Анатолий Курчаткин - Курочка Ряба, или Золотое знамение
Но все же, хоть и стал Верный как родной, стал он таким по нужде, и необходимость ухаживать за ним тяготила Марью Трофимовну с Игнатом Трофимычем. Так-то бы оно и ничего — чего ж его не кормить, но лопал он — как паровоз угля, несколько раз приходилось покупать ему мясо уже и на рынке, вышло — как третий едок появился в доме.
— Дак куда ж это Дуська-то подевалась? — то и дело спрашивала Игната Трофимыча Марья Трофимовна, чаще всего — принимаясь за готовку еды для Верного.
— Не понимаю ничего, — отвечал ей Игнат Трофимыч. — Дверь заперта — будто уехала куда.
— Уехала, а пса бросила?
— Вот странно.
— А может, случилось с ней что?
— Ну, с Дуськой-то?!
Скор русский человек на решения: две с половиной недели потребовалось Марье Трофимовне с Игнатом Трофимычем, чтобы пойти к участковому Аборенкову с заявлением о таинственном исчезновении Марсельезы.
Аборенков совершенно неожиданно оказался с ними сплошной приветливостью. Назвал по имени-отчеству, усадил; однако, не давая сообщить им о своем, принялся выведывать, что там с Рябой, несет ли она золотые яйца и много ли уже нанесла. Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем давали подписку о неразглашении, но перед Аборенковым устоять не смогли и сообщили секретные данные. Аборенков, услышав, даже изменился в лице:
— За сто двадцать граммов — два гривенника?
Помолчал, крякнул затем и, наконец, поинтересовался:
— А какое такое дело ко мне?
Тут, у Аборенкова, Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем и узнали, что Марсельеза лежит в психдоме и сколько будет лежать — неизвестно.
— Вот те на! — потрясенно приложила к губам ладонь Марья Трофимовна. А отойдя немного от известия, спросила: — Дак нам как тогда с псом-то быть? Кто нам расходы возместит?
— А на живодерню давай! — не задумываясь, сказал Аборенков и потянулся к телефону звонить по необходимому номеру.
— Да ты что! С ума сошел, ты что! — замахали на него руками Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем.
Как они могли отдать Верного на живодерню? Если б еще не начали кормить его, если б не вилял он при их приближении хвостом и не пытался лизнуть в лицо…
— Ну, разоряйтесь тогда, — убрал Аборенков руку с телефона. И пошутил: — Вы богатые: по две гривны за яйцо получаете.
Так и остался Верный в этой их новой жизни, которой они жили теперь. Жили, куда деться. Стали привыкать к ней понемногу, облаживаться в ее колее; великая вещь — колея!
Но не суждено было им долго катить ею. Ждал уже их впереди новый, неожиданный поворот, и вынесло их на нем из колеи, потащило снова по кочкам да яминам…
2
Лето клонилось к закату. Холодны уже стали ночи, пробило первым желтым листом березы и клены. Дворникам центральной улицы прибавилось по утрам работы — теперь с рассветом вся центральная улица, бывшая Дворянская, а ныне Ленина, была заполнена повизгивающим шарканьем метел, сметавших оборванный ночным ветром умерший лист.
Московский фирменный поезд, если по расписанию, приходил именно в эту раннюю рассветную пору, когда еще не ходили ни автобусы, ни троллейбусы, и надеяться можно было лишь на такси. Нынче он прибыл, как ему полагалось, и вытекшие на привокзальную площадь пассажиры, пометавшись немного по ее просторам в тщетной надежде словить зелененький огонек, смиренно вытянулись очередями под железными крашеными трафаретками с номерами автобусных и троллейбусных маршрутов.
Молодой мужчина в легкой болоньевой курточке серо-стального цвета поверх клетчатой красной рубашки, с небольшой, полузаполненной дорожной сумкой на плече, выйдя на привокзальную площадь, в отличие от других, не стал ни метаться, ни пристраиваться ни в какую очередь, а постояв немного на краю тротуара и вобрав в себя взглядом простор проспекта Красной армии, повернулся и пошел в огиб вокзального здания к мосту, поднырнул под него, поднялся по вившемуся обочиной дороги узкому тротуарчику на всхолмье и здесь снова остановился.
Лежало перед ним, перекатываясь с угора на угор и уходя за горизонт, темно-бревенчатое море в наброшенной ячее травных улиц, дымило кое-где затопленными печами, вздымая дымы высокими сизыми столбами к розовевшему небу, кипело зеленью деревьев, начавших примешивать к зелени золото и киноварь…
Может быть, десять, а может быть, и пятнадцать минут простоял мужчина на всхолмье. Но, наконец, стронулся с места, поправил сумку на плече и зашагал вдоль пустынной еще сейчас дороги дальше и дальше от вокзала.
Отмахав изрядное расстояние, мужчина пересек дорогу и свернул в отходившую от нее поселковую улицу. Улица была так же пустынна, как и дорога. И лишь около дома со стеклянной вывеской под козырьком крыши — «Опорный пункт охраны общественного порядка», — несмотря на знобкий ранний час, внушительных габаритов оголенный до пояса человек в тренировочных штанах играл, будто пластмассовыми, гантелями, вызывавшими при взгляде на них самое глубочайшее уважение своим изрядным размером.
— Хо, Витька, что ли?! Кошелкин? — окликнул он молодого мужчину в болоньевой куртке, когда тот проходил мимо.
Человек внушительных габаритов был, естественно, участковый Аборенков, а молодой мужчина с дорожной сумкой на плече был сыном Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем и, действительно, Виктором по имени.
Он остановился и, постояв в раздумье напротив Аборенкова, спросил неуверенно:
— Альберт… Сергеевич?
— Иваныч, Витька, Иваныч! — Аборенков бросил гантели на землю, подошел к нему и, обдавая тяжелым запахом своего наработавшегося тела, протянул руку.
— Здоров давай. Стариков навестить приехал?
— Да, повидаться, — сказал Виктор.
— В отпуск, что ль?
— В отпуск, — согласился Виктор.
— Понятно. — Аборенков помолчал и спросил: — О делах-то у твоих слыхал, нет?
Виктор насторожился:
— Каких делах?
— Ну, этих-то!
— Каких этих?
— Та-ак! — Аборенков понял, что сын Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем ничего не знает и покрыл себя беззвучно хорошим матом. — Отлично, что приехал, — не вынес он, однако, своего мата наружу. — Старость надо чтить. Молодец!
И, повернувшись, пошел к брошенным на землю гантелям, поднял их и изготовился к упражнению.
— Так что там случилось? — встревоженно шагнул к нему Виктор.
Но Аборенков уже махал своими громадными гантелями и только выдохнул тяжело:
— Иди-иди!
До того шаг у Виктора был легкий, неторопливый, расслабленный, теперь он почти побежал.
Он почти бежал и оттого не заметил около забора родительского дома неких людей, странно для столь раннего часа прогуливающихся вдоль него. Он увидел их лишь тогда, когда, свернув к калитке, оказался вдруг лишен возможности подойти к ней. Перед ним стояли двое мужчин с необычайно непреклонными глазами и смотрели они на него так, что он невольно попятился.
— Проходите мимо, товарищ, — сказал один из этих двоих.
— Что такое? Вы кто такие? — несколько дрогнувшим голосом спросил Виктор.
— Вали отсюда, — сказал ему другой, — а то сейчас по почкам схлопочешь.
— Да вы что?! — невольно отпячиваясь еще дальше, вскричал Виктор. — Что здесь происходит? Это мой дом, у меня здесь родители живут!
— Очень сожалеем, — сказал первый. Он, в отличие от напарника, был безупречно вежлив. — Здесь секретный государственный объект, и вам сюда нельзя.
— Какой секретный объект, вы кто такие?! — Виктор сбросил сумку с плеча и изготовился к схватке. — Это мой дом, я вырос здесь, вон с дороги!
И в самом деле, кто бы поверил, что дом, где ты вырос, который знаешь до последней половицы и последней паутины на чердаке, вдруг сделался каким-то секретным государственным объектом.
Однако же он не успел сделать никакого движения, — он вдруг непонятным образом взлетел в воздух и тяжело грохнулся на землю, больно подвернув под себя руку. Рванулся, чтобы вскочить, но сверху на нем, оказывается, лежал уже тот, хамовитый, и заворачивал вторую руку за спину.
А вежливый достал из кармана передатчик, вытащил антенну и сказал в микрофон:
— Товарищ капитан! Попытка проникновения на объект. Нарушитель задержан!
— Удерживать до моего прибытия! — рявкнуло с треском в динамике передатчика.
И отправиться бы Виктору в ограниченное четырьмя стенами пространство с государственным продовольственным обеспечением, если бы отцовское сердце Игната Трофимыча, проснувшегося на печи от рявка капитана внизу, не заставило его борзо слететь на пол и выглянуть в окно. А выглянувши, как бы босиком и в трусах, он вылетел вслед за капитаном на улицу. И, гонясь за ним, Игнат Трофимыч кричал:
— Вы что тут делаете? Я жаловаться буду! Я яйцо брать не стану! Я от ваших денег откажусь! Уж и сыну нельзя, так вот, да?!
