Владимир Матлин - Красная камелия в снегу
Бедного Прокопия чуть удар не хватил. Еле дождался Леночкиного ухода, да как заорет на сына:
— Ты соображаешь, болван, что делаешь? Жизнь себе хочешь испортить? Только таких родственничков не хватало… У меня анкета как стеклышко: никто не репрессирован, никого за границей, сам русский, и ни в чем не участвовал… Аты мне Соломоновичей подсовываешь! Вот они возьмут и в Израиль уедут. Что ты тогда в анкете писать будешь?
И пошло-поехало… Надо сказать, что Прокопий не очень хорошо знал своего сына, не был с ним по-настоящему близок: всегда занят по службе, часто в отъезде. Упорное сопротивление сына было для него раздражающей неожиданностью. А Владимир стоял несгибаемо: женюсь на Лене, что бы отец ни вытворял. Не признаете этот брак — уйду из семьи.
И ушел. Мало того, через год подал документы на выезд в Израиль, на постоянное жительство, на родину предков своей жены. Сын Прокопия Садикова, кадрового офицера Советской армии, внук Василия Садикова, рязанского мужика… Позор перед людьми!
Вот так это произошло, вот так Прокопий Васильевич потерял единственного сына. Он сопротивлялся до конца, не давал согласия на отъезд, но когда началось это горбачевское безобразие и все устои нормальной жизни перевернулись с ног на голову, младший Садиков получил разрешение на эмиграцию без согласия родителей.
Знать не хотел Прокопий о своем сыне, предавшем Родину и социалистический строй. Однажды пришло письмо из Израиля — порвал, не распечатав конверта, и жене строго запретил общаться с бывшим сыном. И теперь, сидя один в пустой квартире, ни минуты не жалел о своем поступке, а только думал-гадал, как он там, на чужбине. Несладко, поди, приходится… Сам виноват!
И вот однажды часов в шесть вечера, когда Прокопий Васильевич, как обычно, сидел в одиночестве за обеденным столом и раскладывал пасьянс (еще одна привычка), в дверь позвонили. Кто бы это мог быть? Пока Прокопий шел от столовой до входной двери, он перебрал в уме все возможные варианты. Может, кто-то из старых сослуживцев вспомнил? Вряд ли, ведь почти никого не осталось: кто помер, кто сидит дома больной, кто уехал, кто потерялся из виду. Нарочный по поводу собрания «афганцев» или какого митинга? Но те ходят по утрам. Сосед какой-нибудь спичек или луковицу одолжить? Это возможно.
Но за дверями стоял человек, не похожий ни на одного соседа и вообще ни на кого, виданного до сих пор в этой жизни. Он был довольно высок, с длинной бородой, в черном пальто и черной шляпе; по бокам головы возле ушей Прокопий разглядел у него самые настоящие косички, какие заплетают маленькие девочки на затылке. От удивления не в силах произнести ни слова, Прокопий молча смотрел на странного пришельца, а тот спросил:
— Могу я видеть господина Прокопия Садикова?
Говорил он с заметным акцентом. Прокопий Васильевич сделал жест, приглашая незнакомца поскорее войти в квартиру. Не хватало еще, чтобы соседи увидели, какая подозрительная публика ходит к нему.
— Ну, я Прокопий Садиков. В чем дело? — проговорил он хриплым голосом, когда тот вошел в прихожую и прикрыл за собой дверь. Прокопий разглядел, что, несмотря на лохматую бороду, незнакомец очень молод.
— Вот ты какой! — радостно вскричал бородач. — Я твой внук Авраам Садиков. Зови меня просто Абраша. — С этими словами он сгреб Прокопия в объятия.
— Постой, да подожди! — Прокопий старался освободиться от родственных лобызаний. — Как это внук? Откуда?
— Из Израиля, я по делу в Москве. На несколько месяцев.
До Прокопия постепенно начало что-то доходить.
— Так ты Владимира сын, что ли?
— Ну да, Владимир и Лена Садиковы — мои родители. Папа мне сказал, чтобы я зашел к тебе. Вот смотри!
Он полез в карман, извлек оттуда что-то вроде кожаного альбомчика, раскрыл его и сунул Прокопию Васильевичу под нос.
— Видишь? Мама и папа. А это папа в армии. А это мы трое летом в Испании, я еще маленький. А это моя сестра Лия. А это…
Прокопий взял альбом в свои руки, поднес его под самый абажур. Руки слегка дрожали. Сквозь очки он разглядел фотографии: Володька, никакого сомнения. Улыбается, доволен. А это Лена, наверное, только почему-то с темными волосами. А вот снова Володька — в военной форме, с автоматом на груди.
— Он что — военный? Володька.
— Нет, папа инженер в проектном институте. В армии служит, когда призывают — как все. Я тоже в будущем году в армию идти должен. А папа сейчас уже в… как это по-русски? Милуим — это старые люди, их берут в армию для охраны и всякой такой службы, не боевой.
Володька — старый?.. Да, летит время. А автомат-то — «Калашников»! Израильская армия… Садиков много читал и слышал о ней. Специальный курс лекций в свое время прослушал о войне Судного дня. В общем, генералы из академии давали понять, что на сегодня это лучшая армия в мире — по боевому опыту. И странное дело: уважение к израильской армии никак не влияло на неприязнь генералов из академии и подполковника Садико-ва лично к евреям вообще и народу Израиля в частности.
Это были как бы две параллельные линии, не пересекающиеся даже в бесконечности…
— Ишь, Володька-то, отец твой, какой бравый… Да ты раздевайся, чего стоишь? Пальто снимай, шляпу. Где твои вещи?
— В гостинице. Меня в гостинице поселили.
Авраам снял пальто, под которым оказался черный пиджак и белая рубашка без галстука. Под шляпой была маленькая расшитая серебром шапочка, ее он не снял.
— Садись, давай знакомиться, раз уж родственники…
Конечно, думал Прокопий, Володька совершил непростительный поступок, можно сказать, преступление, но сын-то его в этом не виноват. «Дети за родителей не отвечают» — вспомнил он афоризм своей партийной молодости.
— Папа ранен был года два назад, — сообщил Авраам, усаживаясь за стол. — В Шхеме, когда улицы патрулировали, в него гранату бросили. Слава Богу, остался жив. Но после лечения его — в милуим.
Прокопий вглядывался в лицо своего внука. Пожалуй, на Володьку похож: светловолосый, глаза серые, нос короткий, с набалдашником. Смотри, рязанская порода себя оказывает…
— С угощением у меня негусто. Вот супу могу предложить, котлеток пожарим.
— Нет-нет, дедушка. Я кушать не буду, я сыт, — поспешно сказал парень.
— Неправильно получается. Надо для знакомства выпить и закусить — у нас так положено.
— Выпить? Ты имеешь в виду водку? Это можно, водка всегда кошер.
Прокопич, забыв про солидность, вскочил со стула и поспешил к холодильнику. Надо же, собутыльник, да какой…
— У меня тут на всякий случай… — Он хитро подмигнул внуку.
Запинка получилась с посудой.
— Дедушка, а у тебя бумажный стаканчик не найдется?
— Зачем это? А из стеклянного чем плохо?
Авраам смутился:
— У тебя посуда не кошерная. Я не могу, извини.
— Ну ты прямо как старовер: они из чужой посуды век не станут…
Выход нашелся простой: половину бутылки отлили деду в пивную кружку, а вторую половину внук пил из горлышка — бутылка ведь новая, значит, кошерная.
— Ну, удивил ты меня, — сказал Прокопий Васильевич, сделав хороший глоток из кружки. — Я ведь о твоем существовании не знал, что ты на свете есть. И вдруг… Да, удивил. Закусывай сырком, закусывай.
Авраам очистил мандарин, закусил долькой.
— Как же не знал? Родители вам письма писали. И ответ получали от бабушки Лены. Мне вслух папа читал. Я, можно сказать, русский язык так учил.
Открытие за открытием! Значит, покойница таилась от него, а сама потихоньку переписывалась с сыном. Как это еще понять можно?
— А вы там по-русски говорите?
— Родители между собой и со мной — по-русски. А вот Лия русского не знает, как-то не научилась.
Прокопий Васильевич чокнулся своей кружкой с его бутылкой.
— Давай за встречу. За знакомство, в сущности говоря. Ну, удивил…
Внук улыбнулся, лихо раскрутил бутылку и влил в себя чуть ли не половину содержимого. Прокопий даже крякнул:
— Ты даешь! Где это ты так научился?
— У любавических хасидов. Они здорово пьют. Они из России.
— А по какому делу в Москву пожаловал, позволь спросить?
— Преподавать меня пригласили в местную ешиву. Тут у вас в Марьиной Роще. Конечно, есть более ученые специалисты, но ешива хочет, чтоб хотя бы один был молодой, такого возраста, как сами студенты. Чтоб они не думали, что все ученые люди обязательно старые. Понимаешь?
— Понимаю, — несмело сказал полковник. На самом деле он никогда не слышал слова «ешива», хотя по смыслу разговора догадывался, что это учебное заведение.
— Ты мне скажи, мне любопытно, — сказал Прокопий Васильевич, когда выпили еще. — Только не обижайся.
Вот смотрю я на тебя: ты совсем наш, рязанская порода. А уж про Володьку и говорить нечего. Так? И фамилия у вас русская — Садиковы.
— Фамилия-то как раз еврейская, — перебил внук, — от слова «цадик», то есть праведник. Сначала, наверное, было Цадиков, а потом «цэ» перешло в «эс», получилось Садиков.
