Рене Фройнд - Любовь среди рыб
Когда принесли закуски, Август взял у Сюзанны одну устрицу:
— Надо же когда-то и попробовать.
Подражая Сюзанне, выхлебал ее. Лицо его скривилось. Он выплюнул устрицу себе в ладонь и отдал ее Айше.
— Тьфу, черт! Собаке такое нравится, но человек не может это есть!
Он быстро заел этот привкус бутербродом. Принесли вино. Поскольку этикет корректного поведения с дамами за столом еще не утвердился даже в ресторанах высокой категории, кельнер показал бутылку Августу.
— Сау-виг-нон![6] — растерянно прочитал Август, выделяя каждый слог.
Когда кельнер налил ему, он возмутился:
— Эй, парень! А женщинам! Один я пить не буду!
— Ты должен попробовать, — взмолилась Лизи.
Август сделал глоток.
— Сойдет.
Вино было выпито быстро, и была заказана вторая бутылка.
— А я думал, у тебя нет денег, — заметил Август.
— У нас в Баварии говорят: пропала корова, пропадай и теленок. Это значит, что уже все равно.
— Можешь не объяснять, — сказал Август. — В Австрии тоже есть такая поговорка.
Щеки у них разрумянились, вино их развеселило, и они расшалились. Лизи громко хохотала, когда Август ел свою кровяную колбасу руками и спрашивал у кельнера, в чем маринуется шампанская капуста — в «Моэт-э-Шандо» или в «Тэтэнже».
Сюзанна поперхнулась. Названия элитных шампанских Август произнес безукоризненно. Она сказала посреди всеобщего веселья:
— Август, вот ты и попался. Ты знаешь французский. Прямо в глаза тебе заявляю: ты родом из хорошей семьи и получил классическое образование.
— Да брось ты, — сказал Август. — Я, конечно, веду себя как дурак, но это не обязательно значит, что я дурак. Я с удовольствием пью шампанское после работы в лесу. «Моэт-э-Шандо», но иногда и пиво «Гессер».
Было видно, что Август не хочет углубляться в эту тему. Но и без того уже было пора возвращаться в издательство.
Когда троица брела по Жандармскому рынку, Август настоял, чтобы купить у знаменитого шоколадника пару сладостей, которые сам же и съел в метро, закатывая глаза от удовольствия.
— Котик-лакомка, — улыбнулась Сюзанна.
— Ты думаешь, он придет? — спросила Лизи.
— Да, — ответила Сюзанна.
— Слава богу, я напилась, — простонала Лизи.
Когда тоннель подземки их выплюнул, пришлось прищуривать глаза. Берлинская хмарь прояснилась.
— Я тут подумала, — сказала Сюзанна. — Вам сейчас не стоит идти со мной. Нам надо недолго побыть с Фредом наедине. Пожалуйста. Я его к вам пришлю.
— Куда? — спросила Лизи, упрямо и разочарованно.
— У тебя же мобильник с собой?
— Разумеется.
— Ну вот. Ты покажешь Августу Берлин, а потом я назначу вам место встречи.
— Я уже знаю Берлин, — сказал Август, желая поддержать Лизи.
— Например, Унтер-ден-Линден, Под-Липами — предложила Сюзанна.
— Липы я тоже видал, — сказал Август.
Поскольку Лизи в этот момент очень заинтересовалась выкладкой в витрине, а вернее, своим отражением в ней, Сюзанна смогла ненадолго отвлечь Августа в сторонку.
— Слушай, Август. Ты должен взять в свои руки все, что касается этой парочки. Иначе ничего не выйдет. Ты же их знаешь. Когда увидишь ангела, о’кей?
— Какого ангела?
— Внимание, она идет. — Сюзанна обратилась к Лизи: — Волосы лежат хорошо.
Лизи обличенно улыбнулась:
— А если он туда не пойдет? Я хочу сказать, ведь в твоем офисе Фред, так сказать, в ловушке.
— Вот именно, Лизи. А это нехорошо. Фреда никогда нельзя ни к чему принуждать. Даже если ему просто посоветуешь какой-то фильм, и то он чувствует себя притесненным. Порекомендуешь книгу — ему кажется, что ограничивают его свободу. Поверь мне, Лизи, пусть лучше он бегает за тобой.
— Это точно, — подтвердил Август. — До чего бы мы дошли, если бы женщинам приходилось бегать за мужчинами?
— А если он не захочет за мной бегать? — укоризненно спросила Лизи, но на Сюзанну это не подействовало:
— Тогда, дорогая Лизи, просто забудь о нем.
— Ты права, — сказала Лизи. Чтобы тут же снова впасть в сомнения: — А что с нашим договором?
— Забудь про наш договор.
— Ты считаешь, что я могу сказать ему правду? — недоверчиво спросила Лизи.
— Можешь говорить ему, что хочешь. Даже правду.
— А что мне делать до этого?
— Покажешь нашему гостю все, что надо увидеть в Берлине. — Сюзанна коротко махнула на прощанье рукой. — Приятной прогулки. Пока.
Когда Сюзанна в шестнадцать часов свернула на улицу Тухольского, ее быстрым шагом обогнал мужчина и приветливо с ней поздоровался:
— Госпожа Бекман! Добрый день!
— О. Это вы.
— Кажется, вы не очень рады меня видеть.
— А вас это удивляет?
— Честно говоря, нет.
Поскольку то был не Альфред Фирнайс, а д-р Майнинген из банка.
— Но очень любезно с вашей стороны, что вы прилагаете усилия лично.
— Мы всегда хорошие партнеры для наших клиентов, госпожа Бекман.
Ах, как я ненавижу этих подлиз, подумала Сюзанна, но, с другой стороны, этого не отнять: в то время как другие кредиторы уже после третьего напоминания стояли под дверью с судебным исполнителем, банк необычайно долго сохранял терпение. Но для Сюзанны не было тайной, почему д-р Майнинген сопровождает ее к офису. Ей удалось лишь отсрочить платежи, отодвинуть на потом, что, без сомнения, тоже было связано с рухнувшей инфраструктурой ее издательства.
— Могу я предложить вам кофе, господин доктор Майнинген? Кофемашина и кресло для посетителей у меня еще остались.
— С удовольствием.
Директор филиала вежливо ждал, пока Сюзанна подаст кофе и усядется напротив. Пока кофемашина нагревалась, Сюзанна позвонила Альфреду, но тот, разумеется, не взял трубку.
— Госпожа Бекман, к сожалению, должен вам сообщить, что больше не могу брать на себя ответственность за ваш кредит перед нашим головным учреждением, иначе всю сумму взыщут с нашего отделения. К сожалению, завтра мне придется совершить необходимые действия.
— Что это означает конкретно?
— Я могу говорить с вами откровенно? — Сюзанна терпеть не могла риторических вопросов, поэтому ничего не ответила. Но д-р Майнинген и не ждал ответа:
— В ходе производства по делам несостоятельного должника начинается процедура принудительной продажи недвижимости с торгов.
Сюзанна побледнела. Естественно, она всегда знала, что когда-нибудь кто-нибудь посягнет на квартиру, которую купил ей когда-то отец и в которой она обустроила офис издательства. Но «когда-нибудь, кто-нибудь» звучало намного лучше, чем принудительная продажа недвижимости с торгов.
Она положила перед директором филиала запланированную на осень предварительную программу издательства. На титульном листе красовалось фото маленького озера, на заднем плане — горы. Деревянные мостки над водой, на них — два полотенца, синее и белое.
— «Любовь среди рыб», — сказала Сюзанна. — На этом мы уже сейчас заработали больше, чем составляют все задолженности издательства. Предварительные заказы просто не с чем сравнить.
— Вы об этом уже говорили, — сказал д-р Майнинген, — но тут все же оставалась одна маленькая проблема…
Сюзанна посмотрела на часы. Была половина пятого.
— Маленькая, я бы даже сказала, почти несущественная проблема состояла в том, что книга еще не была написана. Я говорю была, потому что теперь она написана, и через несколько минут я буду держать рукопись в руках.
Было глупо, что он позвонил Августу. По-идиотски, по-дурацки глупо и убыточно. Убыточно, это слово любила употреблять Шарлотта, когда ее что-то не устраивало. Но художник — изначально убыточное существо, иначе бы он не был художником.
В кризисе гнева у Фреда случился приступ тахикардии. Ему вспомнилась больничная докторша, и он подставил свою пылающую голову под струю холодной воды, при этом почему-то в голове всплыла странная фраза, сказанная внучкой докторши: Если я не знаю, что мне делать, я говорю с маленькой феей, которая живет у меня в сердце. И получаю ответ.
Фред с благодарностью подумал о днях, проведенных в хижине на берегу горного озера.
Тишина наполнила его.
Волна тоски прихлынула к его сердцу.
Мара, Мара, Мара…
Дух озера снизошел на него, так он сформулировал это для себя, может быть, и по-дурацки, но это соответствовало его чувству. Твердому, прямо-таки непоколебимому чувству, что никакое он не ущербное существо, а божье творение. Не отделенное от мира, а связанное со всем на свете.
Это было вчера вечером. Фред стоял у открытого окна, глубоко дышал, и, словно по волшебству, его затопило потоком благодарности и желанием вернуть миру — да что там миру, всей вселенной! — хоть что-то. Какое ему дело до козней, до спеси других? В этот миг он был не в состоянии как-то связать с собой эту алчность к деньгам, к признанию, к тому благоговейному трепету, который люди называют любовью.
