Васко Пратолини - Постоянство разума
– Помнится, твоя сестра иногда заходила в типографию. Она как будто на тебя непохожа.
– Нет, похожа. Когда-то мы были совсем одинаковые. – Она молча покачала головой, словно освобождаясь от неведомых мне мыслей. – Значит, ты говорил о жизни. Это серьезная штука. – Она положила мне руки на плечи, прижалась ко мне лицом, потерлась своим носом о мой. – Ты меня проводишь домой? Давай. Я разрешаю, – и тотчас же спрыгнула на землю и, отступив на два шага, протянула мне руки. Мы расстались с ней у домов, где живут греки, по ту сторону рва. Окна у Розарии светились, я видел, как она сидит и дожидается.
– Взгляни на это окно. Стоит мне только свистнуть под ним, и сегодня вечером я бы избавился от одного желания.
– Ты сделаешь это?
– Нет. Только так говорю, чтоб тебе объяснить, что я имел в виду.
– Думаешь, не поняла? – сказала Лори. – Может, все оттого, что я здесь в Рифреди новенькая, – и она убежала, помахав мне рукой. – Пока, до завтра!
Я даже не зашел в Народный дом. Не стал искать ни Дино, ни Армандо, ни Бенито. На мостовой стоял оставленный мной мотоцикл. Я умчался на нем, чтоб в этой гонке найти разрядку.
– Отчего так поздно? – встретила меня Иванна на пороге кухни. – Мы вместе поужинаем. Целыми днями друг друга не видим.
Вот натерты полы, вытерта пыль с мебели и окон, и она перед уходом готовит суп, жарит картошку с овощами, отваренными заранее. Потом семь часов в кассе. Подсчитана выручка, несколько шагов от кино до автобуса, еще несколько от автобуса до дома, знает – ее ждет накрытый стол, зажженная газовая плита.
– Бруно! – раздается ее голос еще с лестницы. Я открываю дверь, мы обнимаемся.
Я возвращался домой раньше ее, в десять, в половине одиннадцатого.
«Условный рефлекс, – говорил Дино, – мама и суп». Да еще усталость после дня, начатого в семь утра. Ей, как всегда, хотелось разговаривать. Такой иронией насыщена ее болтовня о всяких пустяках, что мне иной раз даже интересно послушать. В последнее время постоянным персонажем ее рассказов стал господин Сампьери, директор кинотеатра, ее начальник.
– Выглядит, как старый дед, медлителен, как улитка, капризен… Еле волочит свое толстое, как бочка, брюхо. Его разнесло от жадности, но он-то жалуется на водянку.
Потом шли невзгоды билетерш:
– Ведь у каждой своя жизнь! – Иной раз она, словно роман с продолжением, пересказывала историю ревнивого киномеханика, заставлявшего свою жену сидеть в партере от первого до последнего сеанса. – Ну, о самом Сампьери лучше не говорить! А чего стоят дни, когда люди суют в кассу одни бумажки по пять или десять тысяч лир! В субботу, двадцать седьмого каждого месяца, такие деньги водятся даже у тех, кто на стоянке сторожит чужие машины… Что у нас сегодня на ужин?
Она мгновенно переодевалась.
– Вот теперь мне полегче. Утомительно работать стоя, но высидеть столько часов на табуретке, даже с подушкой, тоже тяжело! – Она выходила из ванной в комнатных туфлях, в переднике. – Минутка, и все готово! – Возилась у плиты, накладывала еду на тарелки. – Ну, а что у тебя?
Я рассказывал ей про дела в мастерской, про друзей.
– У Бенито голова все еще забита этими странными идеями.
– Его заедает чувство неудовлетворенности, мама. Нужно его понять.
– Неудовлетворенность? А может, он просто свихнулся?
– Он поэт.
Видя, как я серьезен, она со мной соглашалась. Мы сидели друг против друга за столиком в кухне, толковали о работе, а чаще о разных преступлениях и процессах, которыми старики увлекаются даже больше, чем мы спутниками или спортом.
– Я за Инноченти,[32] – говорит она. Потом вдруг, словно делая открытие. – Эти девочки-гречанки действительно такого легкого поведения?
– Они работают в наилегчайшем весе, мама!
Она на мгновение отводит взгляд в сторону.
– Знаю, ты ждешь свою Эву-Мари. За тебя я спокойна.
Я отправлялся к себе почитать, она убирала со стола и потом приходила ко мне выкурить последнюю сигарету, молча посидеть у края кровати.
– Уже полночь, – мягко говорила она, – раздевайся. – Я рассказывал ей о только что прочитанной книге или статье.
– Теперь, мама, пора спать. Спокойной ночи!
– Ох, у меня еще столько работы!
– Представляю себе, сколько времени ухлопаешь на одни бигуди, не говоря уже о косметике…
– Да ну, просто смягчаю лицо кремом. Я ведь сижу перед публикой, ты это должен понять. – Она приоткрыла дверь. – Смеешься? Разве я и вчера то же самое говорила?
Порою мы вместе отправлялись в бар – пили кофе, пиво, пунш, ели мороженое, смотря по времени года. Приходили мои друзья. В баре – проигрыватель. Она заставляла себя упрашивать. Танцевала, как девушка, просто класс, в очень четком ритме.
– Ты сегодня нарочно не смыла косметику, – говорил я.
– А ты уж и заметил, господин прокурор?
Дино говорил, что оба мы «невероятные существа». «Вам даже позавидовать можно – производите впечатление».
Словом, в конце концов что-то вроде Джо с его матерью. Мы не скрывали друг от друга свои слабости, это приводило к нежной, честной откровенности. Наша общность мне казалась естественной. Думалось, я ее этим вылечу. Улеглась и тревога, которую внушали новые вспышки ее навязчивой идеи, они бывали все реже, но эти мысли еще гнездились в ее мозгу, «терзая по ночам». Я ее утешал, и она успокаивалась. В конце концов все не так страшно, раз уж ей без этого не обойтись. Мы уважали друг друга. Ее любовь к недомолвкам ни в чем не уступала моему желанию знать все. Возникло равновесие, но его легко могли нарушить даже несколько неосторожных слов.
– Я беспокоилась. Ты не подумал об этом.
– Есть что-нибудь горячее? Я голоден, как сто чертей.
– Ты знаешь, скоро двенадцать.
– Не впервой!..
– Ты всегда оставлял мне записку.
– Я, мама, сегодня веселый. Ты меня не расстраивай.
– Ясно, значит, я тебя только расстраиваю?
– Да нет же!
– Значит, ты ничего мне не скажешь?
– Я проголодался.
– Поспорил с Бенито?
– Я го-о-о-лоден!
– Поссорился с кем-нибудь в мастерской, может, с Паррини?
– Да нет же.
– Что же с тобой случилось?
– О, господи!.. Перестань меня терзать…
Мне пришлось улыбаться. Я и сам не понимал, почему не хотел ей обо всем рассказать. Но я ничего не сказал ей вчера о появлении Лори, а сегодня потребность молчать еще усилилась. Мы поели, не проронив ни слова, она даже не зашла пожелать мне спокойной ночи.
20
Говорят, будто счастье – вроде сошедшей на тебя благодати, которую хочется распространить на весь мир, что оно подобно снегу, укрывающему от холода брошенные в землю зерна, или лучам солнца, под которыми золотятся колосья. Это ложь. То, что человек привык называть счастьем, лишь пародия на него, отождествлять душевное равновесие с материальным благополучием свойственно нищим духом. Превосходный тому пример – Паола, так быстро вошедшая в роль хозяйки трактира. По-своему счастлив и Джо, но привязанность его к матери, все эти прелести домашнего уюта отнюдь не развивают разум, навсегда удерживают его на грани детства. Этого не скажешь о моих отношениях с Иванной – всегда, даже в минуты настоящего покоя, они оставались напряженными, сложными, тем самым способствуя формированию моей личности не меньше, чем дружба с Милло и похождения у крепости или на берегу Терцолле с Дино и Бенито. Теперь мне ясно: счастье – всегда тайна, всегда исключение из правил, всегда испытание, оно – сама нежность, сама жестокость. Оно может быть прочным и светлым, как здание из железобетона с огромными стеклянными окнами, и зыбким, подобно отражению в воде. Не только порыв ветра, но даже тень случайного прохожего способна разрушить его. Счастье – многолико. У моего счастья – лицо Лори, полное тайны.
Лори утверждает, что счастье «старо как мир», однако оно с каждым днем молодеет, приобретая наши черты, черты нашей любви, известной лишь нам одним и все же временами скрытой и от нас туманной завесой. Нас словно разделяет стеклянная стена: мы видим друг друга, оставаясь недосягаемыми – оцепенели руки, погасли взгляды, онемели губы. Так бывает, когда в наш мир вторгается нечто чуждое, подчас вынуждающее нас сматывать веревочку бумажного змея, за которым мы стремились в облака. Правда, после третьей встречи этого с нами почти не случается.
Она пришла вовремя, сказала:
– Мне хочется сегодня повеселиться. Куда пойдем?
– В кино?
– Нет. На глупом фильме соскучишься, на интересном – придется… размышлять…
– А если смешной?
Она взглянула на меня исподлобья, как бы желая понять, шучу я или нет.
– Что ж, – сказала она, – не грех и посмеяться. – Но тотчас же добавила. – А почему бы нам не потанцевать? Конечно, я не рассчитываю, что ты за пять минут устроишь для меня вечеринку… Но должно же быть такое место…
– Где, здесь в Рифреди?
