Виктор Трихманенко - Небом крещенные
Избегали встречаться с ним взглядом. Он медленно, не подавая виду, отделился от толпы оживленно шумевших летчиков. Исчез куда-то.
— Когда у нас был Нарвский прорыв? Летом прошлого года? А дошло только теперь… — задумчиво проговорил Булгаков. Видно было, что благодарность Верховного Главнокомандующего, самого Сталина, глубоко его взволновала.
— За Нарву Сталин благодарил многие войска: корпуса, дивизии. Пока разослали извещения каждому вояке, знаешь, сколько времени понадобилось? — резонно заметил Бровко.
И такое толкование показалось всем очень правдоподобным. Вадим представил себе кабинет в Кремле, такой, каким видел его на известной репродукции: в окно заглядывает рассвет военного утра, на столе расстелена оперативная карта. Сталин держит в руке исписанный огрызок красного карандаша, прицеливаясь острым взглядом сощуренных глаз, куда бы направить новую красную стрелу. В кабинет бесшумной тенью входит какой-то ответственный работник и кладет перед Сталиным высокую стопку оранжевых бланков. Сталин решительным росчерком наносит на карту стрелу очередного удара. Потом садится за стол и начинает подписывать бланки…
Вадим достал из нагрудного кармана аккуратно сложенную бумажку и еще раз перечитал короткий текст. Личной подписи Сталина на ней не было. Но это неважно, главное же не в подписи! Вадиму жаль рушить созданную воображением картину: Сталин собственноручно подписывает оранжевые бланки. Вадим оставляет в памяти все таким, как есть. И у него хорошо на душе, ему хочется свершить что-то героическое, он чувствует необыкновенный прилив сил.
Всю минувшую зиму полк стоял на небольшом клочке земли, временно предоставленном нам Финляндией. Летали не часто, но задания, как правило, бывали трудными: сопровождать "пешку"-разведчицу в глубокий тыл, перехватывать высотные, последней модернизации, самолеты противника, взаимодействовать с кораблями флота. Булгаков больше всех сделал вылетов на разведку. Сбил еще четыре самолета — итого шесть. К ордену "Отечественная война" прибавился у него орден Красного Знамени. Красно-белая лента ордена резко выделялась на гимнастерке, горела огнем. Славный боевой орден лишь бы за что не дадут, — это всякому фронтовику известно. Сбил второго по счету Зосимов. И тоже летал в паре с Валькой на сопровождение "пешки"-разведчицы. Его наградили орденом Отечественной войны.
Дороги сердцу фронтовика боевые награды.
Сидели в землянке эскадрильского КП. Железная печка накалена до "цвета побежалости" (любимое, хотя и малопонятное, выражение инженера полка), а входная дверь распахнута настежь. Уже не холодно, на аэродроме снег стаял, белел заплатами лишь у лесной опушки.
У Богданова настроение поговорить, что бывает редко. Капитан полулежал на своем командирском табурете, упираясь в стенку широченными плечами. Твердый, будто сплошь выточенный из кости подбородок притиснул к груди ворот кожаной куртки. Вспоминал Богданов, как летали и дрались под Сталинградом, — совсем не та была война, что теперь.
— Придут в полк молодые летчики, раз-два слетают на задание, и уже их нету. А кто выдерживал первые десять-двенадцать боев, тот уже все — оставался в строю надолго. Сам начинал сшибать фрицев.
— Как, например, наш Яков Филиппович, — вставил Бровко с восхищенной улыбкой.
Заерзали на нарах летуны. Слов подходящих нет, но все глядят на комэска влюбленными глазами.
— Да что там Яков Филиппович? — возразил Богданов, слегка хмурясь. — Якова Филипповича тоже лупили, не дай боже! Один раз "мессеры" так накрутили хвост, что я даже сознание потерял. В воздухе — представляете? Очнулся и вижу: самолет мой отвесно пикирует прямо в Волгу. Вывел из пикирования над самой водой. Мотор не работает, но скоростюгу я разогнал такую, что хватило ее выбросить машину по инерции на берег.
Ловким движением фокусника Богданов вылавливает в кармане двумя пальцами папиросу и вставляет ее в рот. Ему сейчас же подносят огоньку.
— Тогда ведь какие бои бывали? С явным превосходством немцев: наших четверка — их целая эскадрилья, наших восьмерка — их больше двадцати. Двойное и даже тройное превосходство в силах считалось в пределах нормы. Идешь в атаку и не раздумываешь. Дрались до последнего. Израсходует летчик весь боевой запас, но из боя не выходит — вертится вместе с группой, чтобы хоть своим видом пугать немцев. На таран шли. Думаете, только Харитонов, Жуков да Здоровцев совершили таранные удары? Этих на всю страну прославили, а сколько таких же остались неизвестными… Я был в воздухе и сам слышал последний доклад по радио одного летчика, который принял решение таранить. Передал: "Боезапас кончился. Иду на таран. За Родину, за Сталина!" Слышали это и другие. Но тогда отражали массированный налет немцев, на аэродромы не вернулось много наших летчиков — попробуй-ка узнай, кто из них таранил?
Богданов умолк. Смотрел на огонь, полыхавший в печурке у его ног. Думал, неторопливо перебирая минувшие события, будто листая странички дневника Сталинградского фронта.
Никто из летчиков не решался нарушить тишину.
Вадим Зосимов представил себя на месте того летчика. Он бы, Вадим, тоже пошел на таран. Таранить можно на до-гоне, винтом: чуть-чуть зацепить кончиками лопастей хвостовое оперение противника, и тому — хватит. Но бывает таран, когда надо немедленно покидать и свой поврежденный самолет. А есть лобовой таран: удар на встречных курсах, взрыв… от самолетов и летчиков — мелкая пыль.
И все равно Вадим не сомневается, что пойти на таран у него сил хватит. В последнее мгновение он бы сказал по радио те же самые слова: "Иду на таран. За Родину, за Сталина!"
Кто мог сомневаться в апреле сорок пятого в нашей скорой победе? Уже не было ни малейших сомнений, в победу верили, ждали ее со дня на день, только не знали, в каком образе она предстанет перед людьми.
А тут приказ гвардейцам: перелететь на ближайший к Ленинграду аэродром, там подготовиться к погрузке в железнодорожный эшелон. Куда и зачем — не сообщили. Хлопцы понимающе помалкивали, а сами не теряли надежды на то, что в последние дни войны как шуганут их под Берлин! Там сейчас жарко.
Аэродром, куда недавно перелетели, расположен в нескольких километрах от Ленинграда. Как не побывать в городе, хоть и запрещено отлучаться? На попуткой машине до Пороховых, а там уже трамвайное кольцо "десятки". Третья эскадрилья совершила тайную поездку в город почти в полном составе. Приятно было побродить по Невскому этакой праздной толпой заслуженных вояк — замки кожаных курток застегнуты лишь до половины, выглядывают алые ленточки орденов. Жаль, Богданова не было с его Золотой Звездой. Ленинградцы приветливо улыбались летчикам, а летчики еще радостней в ответ. Монументально строгий, прошел навстречу комендантский патруль. Морячки. Другим бы, может быть, влетело за нарушение формы одежды, ко кто посмеет затронуть фронтовиков? Ни слова не сказал пожилой морской офицер, начальник патруля, только глаза покосил на кожаные куртки и первым отдал честь.
Зачастили в полк начальники из штаба корпуса. Ходили по общежитию, разговаривали с летчиками, оценивающе присматриваясь к ним, что-то проверяли по своим службам.
В сопровождении начальника штаба зашел однажды в третью эскадрилью полковник.
— Ночью не летают? — спросил он, кивнув на младших лейтенантов.
— Ночью нет, товарищ полковник, — виновато заулыбался начштаба.
— А днем в облаках?
— Слепую подготовку [8] только начали. Раньше не позволяла боевая работа.
Потоптался полковник в комнате, сказал загадочно:
— Ничего, подтянутся в составе дивизии. Там зубры летчики.
С тем и ушли начальники, оставив третьей эскадрилье задачу-головоломку.
На аэродроме кипела работа, самолетная стоянка напоминала конвейер авиационного завода: машины стояли без крыльев, без винтов. Механики, техники, немногие имевшиеся в штате мотористы копались с утра до вечера.
Техник-лейтенант Жуков зашел в общежитие летчиков. Поздоровался со всеми за руки, попросил закурить.
— Если летный состав не очень занят… Помогли бы маленько, а? — закинул он удочку.
Все тут же поднялись и пошли на аэродром. Кому-кому, а Жукову надо помочь.
Техник звена Игорь Жуков был своим человеком среди летчиков третьей эскадрильи. На фронтовом аэродроме он частенько бывал в их землянке. Непременно присутствовал на постановке задачи перед боевым вылетом. Приоткроет, бывало, дверь без стука, войдет и лишь потом к Богданову: "Разрешите, товарищ гвардии капитан?" Не выгонять же, коли пришел… Богданов кивал головой в знак согласия. Жуков приседал на корточки у печки, подбрасывал чурочек в огонь, слушал, о чем говорит комэск. Технику вообще-то не мешало знать, на какое задание пойдут машины его звена. Иногда садился Жуков с летчиками в домино поиграть, к слову мог анекдот рассказать из серии кавказских — у коренного бакинца их в памяти великое множество. Когда же Богданов начинал ругать некоторых летчиков за ошибки в тактике боя и в технике пилотирования, Жуков выскальзывал из землянки. На Игоре всегда ловко подогнанное обмундирование, техническая специальность не мешала ему быть чистюлей. Забавно разговаривал с наигранным кавказским акцентом, хотя парень он русский, только жил и учился в Баку. Симпатичная щербинка на передних зубах, когда смеется. Фамилия "Жуков" звучит почти так, как "Жуковский", и летчики прозвали Игоря "отцом русской авиации".
