Михаил Веллер - Самовар. Б. Вавилонская
Но это случится не раньше, чем мы сделаем свое. Волк умирает, сомкнув челюсти на горле врага, и многие уйдут вместе с нами. Я вас научу любить жизнь. Прорвемся.
С кухни доносится звон посуды и пахнет варевом. Судя по запаху, щи. Стопарь бы под тарелочку щец! Да ломтик сальца с чесночком на закусочку, да огурчик соленый хрусткий!
По доброму-то и хорошему давали в старые времена приговоренному перед казнью выпить и закурить. Я бы отказался: пусть все знают, что не цеплялся жадно за последние мелкие жалкие удовольствия жизни, не принял подачки, ушел достойно и с усмешкой. А может нет: на лобном месте, пред толпой народа, поклониться в пояс на три стороны, принять у всех прощение, опрокинуть чарку за их здоровье, закурить спокойно и с удовольствием, со свободным вдохом и улыбкой:
– Я сейчас встречусь с Богом, ребята. Передам ему, что вы хорошие ребята, и попрошу для вас счастья.
И опуститься на плаху – только чистую, свежеструганую, – откинув с затылка волосы, подмигнув на прощание палачу, – и отправиться в самое далекое и неизведанное путешествие.
Да вот только нет в этом деле романтики. Романтика – это воображаемое в противовес реальному, желание иного: лучшего и интересного. Иностранное слово «романтика» по-русски звучит здесь «работа».
Люди, я любил вас. Будьте бдительны, идиоты.
Но пока еще – я еще успею все пережить, все перечувствовать, все вспомнить и рассказать вам.
Вращается и плывет сививон, ханукальный волчок, праздничная игрушка, священное гадание, рулетка и оракул, сливаясь в огненный узор горят летящими разноцветными кругами прорези древних букв, знаки каббалы, и поют в замкнутом движении предопределенную им мелодию: там грохочет самый тяжелый и мощный из пистолетов «Дезерт Игл» – «Орел Пустыни» – своим сокрушительным .44 магнум; там воет клаксоном слетающий с трассы Москва – Петербург «Ягуар» пахана, миллиардера и кандидата в президенты Брынцалова; там точат брусками мечи русские гладиаторы, должники мафии, отрабатывая кровью и зрелищем в саду замка нового русского, карточного каталы, последняя мода самых крутых; там дрожит голос Мэрилин Монро, угодившей под заговор наших ребят из четвертой палаты, когда ГБ закорешилось с ЦРУ баш на баш и убрали Кеннеди и Хрущева в подъеме военного равновесия, работа была по классу экстра.
… как возили каждого из нас на кресле из палаты в палату, тасуя компании и приглядываясь, о чем мы разговариваем и как ладим друг с другом.
Как в процедурной мерили давление, брали анализы, снимали энцефалограммы, раскладывали тесты с картинками и словами.
Как не до конца, а потом до половины, а потом вообще только начало, крутили фильмы и читали книги, и задавали угадать, чем все продолжится и закончится.
Как Маша, до пояса подоткнув халат, под которым не было трусов, меняла перед кандидатом порнографические картинки и измеряла эрекцию.
А Зара увозила ночами как бы тайком в ординаторскую, и давала выпить, и покурить, и втягивала в разговоры о задушевном, и мы выкладывали ей все. Вот такое у них разделение ролей. Одна заводит, а вторая раскручивает. Мы это отлично понимаем, ну и что, почему нет. Они там давно вычислили, что с женщинами самовары работают лучше…
– Сарынь на кичку!!! Лондонская симфония Гайдна.
Они – это простые мужики с добрыми, открытыми и усталыми лицами, с грустноватыми понимающими глазами. В обычных костюмах под обычными, не новыми и не старыми халатами. Сотрудники той самой группы, которая нас курирует. Было их двое, и посещали они нас по очереди – Сергей Иванович и Семен Борисович, блондин и брюнет.
Они и ставили задачу. Приходили с бутылкой и закуской, и с сигаретами, и рассказывали о своих войнах, и показывали шрамы, и мы, опять же, отлично понимали, кто они такие и что им от нас требуется – ну так и плевать, они-то лично нам нравились, и сотрудничали мы не с некой секретной до неведомости службой «Н» проклятого и страшного КГБ, не входящей ни в какие управления и подчиняющейся только и лично Андропову, а потом вышедшей и из-под его власти, и ставшей работать сама на себя, и убравшей самого Андропова, – а как бы исключительно и именно с ними, хорошими ребятами, с которыми мы подружились, и полюбили друг друга, по-человечески друг другу доверяли и испытывали приятность сделать что-то хорошее, взаимно услужить. Вот так и происходит настоящая, душевная вербовка. А вы как думали.
Они говорили верные, справедливые вещи: о всеобщей прогнилости строя, о дерьмизме номенклатурного класса, о необходимости обновления государства. И мы, понимаешь, как-то увлекались, энтузиазм поднимался – было для чего жить, и еще как: мы не обрубки, мы не куски скверноодушевленного мяса для превращения пищи в дерьмо – мы важные, ценные, могущественные – люди, работники, хозяева жизни! Конечно, мы стали работать с ними – еще бы нет.
Мы видели их лесть и нехитрый расчет – и все равно пыжились и с удовольствием гордились собой: своим умом, памятью, расчетливостью, проницательностью и воображением.
Все правильно: в тоталитарном государстве только тайная полиция имеет средства и возможности произвести переворот.
Но это тонкий, тонкий вопрос – на кого же в конечном итоге мы работаем.
Нас-то на нитке держит закукленная структура, по идее, внутри КГБ: кто нас создал – тот и отрыл, кто отрыл – тот и использует; кто использует – тот и зароет. Это с одной стороны.
С другой стороны – это реформаторы, желающие блага стране и власти себе. Ан знаем мы эти революции, кушающие своих устроителей на завтрак и детей на обед.
С третьей стороны, Запад, США, спят и видят, как бы вся эта Империя рассыпалась и провалилась. А что невозможного – ломя деньгой и покупая все и всех подряд, выйти на группу – и грохнуть крепость изнутри? Кому это выгодно? Элементарно. Модель отработана – хоть немцы и большевики в 17 году.
С четвертой стороны, народишко притомился, придавлен до крайности, ни рыкнуть ни пикнуть, как клетки-ячейки в сотах. Ну-ну. Цель американского конгресса – благо советского народа. Тоже мило.
А когда складываются четыре стенки, получается ящик. Что говорит стенка стенке? «Встретимся на углу».
А только с пятой стороны – вот вам крышка сверху: хрен мы им сделаем именно то, чего они хотят. Мы не пролетарии, и цепей нам не терять – нам их носить не на чем. Так что еще кто на кого работает. Побачимо.
И уходя, мы хлопаем дверью так, что у всех надолго заложит уши.
Но есть еще одно, еще одно. Мы ведь сами себе аналитический отдел. Рабочий день у нас не нормированный, уж куда как. Мы считаем, обкатываем и прокачиваем все варианты, все узлы, все повороты. А для того, чтобы все учесть, надо все понять. Так что, кроме прочего, —
все мы здесь – пониматели.А если уж ты начал действительно думать и понимать, то неизбежно происходит вот какая штука. Над чем бы ты ни задумался, над какой бы малостью – в конечном итоге ты обязательно придешь к тому, как же вообще устроено все на свете. Вот такой побочный продукт нашей деятельности.
Но это он им – побочный, а нам – ого! И за все за то, ребята, что мы вам натворили и что вы сейчас расхлебываете, мы – как бы бесплатную премию от магазина за покупку (ха-ха!) – кидаем вам это знание.
Проверено – мины есть. Кантовать!
Нам это стоило жизни.
Без него – нет смысла ни в нашей жизни, ни в этой книге.
Что вы с ним будете делать? А я почем знаю. Крутитесь сами.
Часть вторая
Пониматель
Сюда неотъемлемой частью и полностью входит содержание книг
«Все о жизни»и
«Кассандра».Они не могли быть включены в это издание по причине объема, но в любой момент доступны читателю, изданные отдельно.
ЕЩЕ НЕ КОНЕЦЕЩЕ НЕ КОНЕЦЕЩЕ НЕ КОНЕЦЕЩЕ НЕ КОНЕЦЕще Не КонецЕще Не КонецЕще Не КонецЕще не конецЕще не конецеще не конецеще не конецеще не конецБ. Вавилонская
Мене
Белый ослик
1.
Сначала требовалось достать белого осла. Он был не убежден, что именно белого, но так представлялось надежнее, с запасом гарантии, что ли. А еще спокойнее – ослицу.
Прежде всего осел ассоциировался со Средней Азией, Самаркандом, Тимуром, базаром и урюком. Но это рождало, в свою очередь, другую ассоциацию, неприятно-анекдотическую: «Армянское радио спрашивают: можно ли доехать на осле от Ташкента до Москвы? Ответ: нельзя – по дороге его съедят в Воронеже». В Средней Азии уже десять лет идут гражданские войны, а рисковать собой сейчас нельзя.
Когда-то в городском зоопарке ушастый печальный ослик катал в тележке детей. Он цокал по аллеям мимо клеток и гуляющей публики (так и хотелось сказать – мимо клеток с публикой), прядал ушами и звенел бубенчиками, резиновые шины шелестели. Мысль о зоопарке была естественной.
