Сгинь! - Реньжина Настасья
Видимость никакая.
Снег колкий, бьет по щекам. Снежинки маленькими ножичками врезаются в кожу, так и поранить могут. Ветер сбивает с ног, хочет, чтобы Игорь пал ниц перед стихией, покорился ей, признал ее силу. Ветер неутомим. Снег неумолим. Все вокруг кружится. Еще немного, и в воздух поднимется сарай, Игорь, изба, лес. Получится сказочка про Элли на северный лад. Улетит изба за тридевять земель, вот только никакого Изумрудного города там не окажется. И никакой дорожки, вымощенной желтым кирпичом. Просто рухнет где-нибудь посреди непролазных лесов и от удара об землю развалится. Вот и сказочке конец.
Игорь выставил перед собой руку, защищаясь от ветра и снега. Но метель залезала под куртку, щекотала ребра. У, противная! Насилу Игорь пробрался сквозь столпы снега в сарай, набрал дров, да побольше.
На обратном пути ветер толкал его в спину, подгоняя смельчака, рискнувшего сунуться в саму метель и пройти сквозь нее. Такому дерзкому можно и помочь немного.
«Только смотри не упади! Вот я еще тебя подтолкну. Эй! Ну что ж ты! Держись на ногах крепче!»
Огонь пожирал дрова, те приятно трещали от предсмертного удовольствия. Уже через час в избе стало достаточно жарко для того, чтобы снег, проникший внутрь, разомлел и растаял. Зиял теперь посреди избы огромной лужей.
Игорь выругался: не догадался повыбросить снег на улицу. Всего-то с десяток взмахов лопатой. Теперь не дом, а озеро какое-то. Хоть резиновые сапоги натягивай. Ольгу бы заставить пол вытереть, тряпкой поелозить, от разомлевших сугробов окончательно избавиться. Да Ольга без памяти, в бреду. До половых ли ей тряпок, до сугробов ли.
Игорь пощупал ее лоб: горячий. Тут и без градусника ясно: температура высокая. Под тридцать девять, не меньше.
– Пить, – простонала Ольга.
Игорь чуть помешкал, но принес ей стакан воды. Задумался: в рот ей воду влить или сама справится? Оставил стакан возле кровати. Пусть сама за собой ухаживает. Он ей не сиделка.
Прижался к печи: теперь и самому нужно как следует прогреться. Разомлел, задумался: стоит ли об Ольге заботиться?
Больные его всегда раздражали, хотя по-настоящему больной он застал лишь бабку. Та хворала невыносимо: охала на весь дом, сморкалась так, что соседи стучали по батареям, кашляла так, что Игорь подскакивал на кровати. Каждый день вызывала скорую, мучила медсестер и медбратьев мнимыми болячками, всегда смертельными, по мнению самой бабки. Заваливалась в кровать под три одеяла даже с температурой тридцать шесть и восемь, заставляла Игоря выносить утку (о да, у нее имелась больничная утка), готовить горячий бульон, таскать ей таблетки и дежурить по ночам возле постели.
Так что спасибо, он на всю жизнь вперед наухаживался.
Вдруг Ольга не выкарабкается?
Впервые поймав себя на этой мысли, Игорь улыбнулся, внутри разлилось приятное, теплое. Тут же вздрогнул – разве можно так, но успокоился. А что такого? А что в его мыслях постыдного? Вдруг все же Ольга убила человека, навлекла на них беду, разбудила потусторонние силы, разворошила нечисть, а теперь мертвец заберет ее с собой в могилу и успокоится.
А там весна, благодать, птицы прилетят, все зацветет, Игорь один на один с лесом останется, все произошедшее из головы выкинет, воздуха свежего, звонкого, чистого побольше вберет и заново начнет жить.
Один, как и хотел того с самого начала.
Разомлел Игорь от таких мыслей, да тут же испугался: а что, если после смерти своей Ольга к мертвяку присоединится? Станут они вдвоем Игоря изводить, по ночам вокруг избы шастать, в окна заглядывать, в двери стучать, в туалет пробираться.
Поморщился Игорь, встал, подошел к шкафу, нашарил на полке аптечку, вывалил содержимое на пол. Вот таблетки: парацетамол, анальгин, цитрамон. Каждого по пачке. Уже неплохо. Игорь достал таблетку парацетамола, отнес ее Ольге, молча положил рядом со стаканом воды. Сама пусть решает – принимать или нет. Не силой же в нее заталкивать.
– Воды, – просипела Ольга, хотя полный стакан все еще стоял возле кровати.
Игорь взял его, поднес к Ольгиным губам, но тут же резко поставил на место. Одна капля упала на женщину, она облизнула губы и вновь прошептала:
– Воды.
Таблетку пить не стала, даже когда чуть пришла в себя. Сквозь туман болезни чуяла она: доверять соседу нельзя. Он злой, он ненавидит ее, он может сделать что угодно. Мало ли что этот сумасшедший решил ей подсунуть – крысиный яд, цианистый калий, мышьяк. Ольга не знала, как все эти вещества выглядят, но вдруг вот так – безобидной белой таблеткой.
Воду бы тоже не стоило пить, но как же мучает жажда.
Хорошо, что Игорь не лезет, не докучает с заботой.
Забота. Ольга б рассмеялась, если б были силы. Откуда в этом чурбане взяться заботе?
Ольга и без того не терпела, когда над ней тряслись, суетились, бегали, стоило ей заболеть. Конечно, есть большая разница между тем, как муж участливо ставит стакан воды у постели больной, поправляет на ней одеяло, целует ласково в горячий лоб, стоит подолгу под дверью, прислушиваясь к дыханию жены – не сипит ли, не задыхается ли, и между тем, как Игорь ставит тот же стакан, взваливает на больную два одеяла, трогает шершавой ладонью ее лоб.
От Игорева внимания еще больше знобит.
Вот стоит он за занавеской, думая, что Ольга не видит торчащих его ног в носках с дыркой на большом пальце. Стоит и слишком шумно дышит, выдавая себя с потрохами.
Знала бы она, что ровно в эту секунду Игорь пытается решить – помочь ей помереть или нет. Это же так просто: придушить беззащитную женщину подушкой. И никто об этом не узнает. И никто ее никогда не найдет.
Вдох. Выдох.
Вдох. Выдох.
Убить нельзя оставить жить.
Вдох.
Метель разошлась. Гудела под окнами громко, протяжно, пугающе, стучала по стеклам, умоляя впустить. Нет, не обманешь: откроешь тебе дверь, ворвешься, перевернешь тут все с ног на голову. Ветер кружил столпы снега в неистовом танце. И ветер, и метель, и метель с ветром прорывались в щели, скатывались с визгом по крыше.
Безумные пляски. Безумные вопли. Все потонуло в них. Входная дверь тревожно пошатывалась.
Игорь подкинул поленьев в печь, но уютнее не стало.
Сплошное напряжение.
Ольга вслушивалась в завывания ветра, боялась и одновременно хотела уловить в них знакомые нотки детского голоса. Наваждение какое-то! Это был не он, не ее сын. Это сам черт приходил, сам дьявол, укравший ангельский образ Степки. Но ради единственного мгновения, ради той секунды, когда монстр обратился в Степу – ее мальчика, без черных дыр вместо глаз, когда заговорил с ней знакомым звонким голосом, таким родным, таким чистым, таким нежным, Ольга готова была вытерпеть весь кошмар той ночи еще раз.
И еще.
И еще.
И, быть может, умереть наконец от этого нескончаемого страха, что обуял ее. Зачем Игорь спас ее? Зачем вытащил из сугроба? Она должна была умереть и воссоединиться с сыном на том свете.
Есть ли он – Тот свет?
Или существует лишь Не та тьма?
В болезненном полузабытьи причудилось Ольге, что шепчет ей Степа на ухо: «Мам, вставай. Не время умирать».
Конечно, то был не он.
Ей вообще никто и ничего не шептал на ухо.
В такую метель и мертвец притих. Не бродил под окнами, не стучал в двери, не пугал Ольгу с Игорем, не наводил на них морок. Видать, сильно снегом занесло – не встать. А может, и ходил. А может, и пытался запугать. Но в бешеной пляске метели, в диких воплях ветра не разберешь, где мертвец, а где стихия. Сходят вместе с ума. Кружат над избой. Воют на хозяев. А те слушают, слушают, слушают. И боятся, боятся, боятся. И дрожат. Не от холода – от страха.
И Бессонница не делась никуда. Сидела рядышком, тормошила за грудь, хихикала злобно. Ей нипочем метели.
Не спать! Слышите? Не спааааать!
Игорь подкрался к Ольгиной постели. Двигался медленно, стараясь быть бесшумным, но женщина все слышала: шаги его отзывались в ушах ударами молотка. Бах, бах, бах – идет твой сосед. Бах, бах, бах – несет в руках смерть.