!
Экипаж быстро приближался к промыслам Алимянов. Микаэл пытался казаться хладнокровным и показать дочери жалкого паралитика, что в его глазах она не выше горничной.
– Жаль мне вас, – пожал он плечами. – Теперь дома все начнут вас укорять, – и сколько, народ у! Мать, отец, дядюшка, тетя, дети, а может быть, и прислуга…
– За что?
– За то, что вы удостоили на полчаса своим обществом такого омерзительного, гадкого, негодного человека, как Микаэл Алимян. Какая честь для подобного ничтожества!
Ирония не подействовала.
– Совесть моя чиста, – ответила Шушаник.
Экипаж уже подъезжал к конторе. Микаэлу хотелось добиться хотя бы снисходительной улыбки спутницы.
– А хотел бы я знать, – спросил он, меняя тон, – что вы думаете обо мне?
– О вас… ровно ничего.
– Ничего? – повторил Микаэл. – И я должен вынести это оскорбление? Можете бранить, ненавидеть меня, но не говорите, что ничего не думаете обо мне.
– Я думаю о том, какая разница между вами и вашим братом, – сказала Шушаник, быстро выскакивая из экипажа, как бы не желая слышать ответа.
– Вот как! Эта бедная девушка до того горда, что даже не удостоила Микаэла Алимяна рукопожатия. Это уж слишком!
Быть предметом издевательства со стороны племянницы какого-то приказчика, унизиться, не добившись цели, – этого Микаэл снести не в силах.
От бешенства он ерзал в экипаже, хлопая себя по коленям, яростно грыз ногти и негодовал на себя за свое унижение.
«Какая разница между вами и вашим братом!» – звучали в его ушах последние слова девушки. Что это значит? А это значит, что Смбат ей нравится, а Микаэлом она пренебрегает. Ну и прекрасно, пусть! Микаэл Алимян не останется в долгу, он еще себя покажет.
Микаэл приказал ехать к фонтану. Антонины Ивановны там не оказалось – она уже уехала с братом. Мовсес, Мелкон и Кязим-бек перекидывались шутками с владельцем фонтана, а фонтан продолжал выбрасывать миллионы для бывшего аробщика.
Микаэл в компании друзей вернулся в город. Дорогою Кязим-бек, ехавший с ним в одном экипаже, завел разговор о Шушаник.
– Плут ты этакий, у тебя во всех уголках жемчужины понапрятаны, а нам, ни слова?
– Кязим, не шути над ней, она не из таких, – строго оборвал его Микаэл.
– Вот еще новости какие! – воскликнул Кязим-бек, но все же перестал говорить о девушке.
Микаэл время от времени вздыхал, вспоминая презрительную улыбку Шушаник и в особенности ее последние слова.
– Что случилось, дружище, чего ты насупился? – не вытерпел, наконец, Кязим-бек.
– И сам не знаю. У меня такое предчувствие, что со мною должно случиться несчастье.
– Не болтай глупостей. Приходи вечером в клуб, оттуда кой-куда заедем…
Однако предчувствию Микаэла суждено было сбыться как раз в клубе. Беда нагрянула оттуда, откуда он не ждал ее или, вернее, перестал ждать.
К восьми часам все друзья были уже в клубе, когда явился Микаэл. Недоставало только Гриши. Ждали его, чтобы вместе отправиться к общему приятелю-офицеру, пригласившему в тот вечер всю компанию «на штосе».
Микаэл в душе боялся встречи с Гришей. Но самолюбие вынуждало не показывать этого. Он подбадривал себя мыслью, что Гриша, должно быть, ничего не знает о позоре сестры, а если бы узнал, вряд ли молчал бы до сих пор. «Эх, что прошло, то быльем поросло! Теперь, пожалуй, нет нужды опасаться и Петроса Гуламяна. А вот идет и он сам вместе с каким-то похожим на него лавочником. Ишь как бойко тараторит, – должно быть, о торговых делах. Ах ты жалкий трусишка, не сумел даже постоять за свою поруганную честь! Должно быть, ты вымещаешь злобу на жене. Бог весть сколько раз на дню ты колотишь ее. Колоти, колоти, но обиду проглоти, благо нынче все так поступают…»
Размышляя таким образом, Микаэл вместе с друзьями прошел в буфет. Сонливый Мовсес «в ожидании сражения» подкреплял себя коньяком. Папаша был утомлен, кутить ему не хотелось. Кязим-бек говорил, что его тянет «к новой дичи». Мелкон все жаловался на жену: сущим наказанием она стала для него. Видите ли, родители жены винят его в ее болезни.
– Шурин мой, тупоголовый доктор, вбил в голову, что это я заразил жену. Вот не было печали! Ребята, не приведи вам бог жениться. Папаша да послужит вам примером.
Наконец явился Гриша. Уже издали можно было заметить, что он в боевом настроении. Гриша шел, выпятив живот и закинув голову – он поигрывал цепочкой от часов.
– Больно, гм… горяч он… – проговорил Папаша, побаивавшийся Гриши.
Завидя Микаэла, Гриша на миг остановился, точно колебался – подойти к компании или нет. Это не ускользнуло от Микаэла. Друзья подошли, обступили Гришу, и начались обычные шутки. Папаша попытался незаметно улизнуть.
– Куда, куда? – кинулся за ним адвокат Пейкарян, обняв почтенного холостяка.
– Пусть себе уходит, новую вышку ставит, – засмеялся Мелкон.
– А сколько их у тебя, Папаша, а? – спросил Кязим-бек. – На Шемахинке, в Старом городе, на Баилове, на Набережной…
– Ни дать, ни взять – султан марокканский, – заметил Мовсес, жуя соленый огурец после рюмки коньяку.
Папаша улыбнулся. Ему льстили безобидные шутки молодых друзей.
– Господа, – воскликнул Гриша, меняясь в лице, – здесь присутствует негодяй, которого надо вышвырнуть из нашего общества!
Он подошел к Микаэл у и, выпятив живот, встал против него.
– Бесчестный вор, разбойник, низкая тварь! – громко крикнул Гриша и, не дав противнику прийти в себя, закатил ему звонкую пощечину.
Поднялась суматоха. Кое-кто схватил Гришу за руки. От удара Микаэл качнулся, склонился и едва устоял на ногах. Удар был до того силен, что Микаэл, очнувшись, увидел себя уже крепко стиснутым друзьями. Официанты и посетители, привлеченные скандалом, тесно обступили всю компанию. Гриша, заложив руки в карманы, глядел на противника с холодным презрением. Микаэл кричал, стараясь вырваться из рук окружающих. Лицо его побагровело, мочки ушей пожелтели, пена клубилась на губах, грудь ходуном ходила, жилы на шее вздулись и посинели. Он изо всех сил колотил ногами о пол и кричал:
– Пустите, пустите, не то…
Он задыхался. Пощечина жгла ему щеку раскаленным железом. Какой стыд, какой позор! И где! Только Гриша мог так эффектно нанести оскорбление. А-а, все издеваются над Микаэлом, у всех соболезнующие взгляды! Да мыслимо ли, чтобы он, Микаэл Алимян, подвергся такому бесчестию на глазах у друзей и недругов? Дайте хоть раз выстрелить… Гришу увели. Кое-как увели и Микаэла.
Буфет все наполнялся народом. Начались пересуды. Одни защищали Гришу: стоило разок проучить этого Алймяна – уж больно зазнался. Большинство заступалось за Микаэла. Многие осуждали и того, и другого. Несколько преподавателей гимназии и членов суда требовали составить протокол и завтра же отобрать у обоих членские билеты. Микаэла силой усадили в экипаж и отвезли домой. Смбат побледнел, узнав об оскорблении, нанесенном брату. Вдова Воскехат громко вскрикнула. Антонина Ивановна бросила презрительный взгляд на Микаэла, удостоившегося публичной оплеухи.
