Василий Аксенов - Ленд-лизовские. Lend-leasing
Интересно отметить, что в этих военных и послевоенных лет пионерлагерях ребят гораздо больше интересовали и волновали кафешантанные куплеты времен коротенького нэповского капитализма. Летние пионерлагеря считались вполне уместной сценой для шантанных припевок. Быть может, огромные волжские закаты и планеты в зеленеющем небе воодушевляли юнцов и юниц, звали их на Запад, откуда в голодные годы шли к нам корабли ленд-лиза. Атлантика кружила головы нескольким поколениям красногалстучной пионерии. Официальные патриотические песни недавней войны оставались каким-то нейтральным фоном. По-настоящему их увлекало то, что пробиралось к ним вслед за тревожными закатами, то, что соединяло их с другой, неведомой эпохой.
Вот несколько песенок тех времен:
На корабле матросы ходят хмуро.
Кричит им в рупор старый капитан.
А юнга Билл тоскует по лазури
И проклинает дьявольский туман.
На берегу осталась крошка Мэри,
Она стоит с сосисочным лотком,
И вот в разлуку до конца не верит,
И закрывает глазки локотком.
Вернулся Билл из северной Канады.
Он научился там хлестать вино.
Служа в охотничьем своем отряде,
Он позабыл про девичье окно.
К нам в гавань заходили корабли,
Стальные корабли, владыки мира.
Матросы на вельботах к нам гребли,
Провозглашая доблесть канонира.
Был стол накрыт волшебный, будто сон,
Богат вином и полон смачной снеди.
Там появилась Линда Сильверстон,
И канонир назвал ее Май Лэди.
Вот тут ворвались, опрокинув грилл,
Шесть богачей, свирепых, как атиллы,
Но канонир сражался у перил,
И Линда в этот миг его любила.
Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан,
Девушку с глазами дикой серны,
У которой гибкий нежный стан.
И с тех пор с весенними ветрами
Из далеких и богатых стран
Грузный бриг с богатыми дарами
Приводил суровый капитан.
И она с улыбкой величавой
Принимала ласку и привет,
Но однажды дерзко и лукаво
Бросила безжалостное «Нет!».
В Кейптаунском порту
С какао на борту
«Джульетта» свой чинила такелаж.
Но прежде чем уйти
В далекие пути,
На берег был отпущен экипаж.
Идут, сутулятся
По узким улицам,
И клёши синие колышет бриз.
Они ушли туда,
Где можно без труда
Найти себе матросский парадиз.
Пора рассеять сплин:
Ведь с нами Мэрилин,
Стройнейшая из стройных диких серн!
Она куда ни кинь,
Богиня из богинь!
Вались в любую из ночных таверн!
Течет толпа фланёров,
Показывает норов,
Дымит ночной угар.
И что б ни говорили
О баре «Пикадилли»,
Но это славный бар.
Но ад ли это, рай ли?
Сигары, и коктайли,
И кокаин подчас
Разносит Джонни кроткий,
И денди, и кокотки
С него не сводят глаз.
Но Джонни, он спокоен,
Никто не удостоен.
Невинен алый рот.
В рожденном им пожаре
На Пикадилли, в баре,
Он холоден как лед.
Но тонки льдинки эти,
Однажды на рассвете,
Тоску ночей гоня,
Бессонницей томима,
Усталая от грима,
Сюда явилась я…
В стране далекой Юга,
Там, где не злится вьюга,
Жил-был когда-то
Джон Грей Богатый.
Он был силач, повеса,
Сильнее Геркулеса,
Храбрый, как Дон Жуан.
При свете лунном кружатся пары,
Бьют тамбурины, звенят гитары.
Денег у Джона хватит,
Граф Грей за все заплатит,
Граф Грей играть умеет!
Нет, он не побледнеет!
Граф Грей всегда румян!
Рита и Крошка Нэлли
Пленить его сумели.
Часто в любви он клялся двум доннам,
Часто порой вечерней
С ними он открывал в таверне
Бал до утра бессонный
В ритме неугомонном,
В танго вращая донн.
В бананово-лимонном Сингапуре
В бурю,
Когда под ветром клонится банан,
Вы грезите всю ночь на волчьей шкуре
Под вопли обезьян.
И нежно вспоминая
Иное небо мая,
Глаза твои, и жесты, и мечты…
Вы плачете, что песня не допета,
Что это, это, это
Унеслось в бездну…
Когда в море горит бирюза,
Моряк, бойся дурного поступка…
У нее голубые глаза
И дорожная серая юбка.
(завершение отступления о пионерлагерях)
После войны, возвращаясь из лагерей, загорелый и промытый волжской водой, Акси-Вакси с унынием ощущал тесноту семейного жилья. Появление, вернее, возвращение большого мужского тела, казалось, уменьшило квадратуру и кубатуру. Рост детских тел, и в первую очередь самого нашего героя, тоже способствовал этому процессу. Конечно, в годы войны шли и обратные события: дядю Фелю, как мы знаем, увезли на Дальний Восток, бабушку Евдокию Власьевну в 1942-м после перелома шейки бедра и последовавшей «круппозной пневмонии» проводили туда, где никому не тесно, однако в те времена, когда чуть ли не каждую неделю под все ту же кровлю подселяли эвакуированных, трудно было считать квадратуру и кубатуру. Плюс ко всем этим людям следует, разумеется, присоединить внезапно появившуюся сводную сестру Маечку Шапиро.
Одна сцена, связанная с ней, навсегда укоренилась в памяти Акси-Вакси. Вечер, тлеет вполнакала лампочка над накренившимся круглым столом. Разные люди утвердились каждый за собственным уголком, если можно так сказать о площади круглизны. Акси-Вакси рисует в тетрадке корабли очередного «северного конвоя». Они похожи на большие дома, хотя и с пушками. Однако немного горят. Впрочем, «фрицы» тоже горят, падая с неба в ледяную голубизну. Майка зубрит анатомию, кости. Бормочет: «Как на лямина криброза поселился кристом галли, впереди форамен цекум, сзади ос горизонтале…» Ленинградка тетя Ната разложила перед собой свое спасительное вязанье. Рядом с ней и напротив Майки сидит недавно и ненадолго подселенный энкавэдэшник лейтенант Виктор Кторый. Подстелив руководящий орган, он разбирает пролетарское оружие, пистолет «макаров». Вещь почти такая же ударная и хитрая, как изучение скелета. На газете в сальных лужицах лежат разные бойки, пружины, предохранители и четвертинка подсолнечного масла. Собрав все это в обратном порядке и протерев оружие тряпицей, Виктор засовывает шпалер в кобуру. Сам он довольно долго сидит без движения и смотрит на оголенный локоть первокурсницы. Потом встает и заходит за спину девушки Шапиро. Смотрит теперь на ее золотистый затылок. Нежная шея от некоторой подбритости вверх стала еще нежнее. Майка уже задницу отсидела от зубрежки. То и дело меняет изгиб спины. Кторый наблюдает эти движения, отдаленно напоминающие раздевание. Наконец не выдерживает, сгибается и впивается в девичью шею своими красными губенциями, ну и заодно красненьким носопырой, через который, спрятавшись за штору, втягивает он какой-то белый порошок. Майка испускает вопль и пытается вырваться, но он ее не выпускает, держит за плечи – ну что вы ждете от энкавэдэшника, который через день выходит на суточное дежурство с применением «активного следствия»?
«Кторый, сукин сын, отпусти!» – отчаянно визжит наша москвичка.
Тот мычит, не желая расстаться с ее шеей.
Из-за своих перегородочек выскакивают старшая тетка Ксеня и ее дочь, тетя Котя. Первая, ни слова не говоря, начинает хлестать полотенцем портупейную спину. Вторая с партийным чувством делает гаду выговор: «Что же вы, товарищ Кторый, так распоясались?»
Тетя Ната, зажав уши, выкрикивает: «Позор! «Позор!», с каждым повтором этого слова все больше уподобляясь ленинградской сирене.
Акси-Вакси, забежав со спины, тянет позорника за поясной ремень. Его влечет к себе кобура, в которой исчезло командирское оружие. Вот сейчас бы тяпнуть у него пушку и закопать где-нибудь во дворе. Пацаны во дворе говорят, что за потерю табельного оружия командирам полагается расстрел. Вот пусть расстреляют этого Кторого, тогда поймет, чем занимался в семье.
Тут Майка, которая не переставала лягаться, угодила насильнику пяткой в определенное место. Тут тот уже не смог не выпустить ее шею из своего рта и не взвыть на манер своей круглосуточной клиентуры. Зажавшись в согбенной позиции, он отчимчиковал к своему тюфяку, рухнул и сразу заснул.
Кажется, через месяц лейтенант получил какую-то жилплощадь и растворился в толпе трамвайных пассажиров.
К концу войны эвакуированные разъехались по своим освобожденным и разблокированным городам. Квартира № 1 в доме № 55 по Карла Маркса более или менее отстоялась и устоялась. Спальные места у всех утвердились, за исключением раскладушки Акси-Вакси, которая по воле своего хозяина частенько перемещалась по комнате: то вплотную к диванчику Галетки, чтобы поговорить с ней о романах Алексея Толстого, то поближе к радиоточке, чтобы послушать передачу «Клуб знаменитых капитанов», то просто так, головой под стол, то наоборот – головой наружу.
Что касается общей гигиены, то она, в общем-то можно сказать, пребывала на опрятном уровне. Когда были маленькими, купались или в эмалированных тазах, или в цинковых ванночках. Труженица тетка кипятила большие кастрюли воды на двух семейных примусах и двух электроплитках. Кипяток сливался в тазы и ванночки и разводился водой из-под крана, которая считалась в городе едва ли не второй в СССР по качеству чистоты. В эту смешанную воду загонялся, скажем, маленький Акси-Вакси. Тетка начинала мочалкой тереть ему одну ногу. Помыв одну, отступала на шаг: «Ну, Ваксик, скажи, какая нога тебе больше нравится?» Он показывал на несравнимо более чистую ногу. Тетка счастливо смеялась. Похоже было, что она относилась к нему как к собственному сынишке.
