Светлана Борминская - Куплю свадебное платье
Умиротворенное и отрешенное лицо прораба Хренкова не обмануло Ольгу Леонардовну ни на секунду.
«Таких, как он, нужно регулярно обследовать у психиатра, — сделала твердое умозаключение старший следователь Солодкина. — А лучше посадить на десять лет в Кащенко и пусть не третирует нормальных людей!»
Со слов двух свидетелей — Хренкова и Кузькиной (соответственно — квартира 55, шестой этаж, и квартира 35, первый этаж) выходило, что и Хренков, и Кузькина видели, как подозреваемый в убийстве Горностаев бежал сперва с шестого этажа на первый с топором и с первого на шестой — тоже с топором! Что было раньше — с шестого на первый или наоборот, — выяснить не удалось ввиду путаности показаний обоих.
Кузькина и Хренков чуть не подрались, выясняя, что было до, после, во время, сперва и потом, в течение часа, дня, ночи; запутались сами и запутали следствие…
Обычно такие свидетели на вес золота. С их помощью человека можно посадить навсегда…
Дальше выслушивать этот бред Ольга Леонардовна не стала, у нее заболел лоб.
«Все! Еще одна квартира, и все!.. Не могу», — пообещала она себе, вызывая лифт.
Таня Дубинина, которую Ольга Леонардовна встретила, выходя из лифта на шестом этаже, потрясла ее своей худобой и траурной черной блузой.
— Хоронить едем, — обронила Танина мама. — Зятя. Разбился вместе с Соболем.
— Простите, — прижав руку к сердцу, сказала Ольга Леонардовна. — Танечка…
На что Таня кивнула и пошла вниз по лестнице.
— Доченька, лифт, — шепотом позвала ее мама, Таня вернулась и стала ждать, опершись спиной о чужую дверь.
— Зябко, — взглянув на Ольгу, сказала Таня Дубинина. — Живу, Оля, как живу…
В квартире на шестом этаже мелькал свет.
— Брат Нины Ивановны ходит, — пояснил Автандил Георгиевич. — У него ключ, и вообще — он теперь там хозяин.
— Может, привидения? — пошутила Ольга Леонардовна.
— Да нет, — закрывая опорный пункт беспорядка на ключ, пошел провожать старшего следователя Солодкину на трамвайную остановку Сазанчук. — Таких не держим.
— Запуталась я, — поежилась Ольга Леонардовна, шагая мимо домов с участковым.
— Распутается, вот увидите, Оля, — сказал Автандил Георгиевич и посмотрел по сторонам. По Архангельской улице ехали машины.
Ветер из окна
— Страшный звук в ночи!..
Нельсон поднял ушки и прислушался — тихо. Потом вздохнул.
— Вот! Опять! Свист!..
Это посвистывал его же нос, сам по себе…
— Играется он, что ли?
Ночью на подоконнике так приятно обдувает шерстку из открытого окна. Лабрадор, свесив лапки, лежал и обдумывал течение жизни в родном подъезде и вдруг понял — роману не хватает ЛЮБВИ!
Само слово РОМАН предполагает ЛЮБОВЬ.
И она была, но…
Пятнышки звезд на небе, черные провалы по бокам небосвода, кусок бледной Луны в центре галактики — что? что? что еще сулили людям в будущем эти безусловные величины мироздания? Эти свидетели несчастий и маразма, и многих любовных свиданий смертных в преддверии ночи, когда хочется не дрожать, засыпая в одиночестве, а чтобы кто-то живой и горячий обнял тебя и прижал к себе в надежде на еще одну маленькую страсть.
Пес взвыл! Напугался сам себя и бросился на улицу…
Еще одна жертва опроса…
— Может, она тебе что скажет? Бабка еще та, — сказал Автандил Георгиевич о Кокуркиной. — Спроси у нее про девятнадцатое число.
Виктор Иванович позвонил в дверь 42-й квартиры и, поразившись царящему там бедламу и помойке, пригласил старушку в опорный пункт на беседу.
— Да-а… а вы — опасный… вон как у вас глазки-то сверкают! — заходя в кабинет участкового, с порога быстро сказала Дарь Иванна.
— Я-а-а? — попятился Витя. — Да что вы несете, бабуся?
— Я-а-а? — пришел черед удивиться Кокуркиной Дарь Иванне. — Я-то, мил человек, налегке иду… А вы ко мне не приставайте!
— Я-а-а-а? — возмутился старший лейтенант Витя. — Да я вас всего-то спросить хотел. Не были вы или были…
— Глазки прикройте и спрашивайте, — потребовала Дарь Иванна, которая последнее время нервничала по поводу СПИДа.
— Что вы делали девятнадцатого июня? — начал опрашивать старушку Виктор Иванович.
— Какого года? — закатила глаза Кокуркина.
— Не придуривайтесь, бабуся, — скрипучим голосом попросил Виктор Иванович.
— А ты на меня не ори! — крикнула Дарь Иванна.
— Я не ору, — тихо сказал старший лейтенант Иншаков.
— Не-ет, орешь!
— Нет, не ору! Заткнись, бабка! — не выдержал Иншаков.
— А во сколько? — как ни в чем не бывало спросила Дарь Иванна и наклонилась завязать шнурки на сандалиях.
— Между десятью и двумя часами ночи.
— Как это? — не поверила Дарь Иванна. — Это мое личное время! Что я делаю ночью, ни-ко-го не касается!
— Еще как касается! — не выдержал Виктор Иванович, но, так ничего и не узнав, вынужден был отпустить Кокуркину домой, так как она торопилась к ужину.
Стрельба глазами
Сперва Альбина думала, что…
Нищий лейтенантик, зато…
В общем, сперва она решила поточить об него коготки, ну, чтобы мастерство не пропадало даром…
Но женское сердце — оно как детский калейдоскоп, в который смотришь, открыв рот, а там — то звездочки, то снежинки, то сердечки… и складываются они в такие кружева… Знай смотри!
Ко всему прочему Альбина вдребезги разбила свой красный «Мустанг» и в тот день поехала в Москву на электричке. Так вот, на Ярославском вокзале в толпе цыганок она случайно увидела участкового Виктора Ивановича Иншакова, который продирался сквозь людей к той самой электричке, у которой стояла Альбина, намереваясь сесть в третий вагон от хвоста.
Альбина замахала ручкой, старший лейтенант ее увидел, зарделся и чуть не побежал к ней, но смутился и замедлил шаг, чтобы подойти с достоинством, что при небольшом его росте и весе выглядело очень трогательно, но по-мужски.
«Молодец», — подумала Альбина и удивилась. Она ни одного из шести своих мужей так не хвалила, даже мысленно.
А Виктор Иванович, пока шел к красивой женщине Альбине, немножко перемедлил, и электричка сперва мстительно закрыла двери, потом еле-еле тронулась и показала хвост.
Альбина затопала ногами, чуть не сломав шпильку, а потом вспомнила, что она — красавица, и назло заулыбалась, а уж как ей в ответ показал все свои тридцать три зуба Виктор Иванович, и говорить не приходится. От него в этот момент можно было петарды зажигать.
Следующий поезд намечался только через сорок минут, и они прогулочным шагом направились в летнее кафе, возле которого по вечерам собирается местная пьяная стародежь и устраивает танцы под бубны и рукоплескания.
Но сейчас был день, и было тихо, народ покупал булки, кофе, колу, пакеты с хрустящей картошкой, горячие «собаки» и начинал есть прямо там же — на липких столиках.
Когда люди нравятся друг другу даже чуть-чуть — они ведут себя как заговорщики. Поясню.
Они почти не разговаривают. Или — он начинает фразу, а она заканчивает. Когда люди нравятся друг другу, им очень легко понять, как и почему дышит другой человек.
Зато если человек не твой — можешь разбиться перед ним в лепешку, он тебя все равно не поймет, не оценит, да и лучше держаться от таких охламонов подальше!
— Купите даме картошки, — тихо сказала Альбина куда-то в сторону, когда они проходили мимо уличных лотков.
— Вам мешок или два? — счастливо заулыбался Иншаков и сгреб с прилавка сразу пять пакетов.
— Ну, куда так много, — вздохнула Альбина и, быстро сверкнув своими беличьими зубами, прокусила кончик пакета и, вынув ломтик, положила его в губы Виктора Ивановича.
Еще продолжать? Ну ладно, слушайте…
— Альбина Хасановна? А вы чего в Москву зачастили, на работу, наверно, устроились?
«Нет, все-таки с участковыми разговаривать — тоска!» — подумала Альбина и не ответила ничего.
Она сегодня в который уже раз пыталась зайти в прежнюю квартиру, там осталось такое количество ее личных вещей, что в них можно было одеть два взвода десятиклассниц. Но родные и близкие ее бывшего мужа стояли насмерть и Альбину туда не пускали. Старший сын Натана прокаркал ей через дверь, что все вещи привезут через десять дней и приезжать за ними не надо.
— Ни к чему это, — кивнул носатый старший сынок Натанчика, тоже, между прочим, Натан.
«Ну и что про это рассказывать?» — тоскливо перебрав все мысли по поводу неудавшегося вояжа, вздохнула Альбина, с интересом наблюдая, как Виктор Иванович расправляется со вторым пакетом картошки с паприкой и запивает всю эту «кашу» колой.
«Вот бы мне такую женщину…» — разглядывая нежную Альбинину шейку и высокую грудь под голубой в ярких звездах майкой, подумал вдруг Виктор Иванович и закашлялся. Кола попала не в то горло.
