Стивен Фрай - Теннисные мячики небес
Тем временем с начала его обучения прошло уже два месяца, и Нед предвкушал восхитительную неделю. Он впервые сыграл вничью. Бэйб, а не он протянул над доской руку и сделал предложение, которое Нед, возбужденный, уже учуявший победу, отверг. После этого Бэйб принудил его к обмену ферзей и ладей, и партия завершилась вничью, на что и была обречена с самого начала. Однако Нед играл черными, а для черных ничья — результат всегда положительный. Равновесие в шахматной партии до того неустойчиво, объяснял ему Бэйб, что во время турниров преимущества первого хода достаточно, чтобы в большинстве случаев обеспечить победу тому, кто играет белыми. Поэтому Нед понимал: его ничья — это поворотный пункт.
На следующий день Бэйб легко выиграл черными, и в ту же ночь злой на себя Нед разработал скрупулезный план, который назавтра мог позволить ему взять верх.
Он заснул, думая о том, что стоит попробовать принадлежащий Винаверу вариант французской защиты, которой, как он успел заметить, Бэйб не любил. А проснулся с совершенно отчетливо сложившейся в голове идеей выигрыша. В состав плана входили не только шахматы в чистом виде, но и психология, так что когда дежуривший в этот день Рольф привел его в солнечную галерею, Нед выглядел недовольным и невыспавшимся.
— Я не должен был проиграть вчера, — начал он без обычного своего вежливого приветствия. — Вы заманили меня в западню. Жалкое было зрелище.
— Батюшки, — откликнулся Бэйб, выравнивая перед собой белые фигуры. — Мы нынче не с той ноги встали?
— Ладно, давайте играть, — хмуро буркнул Нед, в душе молясь, чтобы Бэйб двинул вперед королевскую пешку, но глядя при этом на пешку «с», словно надеясь на английский дебют или индийский с отсроченным королевским гамбитом.
Бэйб, пожав плечами, пошел на е-4, и Нед мгновенно повторил ход, двинув навстречу пешке Бэйба свою королевскую. Бэйб вывел коня на f-3, а Нед протянул руку к ферзевому коню, словно решившись на итальянскую или испанскую партию. Потом, неодобрительно хмыкнув, отдернул руку и погрузился в раздумья. Ему понадобилось пять минут, чтобы сделать второй ход — скучный, по видимости сверхопасливый любительский ход на d-б, характерный для французской защиты. Бэйб продолжал, пощелкивая фигурами, делать стандартные ходы, а Нед с заминками отвечал на них. Каждый ход ложился в рисунок, продуманный им ночью, выстраиваясь в ту самую линию Винавера, которую он замыслил, и сердце Неда билось все быстрее. Настал миг, когда Бэйбу пришлось начать играть с крайней точностью, чтобы избежать западни, которая, как знал Нед, будет стоить ему потери активной пешки. Бэйб играл уже не так быстро, очевидных ходов не делал, и Нед, сидевший уткнувшись носом в доску, краешком глаза заметил, что Бэйб поднял голову, чтобы взглянуть на него. Нед не шелохнулся, он по-прежнему хмурился над доской, ничем себя не выдавая, и тут Бэйб, избегая западни, сделал единственно правильный ход. Однако Нед и не ставил на дешевую тактическую ловушку, как непременно сделал бы две недели назад. Собственно, он был бы разочарован, попадись Бэйб в нее. Он знал, что позиция у него хорошая, — а только это и шло в счет.
После получаса озабоченной, совершенно безмолвной игры Бэйб остался без пешки и вынужден был передвигать разрозненные фигуры так, чтобы избегать разного рода тактических кошмаров. В выигрышной позиции перед игроком открываются дюжины атакующих комбинаций, ловушек, завораживающих жертв. Нед был занят обдумыванием эффектной жертвы ферзя, которая, как он считал, через пять-шесть ходов приведет к мату, когда Бэйб, пристукнув, положил короля набок и издал сдобный, низкий смешок.
— Переиграл по всем статьям, изворотливый сын горной шлюхи.
— Вы сдаетесь?
— Конечно, сдаюсь, пешенный ты бес и наоборот. Чудо, что доска еще не развалилась на части, — при стольких-то дырах в моей позиции. Ты ведь спланировал все это, так, мальчик? От недовольно надутых губ до приводящих в бешенство заминок. Да, силен. Силен, как Силен.
Нед с тревогой взглянул на него:
— Но ведь шахматы — это не просто смесь трюков и психологии, верно? Я к тому, что сама игра, в чистом виде, тоже была неплоха.
— Никакой игры в чистом виде не существует, паренек. Есть игра хорошая и есть плохая. Хорошая игра — это не только умение проникнуть в сознание противника и в положение его коней, но еще и умение слышать, как он дышит, понимать, что варится в его котелке. То, как ты передвигаешь фигуру, для хорошей игры столь же важно, как клетка, на которую ты ее ставишь. Известно ли тебе, что ты только что изобразил «винт Смыслова»? Именно его. Самый что ни на есть «винт Смыслова».
— Что?
— Василий Смыслов, советский чемпион мира. Я однажды видел его игру. Мастер эндшпиля, хитрый, как лис, с которым теперь и тебя можно сравнить. Делая ход, он ставил фигуру и ввинчивал ее в доску, неторопливо вжимая и поворачивая, словно хотел закрепить навсегда. Фокус простенький, но на противников он нагонял страх. Ты, когда ставил сегодня ладью на седьмую клетку, проделал то же самое. Но что еще важнее, ты понял самый главный шахматный секрет. Лучший ход, который ты когда-либо сможешь сделать, играя в шахматы, вовсе никакой не лучший. Нет, лучший ход, который ты когда-либо сможешь сделать, играя в шахматы, это тот, которого твой противник желает меньше всего. И ты делал их раз за разом. Ты знал, что я терпеть не могу напыщенный тактический ад французской защиты, знал? Я тебе этого не говорил, но ты почувствовал. Ах, мальчик, я бы обнял тебя, до того я горд.
Нед увидел, что по лицу Бэйба текут слезы.
— Все это благодаря только вам, — сказал он.
— Тьфу на это! Сколько уже, девять… нет, восемь с половиной недель прошло, как ты впервые двинул в мою сторону пешку. И посмотри на себя, посмотри, что ты способен учинить с этими шестнадцатью кусочками дешевой древесины. Знал ли ты когда-нибудь, что твой мозг может думать так глубоко и играть так подло? Знал? Знал? Скажи Бэйбу, что ты и сам себя изумил.
— Бэйб, я и сам себя изумил, — сказал Нед. — Не понимаю, как мне это удалось. Поверить не могу. Просто не могу поверить. Это вы. Вы сделали меня таким.
— Ничего я не делал. Ничего вообще, только дал тебе ощутить силу твоего ума. Теперь в мире нет игрока, который смог бы назвать тебя любителем или молокососом. Великие тебя, конечно, побьют, но опозориться за доской ты уже никогда не опозоришься, даже если проживешь с мое. И это требует пышного тоста и выпивки.
Нед рассмеялся:
— Может, свистнуть Рольфа, а?
— Ты думаешь, я шучу. Залезь в свой разум и вытяни оттуда свой любимый напиток. Что это? Ты такой же поклонник виски, как я, или в Харроу тебе привили вкус к великим, глубоким винам Бордо? Или, быть может, тебя радует шепотливое шипение шампанского, напитка негодяев и уличных девок? Что до меня, я жажду маслянистой солености «Баннахэбхайна», загадочного порождения солодов острова Айлей. Сейчас у меня в руке странно приземистая бутылка, я подцепляю ногтями проволоку на горлышке… эй! Что из сказанного мною тебя так огорчило?
С подбородка Неда на шахматную доску капали слезы.
— Ничего, ничего… просто, понимаете, я, если честно, так и не успел попробовать ни одного напитка. Больше всего я люблю… любил… просто выпить стакан холодного молока.
Воспоминание об открывающем холодильник Оливере Дельфте мелькнуло в голове Неда, и горло его сжало рыдание.
— Тсс! — торопливо прошипел Бэйб. — Не позволяй никому видеть твое горе. Прости меня, Томас, правда, прости. Я ведь и не знал ничего. Все мой дурацкий язык, нравится ему забредать, куда сам он захочет. Женщины говорили, что я могу соблазнить одними словами, вот я порой и заигрываюсь в память о них. Это все, чем мне осталось тщеславиться в нашем доме разрушенных рассудков, и в вульгарной спешке моей я увлек тебя в места, которые ты не успел навестить. Но теперь пусть это тебя не заботит. Придет еще день, когда ты с удовольствием вернешься в них.
— Нет! — с силой сказал Нед. — Мне нельзя. Абсолютно нельзя. В моем прошлом есть вещи, которых я пока толком не понимаю, а доктор Малло говорит…
— «Доктор Малло говорит»! Пусть тебя утешает мысль, что он — человек, способный сказать: «Мат в четыре хода, если я не сильно ошибаюсь». Да доктор Малло дерьма от меда не отличит, и не делай вид, будто это не так. У него душа из гноя и гнилое говно в голове. Он неудачник, и не подпускай даже близко к себе ни единого сказанного им слова.
— Он неудачник? — задохнулся Нед. — Кто же тогда мы? Мы-то тогда кто такие?
— Это нам придется решать для себя самим, Томас. Ну вот, Рольф топает, давай-ка, запузырь в твой носовой платок великанский чих, как если бы в нос тебе запорхнула пылинка из тех, что витают здесь в солнечном свете.
Последним, что Нед сказал Бэйбу тем вечером, было:
— Вы научите меня, Бэйб? Всему, что знаете. Как научили играть в шахматы. Всему, чему можете, — науке, поэзии, философии. Истории и географии. Музыке, искусству, математике. Ладно? Вы знаете так много, а я так мало. Я должен был поступить в Оксфорд, но…
