Валерия Жарова - Сигналы
Тихонов молчал. Он был ошарашен.
— Но деньги? — сказал он наконец. — На какие-то деньги все это должно существовать?
— Ну а ракеты? — спросил директор. — Ведь их нельзя продать, ими нельзя выстрелить, все это понимают. Ракеты же существуют на какие-то деньги? И, наверное, они зачем-то нужны стране, хотя всем ясно, что они никогда не полетят на врага. Нужно невероятное допущение, безумный скачок — кто же будет кончать с собой таким дорогостоящим способом? Но они нужны, потому что самоощущение человека с ракетами совсем иное. Если у вас при себе пистолет, из которого вы с огромной вероятностью никогда не будете стрелять, — вы ведете себя храбрей, мужественней, у вас просто осанка другая. Если страна тратит миллиарды на эти ракеты, допускаете же вы, что на более важное производство у нее могут найтись кой-какие средства?
— На какое же более важное? — все еще не понимал Тихонов.
— Самым важным производством, — назидательно сказал директор, — в любой стране являются граждане. Не побоюсь сказать, что наилучшие граждане, граждане высшего сорта производятся в закрытых городах, и одним из таких производств я непосредственно руковожу. И, кстати, о деньгах: мы неплохо зарабатываем. Вы племя видели?
— Конечно. Я уже понял, что это ваши.
— Это не просто наши. Это наш драматический театр, один из лучших в России, между прочим. Шамана видели? Гамлет наш. Когда кончается сезон в тайге, он в театре играет так, что на него из Англии приезжают. Мы пускаем. Череп видели у него?
— Я думал, настоящий, — признался Тихонов.
— Так он и есть настоящий. Это предыдущего шамана череп. Он из шаманской семьи, Гамлет наш. Булабахин его фамилия. Когда он камлает «Быть или не быть?» — в зале знаете что делается?
Все здесь было обманкой, пора привыкнуть. Племя — не племя, а артисты; артисты — не артисты, а шаманы; шаманы тоже наверняка были не шаманы, а беглые русские крепостные, но Тихонов не стал в это углубляться.
— Мы еще заказы берем, — продолжал Семенов. — Изделие номер три — тоже наше, — это роликовые коньки. Лучшие, между прочим, в России. Пылесосы замечательные. Седьмой цех переключился на мебельные гарнитуры. Но там, как вы понимаете, третий сорт. Первый сорт — это изделие номер шестнадцать, основная специализация. Я имею в виду, разумеется, людей, потому что в номерных изделиях сортность не указывается. Там сорт один — высший.
— Я сначала подумал, — признался Тихонов, — что у вас тут круглые самолеты делаются.
— Круглые? — Семенов поднял кустистые брови.
— Нам в племени сказали. Артисты ваши, в смысле. Говорят, круглые самолеты летают, — мы подумали, это ваши заготовки…
— Чушь, — сказал директор. — Это они, наверное, тарелки видели.
— А что, летают? — Тихонов уже ничему не удивлялся.
— Нет, конечно. Группа Скороходова тоже якобы погибла от летающих шаров где-то километрах в тридцати отсюда, но ясно же, что там была обычная лавина.
Темнело, но Семенов не зажигал света. Тихонов посмотрел в бледно-лиловое окно и неожиданно почувствовал глубокий, почти школьный, с детства забытый уют — так же он поднимал глаза, когда делал уроки, и тоже не торопился включать настольную лампу, хотя все хуже видел тетрадную страницу. Тихий сумрак осени наполнял тогда комнату — Тихонов никогда не воспринимал осень как время увядания, скорей это была подготовка к чему-то самому главному, что всегда делается само. Вот подготовится мир, и в застывшем зимнем воздухе, чтобы никто ни о чем не догадался, начнет совершаться это главное. И в земле, и за окнами домов тоже будет твориться то основное, ради чего все сюда присланы. Лето — всегда каникулы, а осень — всегда работа, и он тоже призван участвовать в ней, хотя бы тем, что делает уроки. Он со всеми в заговоре. А понимать, кто и о чем договорился, ему не нужно: все и так устроится.
— Просто сейчас очень многие поверили, будто все дело в экономике, — продолжал директор совершенно по-домашнему, тише и мягче. — Экономика вообще псевдоним, математика и психология плюс небольшой процент азарта, очень человеческая вещь без строгих закономерностей. А в основе всего эволюция, тоже на «э», но это как раз вещь научная. Человек должен усовершенствовать себя, иногда он себя усовершенствует массовыми убийствами, иногда торговлей с лотка, и долгие исследования — в том числе мои лично — показали, что лучше всего он эволюционирует в закрытом городе, служа не совсем понятным, но благородным целям. А выращивать на конвейере он может хоть грибы — эволюция грибов или деталей никого не интересует. И государство, если оно государство, если вообще не хочет стереться с земли и остаться в преданиях, — должно заботиться о гражданах будущего, тратиться на заводы, от которых ничего не получает, запускать пробные ракеты, хотя настоящие не полетят… Вероятно, такие люди, как наши — на этом заводе и подобных ему, — не очень приспособлены к жизни в том же, я не знаю, Перове просто, Перове без цифры. Но я спрошу: а зачем к ней приспосабливаться? Зачем торгашествовать, спиваться? Почему надо быть впереди всех на пути в глину? Вы думаете, страна сможет в кризисе опереться на тех, кто живет в Перове? Нет, ее спасут те, кто из Перова-60. Их не должно быть слишком много. Чтобы спасти, много не надо. И пусть лучше государство вкладывает в этих людей, чем в никому не нужных стариков или еще какую-то ерунду.
Разумеется, для Семенова старики смысла не имели. Они свое отэволюционировали. Ценно было только свежее мясо, молодая кровь, новые заводчане.
— Вы ведь знаете, что нас закрыть хотели? — продолжал Семенов. — Я в Москву сколько раз ездил. Оставили. Потому что, сами посудите, на кого им опираться в случае чего? На Сколково?
И он усмехнулся так, как умело усмехаться только это поколение, сразу признавая несуществующей какую-нибудь мелкую дрянь.
— Но подождите, — не сдавался Тихонов, хоть он и сам не слишком понимал, что именно защищает. — Подождите. Их же вечно упрекают — ну, всех, — что они чистые прагматики. И оказывается, что они поддерживают завод… недешевый завод… кормят тут всех… Хотя отдача стремится к нулю! Ну — если практически, вы понимаете…
— То есть! То есть! — запротестовал Семенов. — Что производит государство, если смотреть в корень? Вся Африка производит пофигистов, которым только под пальмой лежать да стрелять иногда из «калаша». Вся Америка производит превосходных граждан будущего, для которых биологический носитель уже неважен, они все время пол меняют и возраст одолевают, в сто три года с парашютом и так дальше, так дальше. Китай производит идеальных солдат, которые, правда, только умирать умеют, но что же еще делать солдату? Можно и так воевать…
— Ну, это очень все приблизительно, — вступился Тихонов за Китай. — Они и фигуристов производят, и скрипачей, и программеры очень приличные…
— Идеальные солдаты, — повторил Семенов. — Я разве что, разве против? Пусть воюют… Просто они танцуют там, на льду, — будто их назавтра расстреляют. И на скрипке так же… Очень чувствуется.
— А у вас не так?
— У нас не так, нет. — Семенов снова усмехнулся, и непонятно было — жалеет он, что у них не так, или радуется. — У нас энтузиазм. Это же великое дело — когда никто не знает, что получится. Это вам не пулемет собирать и не холодильник.
— А скажите, — спросил наконец Тихонов, давно лелеявший этот вопрос, но никак не решавшийся его задать, — в открытом городе может быть что-то подобное?
— Нет, конечно, — сказал Семенов, снова без паузы, словно только этого вопроса и ждал. — Знаете, был эксперимент такой в семидесятые. Моделировали эволюцию на ЭВМ. Ну, какие тогда были ЭВМ — сами знаете, но, в общем, как-то у них не моделировалось появление панциря. Все есть — а панциря нет. Что такое? Да они же внешнюю угрозу туда не внесли! В стартовых условиях, — повторил он для невидимых непонятливых, — нет внешней угрозы. Так и тут: если у вас нет закрытого пространства, откуда в нем возьмется давление? Кто будет его нагнетать? Без давления у вас так же ничего не выйдет, как у ребенка невоспитанного, которому все можно. Но давление это должно быть осознанным, понятным! А не так, чтобы каждое утро брали непонятно за что, или ночью обыски, или бить в подворотне. Это не самодурство и даже не государство, это слу-же-ни-е! Вот почему я и верю, что только с закрытых заводов выйдет когда-нибудь будущее России… которое я и произвожу… а больше ему неоткуда взяться, молодой человек, но только этого ты не пиши. А впрочем, что хочешь пиши, но не печатай. Важно же то, что ты написал и что с тобой от этого сталось, а кто тебя прочитал — дело десятое. Хочешь посмотреть одиннадцатый цех?
8
То, что увидел Тихонов в одиннадцатом цеху, потрясло его именно потому, что нечто подобное он как раз ожидал увидеть, но, разумеется, не мог себе этого представить. Нас всегда потрясает совпадение наших тайных догадок с реальностью — вот какие мы умные! — но верный вектор еще не означает точного представления. Да, он думал правильно, но то, о чем он думал, оказалось в реальности бессмысленней, торжественней и грандиозней. Он увидел изделие номер шестнадцать и мог бы его описать, но его сознание не могло вместить увиденного.
