Ирвин Шоу - Две недели в другом городе
В голосе Холта звучала горечь и боль, американца возмущала безответственная плодовитость бедноты.
— И вы наверняка не представляете себе, сколько домов мертвы и обречены оставаться мертвыми всегда. Вся наука с ее вакцинами, пенициллином, водородными бомбами и ракетами бессильна что-либо изменить. Что только мы не пробовали…
Холт посмотрел на темную воду, зажатую бетонными берегами и пахнущую деревней, перегноем, прелой травой.
— В конце концов, вы взрослый человек, — глухо сказал он, — у вас есть дети; я вас не шокирую. Мы прибегали к химиотерапии, следили за биоритмами, измеряли температуру в шесть часов утра…
Он смолк; у него, похоже, перехватило дыхание. Затем продолжил своим спокойным, ровным оклахомским баритоном:
— Мы пытались произвести искусственное осеменение в кабинете врача. Безрезультатно. Несчастная Берта.
Его голос выдавал двадцатилетнюю любовь и жалость.
— Вы видели ее только час или два и вряд ли заметили, но… — Отбросив сомнения, он решительно продолжил: — Если бы она не была женщиной, ее следовало бы назвать алкоголиком. Даже закоренелым алкоголиком.
— Да, я этого не заметил, — согласился Джек.
— Конечно, Берта — настоящая леди, она может пить с утра до вечера, и все же из ее уст не вырвется слово, которое нельзя произносить в приличных домах, но — я буду с вами откровенен, Джек, — она с каждым годом опускается все ниже и ниже. Если бы у нее был ребенок — хотя бы один..
— И все же я не понимаю, — удивленным тоном произнес Джек, — почему нельзя взять ребенка на воспитание в Штатах.
Холт громко вздохнул. Шагов десять прошел молча.
— Берта — католичка, — сказал он наконец. — Я, кажется, уже говорил вам об этом.
— Да.
— А я родился и вырос в семье баптистов. И сейчас я, наверно, все еще баптист. В Америке администрация детских домов придает подобным вещам большое значение. Принцип такой — детей католиков отдают католикам, протестантов — протестантам, даже евреи. — Холт замолчал, испугавшись, не сказал ли он что-то не то. — Не подумайте, будто я что-то имею против евреев. Я ничего против них не имею, — устало вымолвил он. — Наверно, эта политика правильна для большинства случаев. Вероятно, если бы я принял католическую веру… Берта никогда не просила меня об этом, — поспешно добавил он. — Мы даже не обсуждали такую возможность, никто из нас не намекал на нее. Но, должен признаться, я не раз испытывал соблазн подойти к Берте и сказать: «Мама, отведи меня к ближайшему католическому священнику».
Они миновали собор с запертыми на ночь старыми бронзовыми дверьми; похоже, служители храма не были готовы ответить сейчас на их вопросы, отпустить грехи или принять новообращенных в лоно католицизма. Холт задумчиво посмотрел на глухие, массивные двери и скульптуру святого, стоящую в нише возле портала.
— Влияние церкви огромно, — прошептал Холт. Он тряхнул головой, как бы пытаясь навсегда освободиться от религиозности. — Не такой уж я истовый баптист. Годами не бываю в церкви, разве что на похоронах или свадьбах. Но я не католик. Я никому не могу сказать, что я католик или стану им. Человек не должен идти на такой подлог, верно, Джек? Ни при каких обстоятельствах.
Рим — неподходящее место для такой постановки вопроса, подумал Джек, вспоминая всех низвергнутых здесь, снова восстановленных в правах, уничтоженных, вознесенных богов и ставки в этой игре.
— Да, верно. — Джек знал — Холт ждет от него именно такого ответа. — И все же время от времени я слышал о парах, где муж и жена исповедовали разную веру и брали детей на воспитание…
— Это случается, — согласился Холт. — Иногда. Но мой случай — особый.
— Почему?
— Разве Делани вам не говорил? — недоверчиво спросил Холт.
— Нет.
— Я думаю, это не слишком интересная тема. — Холт рассмеялся вполголоса. — Разве что для меня одного. Для меня это чертовски интересная тема.
Холт застегнул пальто, словно ему стало холодно.
— У меня судимость, Джек, — тихо сказал он. — Я отсидел срок в Джолиете, штат Иллинойс, за ограбление.
— О Боже, — непроизвольно вырвалось у Джека.
— Вот именно, «о Боже».
— Извините, — произнес Джек.
— Вам не за что просить прощения. Когда мне было двадцать лет, я ограбил владельца скобяной лавки, забрал из кассы сто восемьдесят долларов и в дверях натолкнулся на полицейского. Он хотел в свободное от службы время купить молоток и фунт гвоздей, но вместо этого схватил меня. Я и раньше проворачивал такие дела, — тихо признался Холт. — В моем послужном списке уже значилась пара зарегистрированных проступков; полиции было известно далеко не все. Так вот, — ожившим голосом продолжил он, — сейчас я пытаюсь усыновить маленького мальчика в Легхорне. Дома все говорили мне, что сделать это несложно. — Он горестно усмехнулся. — Вы, наверно, тоже так полагаете, да? Перенаселенность, дома, разрушенные в годы войны, разговоры о лишних пяти миллионах, о вынужденной эмиграции.
Он покачал головой, удивляясь своей былой наивности.
— Вы бы ужаснулись — я не преувеличиваю, именно ужаснулись, если бы узнали, на какие унижения приходится идти ради того, чтобы поместить несчастного голодающего маленького итальянца в дом с бассейном и семью слугами, а впоследствии отправить парня в Гарвард.
Холт остановился, обвел настороженным взглядом вокруг, словно заблудился в спящем городе.
— Пожалуй, мне пора возвращаться. Берта будет волноваться.
— Если я могу вам чем-то помочь, — начал Джек.
— Я не хочу отнимать ваше время. Мне известно, что у вас тут важная работа, вы — занятой человек. Но если вы случайно окажетесь в посольстве и встретите там друга, у которого хорошие отношения с итальянскими властями… — Он посмотрел на часы. — Уже поздно. Может, на этой неделе мы пообедаем втроем — вы, я и Берта, и тогда я расскажу вам, у кого я уже был, какие шаги предпринял…
— Обязательно, — сказал Джек.
— Вы славный человек, Джек. Я рад, что этот разговор состоялся. Признаюсь, поначалу вы мне не слишком понравились. Но сейчас я знаю, что вы мне очень нравитесь, — искренне сказал он. — Очень.
Повернувшись, он зашагал по улице в сторону клуба — уголовник-миллионер, отсидевший шесть лет в Джолиете, штат Иллинойс, воспитавший в себе терпимое отношение к итальянцам, администраторам детских приютов, католикам, евреям, протестантам, старьевщикам, владелец ковбойской шляпы и нефтяных скважин, живущий в скромном римском palazzo. Честный и беспомощный, он шел мимо мрачной, запертой церкви к своей жене, которую, будь она мужчиной, следовало бы назвать алкоголиком и которую (по мнению Холта) способны оторвать от бутылки лишь детские пальчики.
