Артур Япин - Сон льва
— Когда в городе играли концерт, мама брала Филиппо с собой. И там наконец он слышал в реальности те мелодии и гармонии, с которыми столько времени был знаком. И ему всегда не нравилось. Музыканты были превосходные, обстановка шикарная. И все же никогда реальная музыка не могла сравниться с тем, что он слышал внутри себя.
Автомобильчик останавливается у задних ворот и громко сигналит несколько раз, пока не выходит охранник. Тот, по-видимому, только что проснулся. Униформа не застегнута.
— Сколько еще мы можем прожить здесь? — спрашивает Гала.
— До нового года или на несколько недель больше, если будем питаться только с рынка. Никакого кофе в открытом кафе, только в баре, стоя, и самое главное — никакого «страчателла»[106] у Пантеона.
Машинка проезжает мимо них. Ее водитель — маленькая женщина в вязаной шапочке, чьи глаза ниже уровня окошка. Ей приходится привстать с сиденья, чтобы посмотреть на молодых людей. Ненадолго их взгляды пересекаются, потом она снова исчезает в облаке пыли.
До Галы и Максима доходит одновременно.
— Это она.
— Джельсомина!
— И едет к…
— …к кому же еще?
Они глядят вслед автомобилю, исчезающему за оградой псевдофорума.
— Джельсомина! — кричат они хором.
— Джельсомина! Джельсомина!
Гала скидывает туфли на шпильках и бежит за автомобилем. Максим подбирает ее «лодочки» и устремляется следом. Несясь по брусчатке средневекового Парижа, они срезают часть дороги и прибегают к Студии № 5 почти одновременно с машиной, откуда выходит жена Снапораза. Кинозвезда достает из багажника корзинку для пикника, такую старую, что тростник, кажется, вот-вот развалится. Из корзинки торчит горлышко бутылки вина, ветчина с косточкой и большой кусок хлеба. Расставляя все по местам, женщина поднимает глаза, привыкнув к преследованию папарацци. Гала с Максимом, спрятавшиеся за сфинксом из Гизы, стоящим на просушке, видят ее очень хорошо. Джельсомина сильно постарела со времен своей славы, но черты героини из комиксов остались те же: большие глаза, вздернутый носик и крошечный рост. Короче говоря, клоунесса из фильма, благодаря которому она стала звездой. Джельсомина обходит здание мелкими шажками, с корзинкой с ланчем в руке, и входит в студию через пожарный вход, скрытый за мусорными контейнерами. На верхнем этаже узнают ее походку. Кто-то подглядывает в щель между ламелями[107] жалюзи.
— Придумала! — говорит Гала.
И машет человеку за окном, но тот отходит от окна.
Жалюзи со стуком закрываются.
Одновременно с этим молодые люди чувствуют на своих плечах руки охранника.
Когда цель близка, все средства хороши. Подобно Мадзини, явившемуся к Пию IX в красной рубашке, чтобы сагитировать его помочь революции, голландцы, чтобы не дать затонуть своему судну, начинают выбрасывать за борт последний балласт. Они проходят собеседования на роли, за которые нипочем не взялись бы неделю назад, чтобы заработать и суметь продержаться в Риме до кастинга для фильма Снапораза. Пока киноиндустрия пребывает в зимней спячке, фотоагенты работают на всю катушку.
Работы для моделей полно, но и желающих тоже немало. С высоких заснеженных Альп до самых низин «итальянского сапога» в столицу приезжают красивейшие дети Италии в надежде заработать в предновогодних кампаниях и во время посленовогодней распродажи. Гала с Максимом колесят по Риму, чтобы принять участие во всевозможных «cattle calls» — «кастингах скота», где каждому актеру вешается на шею номер, как в стаде, а потом их по пятьдесят человек вызывают на суд комиссии «мясников». Они дают себя ставить в разные позы, как манекенов, для просмотра. Денег это приносит немного, но хоть есть на что жить. Гала позирует почти в полном неглиже для почтового отделения в образе Снегурочки с сумкой полной открыток. Максим бреет низ живота и ноги для того, чтобы продемонстрировать коллекцию уцененных мужских трусов-бикини. День за днем их оценивают, обсуждают и с выражением скуки выпроваживают. Галу это всегда сильно раздражало, и за день до Рождества она срывается. В Риме в это время нехватка мужских рук: мощных кистей для демонстрации часов и запонок, сильных пальцев, указывающих на цены, чувственных ладоней, предлагающих обручальные кольца или коробку шоколадных конфет. Гала, как никто любящая руки Максима, приводит его к своднице, бывшей модели. Ее бюро располагается в задней комнате на Виа ди Рипетта, но взяв Максима за руки, женщина с отвращением восклицает:
— Нет, о господи, о боже мой, нет, нет, нет! — и отпускает их, словно ей предложили два кровавых обрубка.
Гала чувствует себя оскорбленной до глубины души. Она начинает страстно защищать руки, ласкавшие ее, но ведьма упирается и утверждает, что его руки непригодны для рекламы чего бы то ни было.
— У него слишком широкие кости.
— Слишком широкие? — взвивается Гала. — Как может быть мужская рука слишком широкой?
Тетка, привыкшая вести дела с недовольными клиентами, звонит, приглашая для просмотра следующего.
— Ах, милая, — говорит она, — я научилась видеть вещи такими, какие они есть. Либо ты умеешь это, либо голодаешь.
Максим приобнимает Галу за плечи. Стоя в дверях, они слышат, как женщина, не отрываясь от своих бумаг, продолжает, но уже мягче.
— Прекрасно, когда можно позволить себе такое ослепление, — бормочет она, а потом снова оживленно добавляет, чтобы покончить с размышлениями: — Ах, вы еще молоды и можете видеть друг друга такими, какими хотите, но только не приходите потом жаловаться, когда вам это разонравится.
Вечером Гала с Максимом бродят по Риму допоздна, словно город принадлежит им одним. Как всегда, им достаточно друг друга. Довольные и разомлевшие, они лежат на Пьяцца Навона. Гала хочет намочить грудь и шею водой из фонтана у ног Мавра,[108] и вдруг замечает, что на них пристально смотрит какой-то парень. Набрав в ладони воды, она брызгается в него, чтобы прогнать, но лишь стимулирует его включиться в игру. Словно это напоминает ему шалости из его детства, он подбегает к ней, крича, что теперь хочет обрызгать ее. Гала с Максимом щедро принимают его в свою компанию. Они сочувствуют его одиночеству в городе, переполненном любовью. Парень сует руки в фонтан, но передумывает. Так и остается стоять, в нерешительности, а вода льется на его манжеты. Он выглядит таким разочарованным и незадачливым, что Гала с Максимом не выдерживают и хохочут. Ни слова не сказав, несолоно хлебавши незнакомец уходит, а молодые люди бросаются друг другу в объятья, радуясь тому, что находятся в центре жизни.
— Раньше я хоть иногда знала об отъездах и приездах, но сейчас каждый сам по себе.
С этими словами Джеппи будит их на следующее утро. Распахивает окна, стаскивает одеяла, так что по их телам пробегают волны холода, собирает одежду с пола и запихивает ее в сумку.
— Поездка для вас, как я и предсказывала, но чтобы именно в рождественское утро! Я говорю: благословенны те, у кого есть совесть, а остальные сами знают, что почем, но факт остается фактом — вас ждет господин в машине с шофером. Он попросил у меня попробовать кусочек моего панфорте.[109] И я угостила его. Почему бы и нет? Почему бы и нет, черт возьми, если я люблю, когда люди наслаждаются, а свой панфорте я делаю по рецепту монахинь из Базиликаты,[110] а они-то знают толк в этих вещах, так что сама я его даже и не попробую. Там на улице господин барон, он пришел к вам.
Джеппи застегивает сумку и ставит ее на постель. Максим садится на кровати, чувствуя ужасную головную боль.
— Только вот еще что, синьора, синьор, — говорит консьержка неожиданно заискивающим голосом, — в связи со сдачей вашей комнаты… ну, скажем, третьим лицам: сколько вы будете отсутствовать?
— Мы не собираемся никуда уезжать.
— Но вы уедете. Все уезжают. Как же иначе?
La Bimba Atomica бросает взгляд на бесстыжие юные тела и на мгновенье, полное ностальгии, видит себя лежащей между ними.
— Ну ладно, — Джеппи берет себя в руки и выходит. — Тогда я рассчитываю на ваше отсутствие в течение этого Святого дня. Я скажу его светлости, что вы проснулись.
Buon Natale.
Мягкая улыбка Сангалло, ожидающего их на скамейке в саду, как бальзам для глаз, которые сейчас не могут выносить яркий дневной свет.
— Я подумал, что заберу моих детей на прогулку. Речь идет о чем-то совершенно необычном. Такое бывает только раз в жизни.
Сангалло представляется Гале. Он не рассчитывал на нее, но не показывает виду. Согнувшись всем своим огромным телом, он целует ей руку. Затем берет руку Максима и после минутного колебания между неловкостью и шармом, между дерзостью и манерностью тоже целует. И, наконец, с извиняющимся взглядом Чарли Чаплина пожимает плечами и целует уже собственные руки, потому что не хочет, чтобы они себя чувствовали обделенными.
