Колин Таброн - К последнему городу
– Моя жена хочет, чтобы вы отпустили ей грехи.
Франциско поднялся. Он не мог себе представить, как отпускает кому-нибудь грехи, тем более Жозиан. Он покачал головой.
Луи зарокотал:
– Но почему? Что с вами такое происходит?
– Я не могу этого сделать. Я не священник.
Было похоже, что Луи его сейчас ударит.
– Но вы же дьякон, да? Так что же? Что же?
– Я теперь даже не семинарист. Я ушел…
«Я недостоин этого, – подумал он. – Да как же вы не понимаете? Я еще хуже, чем вы».
– Но вы все еще можете причастить ее! – Рука бельгийца перевернула в воздухе воображаемую чащу.
Даже сейчас, передавая ему желание своей жены, он, казалось, презирает его. Франциско представилось, что он водружает эту невидимую чашу ему на плечи.
Потом Луи тихо спросил:
– Вы не могли бы исповедать ее?
Франциско представил, как он пытается разобрать тихий шепот, исходящий из изящных губ. Он не знал, о чем она могла ему рассказать. По непонятной причине она вызывала у него отвращение. Но он подумал: «То, что я к ней чувствую, не важно. Я просто средство, орудие, проводник».
Он сказал:
– Да, я действительно могу причастить ее, – даже если сами каналы милости были испорчены, по ним все равно текла невинная кровь Христова, – но исповедать ее я не могу.
– Неужели вы не можете хотя бы послушать ее? Она страдает! Ей нужно выговориться. Она страдает, как ребенок. Она почти в бреду. Неужели вы не можете просто ее выслушать?
Франциско подумал: «Как? Она страдает?» Жозиан казалась хорошо защищенной и неуязвимой для всех болезней и несчастий, с ней ничего не могло произойти. Она была искусственным существом из городской цивилизации. Вряд ли какая-либо боль может сломить ее. Он сказал:
– Я не могу отпустить ей грехи. У меня нет на это права.
– Ну тогда просто причастите ее! Сделайте для нее что-нибудь. Утешьте ее как-нибудь, утешьте! – Луи вытащил из кармана брюк вино – его оставалось еще полбутылки – и вручил его Франциско. – Дайте ей это. Делайте что угодно.
И Франциско пришлось пойти за ним к их палатке и забраться внутрь. Он боялся того, что мог в ней найти. Он думал: «Я даже не знаю, кто она. Никогда не знал».
Она лежала в спальном мешке, натянув одеяло до самой шеи, хотя в палатке было жарко. Ее лицо было очень бледным, макияж пропал. Она сильно задрала голову вверх и была похожа на девочку-туристку, которых он видел в Трухильо. Самая обычная девушка. Над верхней губой пробивался пушок. В его голове эхом отдавались слова Луи, а может быть, самого Господа: «Утешь ее, утешь!»
К собственному удивлению, Франциско отыскал тарелку и положил на нее кусочек отрезанного хлеба, потом налил в кофейную чашку немного вина. Он знал, что у него нет права освятить их: тогда что же они могут означать? Всего-навсего кусок багета и немного красного вина. Он обмакнул хлеб в вино. Возможно, он совершает смертный грех. Он закрыл глаза, повернулся и опустился на колени возле головы Жозиан.
Его охватило странное спокойствие. Может быть, он был несправедливо слеп по отношению к ней. Его собственная порочность сделала его слепым. Она лежала тихо, не шевелясь, и он прижал хлеб к ее губам. «Плоть Христова…» Она вовсе и не была злом. Это он был злом. А она была похожа на больного ребенка. Она вытащила руки из-под одеяла и вцепилась в него. Ее шелковая ночная рубашка задралась к самой талии. Все ногти на руках были обломаны. Он внезапно подумал: «Господь готовит ее к смерти». Несколько крошек Его символической Плоти упали на ее подбородок и шею, и он быстро смахнул их с нее. «Грех мой, – думал он. – Только мой». Ее фиолетовые глаза открылись. Она слабо улыбнулась. Он слышал только стук собственного сердца.
Внезапно она начала говорить тонким, хриплым голосом:
– Когда мне было восемь лет… всего восемь…
Он быстро и тихо сказал:
– Я не могу слушать исповедь.
– …мой отец…
– Я даже не дьякон. Я не могу отпустить вам грехи. – Он отставил пустую чашку. Он подумал, что она сейчас начнет рассказывать что-то жуткое.
Но она снова закрыла глаза и, судя по всему, унеслась в бессознательный мир. Франциско прочертил у нее над головой знак креста.
Глава четырнадцатая
Разумеется, все ждали от Камиллы, что она станет заботиться о Жозиан, раз она оказалась единственной женщиной, оставшейся среди них. И разумеется, именно Камилле пришлось играть ее сиделку. Собирая ненужный аспирин, витамины и последнюю бутылку с минеральной водой в пакет, Камилла чувствовала усталое раздражение, усиленное чувствами, которые она на самом деле не испытывала. «Жозиан еще молода, – говорила она сама себе. – Она обязательно поправится».
Но, забравшись в их палатку, Камилла пришла в ужас от того, что там увидела. Лицо Жозиан превратилось в череп, обтянутый кожей, похожий на череп какого-то грызуна, а на закрытых веках проступила сеть выпуклых вен. Камилла заметила, что румянец на ее щеках, который раньше нельзя было отличить от румян, стал темно-багровым, и теперь казалось, что он не пройдет уже никогда.
Сначала она испугалась, что уже не в силах ей помочь, но все же быстро открыла бутылку с минеральной водой, поднесла ее горлышко к губам Жозиан – та не могла сделать и глотка – и приложила мокрую ткань к ее лбу. Но в то время как на вспотевших висках у Франциско была мягкая, тонкая, дышащая кожа, кожа Жозиан казалась блестящей и непроницаемой, она всячески противилась прикосновениям Камиллы. Она с ужасом вспомнила мумию в Виткосе. Она снова попыталась заставить ее выпить немного воды, но поняла, что ее зубы свело от боли. Тело девушки сотрясала какая-то тихая внутренняя агония. Камилла по-прежнему прижимала ткань к ее лбу, как будто молясь о ней. Из-под ткани выкатились капли пота, они были похожи на крупные зерна, но Камилла подумала, что она с тем же успехом могла бы попробовать омыть камень.
Она боялась, что если Жозиан сейчас потеряет сознание, то уже никогда не придет в себя. Поэтому она стала говорить в самое ее ухо:
– Все будет хорошо… Это Камилла… Все будет хорошо… Жозиан…
Долгое время Камилла думала, что девушка ее не слышит. Она продолжала говорить просто для того, чтобы успокоить себя – так ей казалось, что они разговаривают друг с другом. Жозиан дышала как-то странно, с металлическим скрежетом.
– Жозиан, мы все здесь, с тобой… Здесь Луи… А я – Камилла.
Глаза девушки открылись и посмотрели на нее.
Камилла никогда раньше не воспринимала их как обычные, живые глаза, как нечто большее, чем просто украшение ее лица. Сейчас они стали бледно-лиловыми. Они внимательно смотрели на Камиллу с лихорадочным нетерпением, как будто ей нужно было сказать что-то очень важное. Она тихо промяукала сквозь зубы:
– Me sens pas bien… mais pas du tout…[39]
Камилла сказала:
– Это должно пройти. Это наверняка пройдет.
– Quand?[40]
– Скоро. Все скоро пройдет.
Камилла прикоснулась рукой к голове Жозиан. Мокрые колечки волос лежали на ней как бесцветные когти.
– Вы чего-нибудь хотите?
Казалось, Жозиан ее не слышала. Она сказала по-английски:
– Извините меня.
Камилла склонилась еще ниже:
– За что?
Но Жозиан ей не ответила. Она прошептала:
– Как выглядит Вилкабамба?
– Мы там еще не были, – и Камилла добавила: – Мы все ждем, когда вы поправитесь. – Она вдруг поняла, что так оно и было на самом деле.
Девушка сказала:
– Я вас всех задерживаю.
Конечно, задерживает, подумала Камилла; но до сих пор никто еще не говорил об этом. Зарезервированные номера в отелях, билеты на самолеты: она уже и забыла, что все это существует.
Жозиан снова сказала:
– Извините.
Потом ее глаза закрылись, лицо снова исказили муки боли, и она уже больше ничего не видела, не слышала и не чувствовала, кроме огня, который сжигал изнутри ее череп.
Камилла нагнулась и обняла ее за плечи. Казалось, на ее плечах почти не осталось плоти. Ей захотелось немного приподнять ее, но голова Жозиан не хотела отрываться от подушки, сделанной из ее одежды. Посмотрев на белую, как яичная скорлупа, и чрезвычайно худую шею, Камилла окончательно испугалась. Она отпустила ее и беспомощно уселась рядом. Через несколько минут она почувствовала, что по лицу ее текут слезы. Быстро смахнув их, Камилла закричала: «Черт… Черт…» Но как раз когда она решила, что больше не плачет, слезы снова потекли по ее щекам.
Какое-то время Жозиан терпела боль, пока спазм не прошел. Потом она снова открыла глаза:
– Можно я посмотрю на себя в зеркало?
Камилла покопалась в пакете и вложила в руку Жозиан свое зеркальце.
Девушка поднесла его к своему лицу, потом бросила его и крикнула, как капризный ребенок:
