Артур Япин - Сон льва
Профессор созывает своих сотрудников. Они, ворча, выходят наружу, прямо под дождь. Внимательно следуют указаниям ассистентки, которая ради этого надевает блестящий клеенчатый капюшон.
— Почему они работают в первый день Рождества? — спрашивает Гала.
— Прошлое в Италии — это огромная статья расходов. Здесь слишком много памятников, а у государства слишком мало денег, чтобы о них заботиться. Поэтому эта работа поделена между двумя службами, во-первых, официальной, государственной, охраняющей и эксплуатирующей обнаруженные культурные памятники. Они вынуждены зарабатывать на этом, хотя бы для того, чтобы оплачивать услуги своего персонала. Подобно луна-парку, эта служба всегда в поиске новых развлечений для публики. Бальдассаре возглавляет другую, конкурирующую службу. Она состоит из серьезных ученых, объединенных в маленькую, но фанатичную армию. Они проводят свои исследования с как можно меньшей шумихой. Государственная служба пытается тайно оттяпать от дотации Бальдассаре, но каждое уменьшение субсидии делает моего друга только изобретательней. Официально он работает со студентами-археологами зарубежных университетов, но на самом деле, скажу вам по секрету, — с расхитителями гробниц и «джентльменами удачи». В своих незаконных экспедициях они совершают необходимую предварительную работу, которую не финансирует правительство. Бальдассаре ведет постоянную борьбу, чтобы держать воров на своей стороне и не отдавать настоящие сокровища в руки коллекционеров, на которых, собственно говоря, и работают профессиональные «осквернители могил». Когда он не работает с ними, убытка больше. Как только все находки зарисованы и задокументированы, сфотографированы и нанесены на карту, профессор приказывает снова засыпать раскопки, прежде чем государство сделает из этого археологический аттракцион. Поэтому самую важную работу он делает в такие дни, как сейчас, когда здесь как можно меньше любопытных…
Небо проясняется. Облака разлетаются, и обнажается спящий вулкан, но улучшившаяся погода не ускоряет раскопки.
— Он прав, твой Сангалло, — говорит потом Гала. Они гуляют вместе с Максимом в виноградниках на склоне Везувия, чтобы чем-то занять себя. — Разве может быть человек счастлив больше, чем мы с тобой сейчас?
— Не знаю. У меня такое ощущение, что мы над чем-то работаем, а на самом деле жизнь остановилась.
— Счастье всегда неподвижно. Не веришь? Только печаль постоянно в движении, — Гала смущается. — Максим… скажи мне, пожалуйста, о чем была речь сегодня утром? Джеппи почему-то надеялась, что мы долго будем отсутствовать.
— Она сдает в аренду нашу кровать.
Нашу кровать?
— Когда нас нет, она сдает ее другим.
I** Какой позор! — смеется Гала.
— Наверное, почасовая оплата.
— И ты это одобряешь? — дразнит Гала. — Прекрасно, нечего сказать!
— Мы живем почти бесплатно, мне сложно об этом судить.
— Надо искать другое жилье.
— За другое мы не сможем платить. Не бери в голову, речь только о матрасе. Простыни нам дают новые. По какой-то причине она вбила себе в голову, что мы тоже куда-то уедем.
Гала садится. Закрывает глаза и поворачивается лицом к солнцу. Максим делает то же самое. Так они сидят некоторое время.
— Джанни просил меня об этом.
— Что?
— Вчера утром. Я столкнулась с ним на рынке, он был на своем мопеде. Спросил, не хотела бы я куда-нибудь поехать.
— С ним?
— С кем же еще? Не знаю. Я об этом не думала. Я такого не ожидала. Просто ушла.
— Каков подлец, — смеется Максим.
— Но что это значит?
— Ты красива. А это Италия. Все мужчины хотели бы куда-то поехать с тобой. Не волнуйся, я тебя не отпущу…
Гала смотрит ему в глаза.
— Никогда?
В тот короткий миг, когда остаются лишь одни их глаза, в голове Максима бушует шторм, который быстро смывает два сценария. Ни одного из них Максим не хочет видеть.
— …если, конечно, ты сама не захочешь, — отвечает он, ибо что останется, если красоту посадить в клетку?
Вернувшись, они видят, что лагерь опустел. Вода выкипела из кастрюльки. Все поспешно собрались у бани. Пятеро сильных мужчин выламывают дверь. Уставших рабочих сменяют студенты, которые под руководством профессора проводят измерения и с помощью хирургических скальпелей и тонких кисточек стараются увеличить отверстие между стеной и дверью. Но вот какое-то движение. Из расчищенных щелей вылетает пыль и падает на землю. Дверь то поддается, то застревает. Всякий раз, вылезая вперед, она потом снова падает на место, словно за ней стоит соперничающая команда, которая с той же силой тянет ее назад. Прошлое не хочет отпускать, но настоящее ведь сильнее. Неожиданно вместе со скрежетом камня о камень раздается громкий неприятный звук. Гала хватает Максима за руку. Она чувствует, как у нее изменилось давление в ушах, в точности как перед эпилептическим припадком. Максим ощущает то же самое. Все остальные тоже зажимают уши, или сглатывают, как в поезде, когда он слишком быстро въезжает в туннель. И тогда, словно соперничающая сторона внезапно прекращает игру, дверь неожиданно легко поддается. Мужчины спотыкаются и падают, а окаменевшая дверь — прямо на них.
Врывается первый поток воздуха. Порыв ветра касается волос Галы, но воздух оказывается сухим и ядовитым. Гала снова вдыхает, будто хочет чихнуть. И ее легкие наполняются вторым воздушным потоком, вырвавшимся на свободу, мягким, как вздох облегчения, и сладким, как консервированные апельсины. Сразу после этого, как только все присутствующие жадно принюхиваются, чтобы вдохнуть больше приятного аромата, и этот поток заканчивается, и воздух успокаивается. В тишине Гала и Максим смотрят друг на друга, открыв рот от изумления. И именно в этот момент происходит следующее. Из проема в бане доносится аромат олеандра.[118] Теплый аромат колышется в декабрьском воздухе, потом поднимается ввысь и растворяется. Затем — аромат эвкалипта, розового масла, смешанного с острым запахом березы, — интенсивные, словно только что были открыты баночки с мазями. Присутствующие не решаются пошевелиться из боязни прогнать трепещущее облако, окружившее их; Гала видит, как Максим закрыл глаза, положил руку на грудь и поднял голову. Затем веет духами — эссенции герани, жимолости и ванили, вперемешку с терпким ароматом мускуса. Когда и эти ароматы исчезают, до всех долетает легкий, но узнаваемый намек на человеческий пот, приглушенный и мертвый, как соскобленная кожа, жир, тальк, потом — масла — сначала нежные, молочные, затем с остро кисловатой примесью фруктов. Кружатся травяные ароматы — от пряного, легкого — лилий, до более насыщенного — ромашки и лаванды. Но уже через несколько минут после вскрытия капсулы все ароматы улетучиваются. Только чуть-чуть лаванды взмывает снизу время от времени от осторожного передвижения людей. Сангалло стоит неподвижно посреди всех.
Баня простирается далеко в глубь холма. В ней три зала, каждый занят под бассейн, ванны для горячей, теплой и холодной воды, отделенные друг от друга кабинками для отдыха или переодеваний, — покинутые в спешке. Стойка перевернута. В нише стоят глиняные баночки. На полу валяются разбитые крышки от них. Свет с улицы почти не достигает второго помещения, но даже там мрамор как-то улавливает его и словно светится изнутри. Тут и там отлетели декоративные панели на стенах в результате землетрясений. В двух местах потолок подломился под тяжестью земли. Со всех сторон сквозь него прорвались корни растений, но Гала, Максим и Сангалло видят залы, которые они проходят, в своем воображении такими, какими они были тогда. Их шаги глухо отражаются от куполов и круглых стен.
Гала ложится на краю ванны, чтобы в полной мере ощутить всю значимость происходящего. Максим садится рядом с ней. Им не нужны слова. Они оба видят себя как бы издали. Они не только в настоящем, но и словно видят себя вспоминающими этот день много лет спустя. Каждый из них чувствует, как они вдыхают красоту. Их груди поднимаются и опускаются в одном и том же ритме. Словно в глубоком сне. Так они наблюдают за собой издалека, сверху, за маленькими фигурками на краю бассейна. Слезы подступают к глазам. Хочется плакать, но никак.
— Коснись ее, — произносит Сангалло, стоя в дверном проеме и глядя на них. Неизвестно как долго. Он говорит тихо, как заговорщик.
— Почему бы нет? Совсем чуть-чуть. Два тела касаются друг друга. Ради кадра. Ради идеи. Ради науки.
— Я коснусь ее, когда захочу, — от смущения Максим говорит чересчур громко. Но звук поглощается стеной.
— Тело побеждает вечность. Двое молодых людей. Здесь. В этом свете. Откуда я смотрю. Невероятно, вы вдвоем, и только я это вижу.
— Гала, вставай, — говорит Максим.
Встает сам и поднимает ее. И затем с ненужной резкостью добавляет:
