Колин Таброн - К последнему городу
Роберт сказал:
– Иногда мне казалось, что на самом деле ее здесь не было.
Его колено снова начало пульсировать. Ему вдруг пришло в голову, что эта боль все уродовала и затуманивала.
– Не идеализируй ее. – Казалось, Камилла обращается скорее к себе, чем к нему. – Не разрушай воспоминания о ней. Просто напиши что-нибудь о ней. Как раз то, что хочет Луи: девушка на лошади.
– Попробую, – отозвался он.
Солнце склонилось к горизонту и исчезло за джунглями, тени от листьев на тропе пропали. Они не знали, закончили ли погонщики свою печальную работу и когда они все снова двинутся в путь. В лесу закричали птицы. Камилла и Роберт внезапно подумали, что дома, в Англии, все это отодвинется от них далеко-далеко и превратится в обычный ночной кошмар и что жизнь вернется на круги своя. Но точно ли так случится, они не знали.
Вскоре последние солнечные лучи покинули вершины деревьев, и джунгли заполнила тишина. Они пересекли речку по мосту инков – он так зарос, что они с трудом его нашли, – и оказались на открытом, очищенном от леса участке земли. То тут, то там в земле виднелись глубокие провалы или насыпи странной формы, так что Роберт уже подумал о том, не под землей ли расположен весь Вилкабамба, как заброшенное кладбище. Их ноги неслышно ступали по сухой земле. Камилла и Роберт были одни. Кое-где огромные деревья оплетали груды камней своими корнями, похожими на белых змей.
Потом они поняли наконец, что идут по городу. Он взрывал поверхность странной геометрией террас и улиц. Но все четкие, ровные формы были теперь разрушены ползучими растениями, которые расшатали камни в стенах и оставили под ногами груды сухих веток и стеблей.
Камилла отпустила Роберта побродить по городу одного, а сама села, прислонившись спиной к валуну, и стала слушать цикад. Ее ноги и руки слегка ныли, а тело дрожало, как перед отложенной операцией.
Но Вилкабамба никогда не возродится во всем блеске своих дворцов и улиц, как когда-то весело думал Роберт. Нет, он бродил там, где в земле гнили останки города. В этих развалинах не было ни силы, ни богатства. Покрытые мхом руины, казалось, уже наполовину стали землей. То тут, то там в стенах виднелись дверные проемы, ниши или отверстия фонтанов. Но больше ничего не было. Город осел под огромной тяжестью леса.
И все же он без труда узнавал форму и предназначение тех или иных строений, это узнавание причиняло ему старую боль: площадки и возвышенности для церемоний, места для отдыха, храмы и огромный ритуальный камень. У него даже возникло такое чувство, что это его собственная слабость мешает ему наслаждаться этим городом, что хорошо знакомые формы, которые восхищали его две недели назад в Чокекиро, по-прежнему ярко блестят здесь, в этих джунглях, и все дело только в нем – это он сам потускнел.
Теперь у него сильно болела уже вся нога, и он оперся на свои палки, как на костыли. Голова кружилась. Где же на самом деле Вилкабамба? Неужели это он и есть? Не существует надписей, которые бы увековечили его. Он должен был остаться в памяти людей, живших здесь, но не осталось никого, кто бы помнил о нем.
Погрузившись в непонятный транс, Роберт оставил свой блокнот под деревом и забыл вернуться и забрать его.
Он бесцельно бродил по городу, совершенно не думая об истории; в его голове царил полный беспорядок, он двигался как будто во сне. Кое-где крестьяне очистили руины от растений, и можно было увидеть длинные стены из расшатавшихся камней. Но джунгли уже посеяли свои семена в пустых щелях, в которых никогда не было цемента, и начали карабкаться вверх по каменной кладке. Тишину нарушали лишь звон цикад да журчание невидимой реки.
Как под гипнозом, он все бродил и бродил среди этих ярких сплетений камней и листьев, вросших в землю ступеней и дверных проемов, которые вели туда, куда отступили инки, так никогда и не создавшие алфавита.
В ту ночь они впервые за несколько недель занимались сексом. Оказавшись под куполом палатки, освещенным светом звезд, Роберт потянулся к ней, как ребенок, который хочет, чтобы его утешили. Он обнял ее и почувствовал, как ее тело плывет навстречу ему – такое сильное и плотное тело; ему показалось, что она физически наполняет его собой, и он выкрикнул ее имя.
И все же он понял, что так и не смог снова овладеть ею, вернуть ее себе. Он почувствовал, как в ней пробуждается жалость – она проводила пальцами по его волосам, – и вскоре ощутил, что эта жалость становится все материальнее, казалось, она обнимает его так, как обнимала собственного сына, с полуэротичной нежностью. Несмотря на его изнеможение, это отдалось в нем каким-то скрытым предупреждением, и когда Роберт целовал ее шею, плечи, даже губы, он как будто благодарил ее за что-то очень нежное, но так и оставшееся нетронутым.
Глава шестнадцатая
Холодное солнце поднялось над лесом. Шелест и шорохи, которые обычно наполняют заросли на рассвете, стихли, и на джунгли опустилась дневная тишина. Бродя по развалинам Вилкабамбы, Франциско рассматривал каменные стены, наполовину вросшие в землю. Звук его шагов по сухим веткам напоминал громкие выстрелы. Даже ему, не сильно сведущему в архитектуре инков, было понятно, что у тех, кто возводил эти здания, не было ни богатства, ни времени. Город был построен всего за тридцать лет до того, как инки покинули его. Судя по некоторым оставшимся деталям – притолокам, нишам, – здесь все было построено временно.
Когда он ходил по террасам города, Франциско охватила какая-то грусть, похожая на болезнь. Бедность делала это место беззащитным. Упорство строителей этого города отозвалось в нем горькой печалью. Они как будто говорили: оставьте нас в покое. Это хорошо знакомые нам формы и конструкции. В них больше нет былого могущества, но они все еще наши. Уходите.
Но испанцы не захотели уйти. Они сожгли все священные мумии и унесли в безвестность золотого бога солнца.
Что он здесь делает? Может быть, с помощью него его предки получили заслуженное наказание. Вот почему боль так сладка. Даже его собственное тело казалось ему чужим. Мягкая и неровная земля заставила все вокруг замолчать, накрыла город серым панцирем. Он казался себе легче пыли. Сросшиеся воедино камни и растения поблескивали на сухой земле. Франциско с отчуждением глянул на свои ноги в поношенных кроссовках. Он уже несколько раз представлял себе, как они наступают на след от стальных сапог конкистадоров, но сами так и не оставляют никакого следа. А как странно выглядят эти руки, вцепившиеся в палки! Сплошь покрытые волдырями и язвами, они казались чужими руками.
Там, где комнаты остались нетронутыми, Франциско представлял, что даже сами инки нагибались, входя в них: дверные проемы казались удивительно низкими. И хотя он знал: это из-за того, что они немного вросли в землю, он никак не мог отогнать от себя мысль, что жертвы его народа уменьшились физически.
И все же инки считали Вилкабамбу раем; они даже попытались воссоздать здесь священный пейзаж потерянных родных земель: скалы и горы, которым они поклонялись. Франциско посмотрел на одну из таких скал – огромную и когда-то священную, – вздымающуюся в сумерках над джунглями. Стены вокруг нее полностью погрузились в землю, так что их даже невозможно было различить. Как будто для того, чтобы уколоть свою совесть, он прошептал описание, которое когда-то прочитал в книгах: «Климат здесь таков, что пчелы устраивают себе гнезда под крышами домов, как в Испании, а маис дает три урожая в год. Здесь разводят попугаев, куриц, уток, местных кроликов, индеек, фазанов, краксов и многие другие виды птиц самой разной окраски. У инков был многоэтажный дворец, крытый черепицей, стены этого дворца были покрыты разнообразными рисунками в индейском стиле. Его двери были сделаны из ароматного кедра. Инки наслаждались здесь, в этих далеких и всеми покинутых землях, ничуть не меньшей роскошью, величием и красотой, чем люди в Куско. Им нравилось жить здесь».
Потом Франциско, раскинув руки, вытянулся на бугристой земле, как на кресте, пытаясь пробудить в себе страдание. Он прошептал молитву о покаянии, потом – о прощении. И в эту самую минуту он вдруг понял: я сам причинил себе всю эту боль. Конкистадоров больше нет, инков тоже нет.
Слезы никак не хотели появляться. Он чувствовал только какое-то неясное презрение к себе, как вкус, оставшийся во рту после блюда, о котором он уже забыл.
Опустившись на колени у подножия священной скалы, он развернул кварцевое зеркало и ощутил, какое оно холодное, какое гладкое и легкое, как будто его уже избавили от всего, что отражалось в нем. Франциско вынул расшатавшийся камень из стены и сунул руку в образовавшееся отверстие. Там была земля: груда компоста. Он склонил голову.
Внезапно он понял, что собирается сделать широкий, красивый жест. Он был свидетелем собственного унижения. Он был красив и благочестив, разве не так: юноша с бесценным даром, готовый возвратить его туда, откуда он был взят, и таким образом искупить грехи своего народа? К нему подступило внезапное отчаяние. В этой части его самого, в этом грехе заключалось все, чем он был.
