Анатолий Курчаткин - Курочка Ряба, или Золотое знамение
Надежда Игнатьевна, слушая Первого, вспомнила свои совещания. Вот так же она вздрючивала, разогревала, будоражила — и ничего в ответ, один пшик…
Пшиком, стало ясно к концу второго часа, должен был закончиться и этот сбор у Первого. И уже лицо Первого было сплошными усами — ничего, кроме усов. И уже Надежда Игнатьевна чувствовала шеей острое и холодное прикосновение тяжелого ножа гильотины — потому что гнев, как и грех, требует утоления кровью, а кому же быть принесенным в жертву, как не ей, волей неразборчивой судьбы оказавшейся к жертвеннику ближе всего?
И вдруг, неожиданно для всех, подал голос молчавший все время батюшка.
— Могу ли я задать вопрос? — поднял он руку, и эта его поднятая рука очень всех удивила: батюшка вел себя совершенно как обычный человек!
— Лучше бы не вопрос, — укором ответил ему Первый. Но тут же и спохватился. — Ну, если ничего иного… давайте вопрос.
Батюшка встал и поклонился:
— Благодарю. А вопрос мой такой: признаете ли вы свершившееся в том доме Божьим чудом?
Первый ряд загудел неодобрительно, и те, что сидели к батюшке спиной и до сих пор не развернулись к нему, теперь развернулись все до одного.
— Нет уж, божьим — никак нет, — под этот гул решительно ответил Первый.
— А просто чудом?
— Ну, если просто… — Первый и не согласился, но вроде как и не отказал в возможности признать это.
— Хорошо, пусть просто. — Батюшка как бы улыбнулся, но на лице его улыбки не появилось, а так — словно бы скользнула в голосе и исчезла. — Тогда, по моему разумению, чтобы чудо, явление, имеющее метафизическую, выражаясь светским языком, а не материальную основу, стало в полной мере фактом материального мира, нужно найти способ ввести его в этот мир. Скажите, вы пробовали платить хозяевам хотя бы копейку за их яйца?
— Платить? Копейку? — не понял Первый.
— За что это им платить?! — То был замполит полковник Собакин. Сегодня он тоже был приглашен сюда, и его распирало от гордости и счастья. — Они на Колыме, в условиях вечной мерзлоты это золото добывают?
— Но они, наверное, кормят свою курочку, поят ее, ухаживают за ней? — вопросительно ответил Собакину батюшка.
Собакин вскинул руки:
— Да что там! Две копейки — всех расходов на месяц!
— Наверное, не две, больше. Но если бы даже и две.
— Две копейки вполне можно дать. — Сегодня начальник безопасности опять был в блестящем, металлическом костюме с плеча президентов крупных фирм и боссов мафий из западных фильмов. — Две копейки могу даже из собственного кармана.
— Так-так-так, интересно! — подхватив подсказку начальника безопасности, произнес Первый, и лицо его ясно и чисто засветилось глазами. — А сколько бы, любопытно, полагали необходимым платить вы? — спросил он батюшку.
Батюшка развел руками.
— Это ваше светское дело, вам и решать. Я только порассуждал вместе с вами… Попробуйте!
Он сел, и совещание пошло по пути, указанному им, словно по струнке, — никуда с него не сворачивая и не уклоняясь.
— Нет, копейку нельзя. И две. Что такое две копейки? — Начальник управления внутренних дел Волченков на всякий случай поспешил вставиться со своим словом, дабы выступление его заместителя не бросило тени на него. — Может, как за золотое сырье? Или золотой лом?
— Не жирно ли, Сергей Петрович? — улыбка у начальника безопасности была искренне изумленная.
— Нет, как за золотой лом… разве можно! Такие деньги разбазаривать!.. Как за золотой лом… разве допустимо? — тут же подали голос несколько человек из первого ряда.
— А мы вот попросим Надежду Игнатьевну высказаться, — услышала Надежда Игнатьевна голос Первого. Повернулась на него и увидела глаза и усы Первого — вместе! — и поняла, что вовсе в прошлый раз не реабилитировала себя, так лишь — предприняла попытку, и сейчас Первый предлагает повторить ее.
Ладони у нее, почувствовала Надежда Игнатьевна, вмиг стали мокрыми от пота.
Она поднялась.
— Я за социальную справедливость, — сказала она. — У нас в прошлом, как мы все теперь знаем, было много нарушений социалистической справедливости. Но она должна восторжествовать. Я полагаю, если мы станем оплачивать яйца по цене лома или золотого сырья — это будет несправедливо, и народ нас не поймет. Я полагаю, возмещать расходы на содержание одной курицы — и достаточно!
Она села, не смея взглянуть на Первого, и подняла голову лишь тогда, когда наставшую после ее выступления тишину нарушил веселый голос начальника безопасности:
— Яйца в магазине за десяток — сколько у нас? Рубль тридцать самые дорогие. Рубль тридцать разделить на десять — тринадцать копеек. Ну вот, для круглого счета — двадцать копеек за яйцо.
— Да, отлично! Попробуйте так, — сказал Первый начальнику безопасности. Усы его исчезли неизвестно куда, а глаза так и сияли. — Может быть, — глянул он с улыбкой в сторону батюшки, — устами церкви глаголет истина? — И следом объявил для всех: — Все, товарищи, всем спасибо, до свидания!
Надежда Игнатьевна по-прежнему не смела поднять на Первого глаза. Народ вокруг шумел, вставая, двигал стульями, разговаривал, а она поднялась — и не двигалась. Неужели не удалось, неужели не удалось, стучало в ней жарко вместе с ударами сердца.
Но невозможно, однако, было стоять столбом, нужно было уходить. И Надежда Игнатьевна двинула стул, освобождая себе проход, и сделала уже шаг, и тут наконец не выдержала и глянула на Первого.
И была вознаграждена.
Первый поймал ее взгляд, мгновение смотрел, словно б оценивая, а потом ступил в ее сторону и протянул руку, чтобы она подошла и пожала ее.
Надежда Игнатьевна не подошла, а подлетела к ней, с молодой легкостью пролавировав между стоящими вразброд стульями.
— Очень был рад вашему выступлению, — принимая ее руку в свою, торжественно и одобрительно сказал Первый. — Вы продемонстрировали самую высокую принципиальность, истинную приверженность государственным интересам. Очень был рад!
— Надежда Игнатьевна! Надежда Игнатьевна! Дражайшая! — догнал ее в приемной, выскочив следом из обшитого дубовыми панелями кабинета, брюхатый низенький человечек — начальник всей городской и областной торговли. Остановил и упер в нее большой живот, так далеко выкатившийся вперед, что казался уже живущим самостоятельной жизнью. — Вы почему же не балуете меня своим вниманием, Надежда Игнатьевна? Нехорошо! Зайдите, — понизил он голос, оглядываясь по сторонам. — На склад у нас товары новые поступили, с дефектиком, в продажу давать не можем… ну, дефектики, сами понимаете… а за треть цены!
Ах же ты, бухнуло радостно в Надежде Игнатьевне. Деньги к деньгам, удача к удаче!
Хотя и была она величиной в своем особняке, но все же в том особняке, не в этом, и милость брюхатого в необходимых случаях всякий раз приходилось заслуживать.
— Так давайте прямо сейчас, — предложила она. В ее правилах было ковать железо, пока оно горячо.
— Давайте прямо сейчас! — согласно воскликнул брюхатый.
7
— Подъем! — потрясли Игната Трофимыча за плечо. Он разлепил глаза и увидел лицо старшего по дежурившей нынче ночью смене. — Подъем, пора! — повторил этот старший, не давая Игнату Трофимычу снова закрыть глаза. — Снеслась ваша рябая, надо взять.
Нынче в доме дежурило двое. Этот вот, старший, и еще другой — сидел у стола на кухне, охранял диковинные, похожие на какой-то физический прибор весы с тонкой длинной стрелкой, ювелирные, сказали Игнату Трофимычу с Марьей Трофимовной, привезя их вчера.
— Пошли, Игнат Трофимыч, пошли! — снова поторопил его спускаться вниз старший.
Но дежурный на дворе, с рацией в руках, из которой торчала выпущенная антеннка, остановил их.
— Товарищ генерал едет. Хочет сам лично присутствовать.
— Сходите в туалет, Игнат Трофимыч, — заботливо взял Игната Трофимыча под руку и направил его шаги мимо курятника старший. — Операция задерживается.
Ждать пришлось минут пятнадцать. Наконец калитка растворилась, и во двор скорым шагом вошел человек в коричневом костюме с красной искристой полосой, с волнистыми волосами, красиво уложенными на пробор, и с такой улыбкой, будто он только что узнал о ком-то что-то нехорошее, которое тот долго скрывал.
— Здравствуйте, Игнат Трофимович, — подал он руку Игнату Трофимычу и поглядел на него пристально и изучающе. — Вот вы какой!.. А ну-ка, покажите! — потребовал он, когда Игнат Трофимыч выбрался с яйцом из курятника. Игнат Трофимыч протянул ему яйцо — возьми, посмотри, но генерал в коричневом костюме не просто попятился, а даже отскочил от него: — Нет-нет, в ваших руках, Игнат Трофимович, только в ваших! — И, оглядев яйцо самым внимательным образом, резюмировал: — Золотое!
В доме Игнату Трофимычу было предложено разбить яйцо, что он и сделал, имея опыт, с одного маха ножом, внутренность выпустил в блюдце, а скорлупу сполоснул под рукомойником и вытер досуха тряпкой.
