Ганс Носсак - Избранное
Непонятно, почему председатель суда не лишил слова подсудимого, почему он дал досказать ему до конца эту притчу, непомерно длинную и не относящуюся к делу. Нельзя отрицать, впрочем, что подсудимый был хорошим рассказчиком. В зале царила мертвая тишина, все слушали как завороженные. Казалось, кошмар, о котором говорил подсудимый, давит сейчас и на публику. Только прокурора, видимо, не проняла эта история; он вновь вернул суд к фактической стороне вопроса.
— Вы вообще забрали себе в голову, что не желаете иметь детей? Или же не хотели ребенка от определенной женщины, от вашей жены? — спросил он.
После долгого рассказа подсудимого вопрос этот показался всем присутствующим чрезвычайно неожиданным: никто не понял, зачем он был задан. Подсудимый тоже не понял и не знал, как ответить на него.
— Попробую сформулировать точнее, — сказал прокурор, прождав довольно долго, — не было ли между вами и вашей женой физической антипатии?
Подсудимый с явным недоумением оглядел прокурора, окинул его взглядом с головы до ног; он ни слова не сказал, но во всем этом отнюдь не чувствовалось скрытой издевки: очевидно, его и впрямь заинтересовало, как человек мог задать столь несуразный вопрос. Молчание продолжалось до тех пор, пока прокурор не спросил раздраженно:
— Ну?
— Разве дети не появляются на свет даже при наличии физической антипатии супругов, как вы это называете? — спросил подсудимый, чуть заметно улыбаясь.
— Это не ответ.
— Да, возможно. Я хотел только, чтобы ваш вопрос забылся, ведь я убежден, что вы задали его по ошибке.
Прокурор еще не успел выразить свое возмущение, как вскочил адвокат, он хотел заявить протест против подобных вопросов. Однако движением руки подсудимый остановил адвоката.
— Не надо, господин адвокат. Большое вам спасибо, но я вовсе не прошу удаления публики. Даже если публика покинет зал, я не буду в состоянии ответить господину прокурору. Его вопрос принадлежит к разряду недозволенных. Уже само слово «физическая»… Извините, господин председатель, но дело идет о моей жене. Уже само это слово кажется мне совершенно недозволенным. Очень возможно, что юристы употребляют его по-другому, но для меня оно означает не что иное, как обнажение. А против этого я обязан защищаться. Да и суд ничего не выиграет от моих откровений, как раз наоборот, он перейдет известную грань и вторгнется в ту область, где законы уже не имеют силы. Могу ли я задать вопрос господину прокурору?
— Пожалуйста.
— Приходилось ли вам слышать плач женщины в соседней комнате?
— Да, возможно. Но что означает этот вопрос?
— Поставив его, я хочу подсказать ответ.
— Да? Ваша жена часто плакала?
— Просто женщина, господин прокурор.
— Не знаю, что вы хотите этим сказать.
— Вижу, что вы и впрямь не слышали плач женщины. Господин председатель, я обещал помочь суду. Поэтому я хочу дать те показания, которые имею право дать в отсутствие моей жены.
Испытующим взглядом подсудимый обвел ряды зрителей, будто еще раз хотел убедиться в том, что его жены нет среди публики. И судьи вслед за ним оглядели зал. Что касается публики, то она, казалось, затаила дыхание. После долгой паузы подсудимый опять заговорил:
— Разумеется, мы с самого начала стыдились нечеловеческого.
— Нечеловеческого? Что это значит? — спросил председатель суда.
— То, о чем здесь говорилось. Физического.
— Вы сказали «мы»?
— Я сказал «мы».
— И с самого начала?
— С самого начала. Так оно и было.
Председатель, по-видимому, склонялся к тому, чтобы после слов «так оно и было», произнесенных тихо, но твердо, покончить с этим кругом вопросов. Однако прокурор не согласился с таким оборотом дела. Он спросил подсудимого, не может ли тот в кратких чертах обрисовать свое знакомство с женой.
— В кратких чертах? — Подсудимый ответил вопросом на вопрос.
Председатель суда попросил прокурора обдумать, стоит ли вообще углубляться в такие дебри. Однако прокурор настоял на том, что суд должен добиться ясности — ему необходимо знать прошлое подсудимого и его жены.
После этого председатель суда призвал подсудимого быть по возможности кратким.
И подсудимый начал свой рассказ. Он знал будущую жену еще ребенком. А потом совсем юной девушкой. Видел ее во время летних каникул, из года в год. Но после много лет не видел вообще и даже не слышал о ней. Они не переписывались. Девушка жила в интернате, в монастырском интернате с очень строгим режимом. Ее отдали туда родители, хотели, чтобы она получила хорошее воспитание. А сам он учился в университете, но бросил его из-за недостатка денег и еще по другим причинам; жил на случайные заработки, пока час не пробил. Тогда он пошел на вокзал и купил себе билет. Билет третьего класса на пассажирский поезд. Чтобы забрать с собой жену. Скорый поезд был ему не по карману, вот в чем дело. Ехал он всю ночь, примерно с восьми вечера до десяти утра. Когда он прибыл, звонили церковные колокола, было воскресенье. И он единственный сошел с поезда на той станции. Все остальные пассажиры сошли уже раньше, они выходили один за другим. Поезд останавливался буквально на каждом полустанке.
Прокурор не замедлил спросить, почему подсудимый так подробно рассказывает о своей поездке.
Потому что он трясся в поезде всю ночь и в ушах у него до сих пор звучат шум и грохот, перестук колес, шипенье паровоза, лязг буферов. Он боялся, что его вагон оторвется и покатится назад. Вагоны были ужасно старые. И он по сию пору помнит тот запах, запах сажи и металла, грязи и пота. Он был очень голоден, а другие пассажиры захватили с собой бутерброды и фрукты, главным образом яблоки. И все это тоже издавало свои специфические запахи. Но вагон не был переполнен, а под конец он совсем опустел; на последнем перегоне он ехал один. Выйдя из поезда, он почувствовал, что все члены у него онемели и кружится голова. Сеял дождь, очень мелкий, моросящий дождь, и был туман; скоро, впрочем, дождь перестал и сквозь тучи начало пробиваться солнце. Но оно было бледное и какое-то анемичное. И сам он после утомительной поездки был очень бледен. Так по крайней мере говорили люди.
Какие люди?
Родители.
Его родители?
Нет, родители жены. Он даже не знал, живы ли они; оказалось, живы. И все было совсем как в старые времена. Он имеет в виду дорогу от станции до их хутора. Пожалуй, она стала лишь более голой, но это могло быть субъективным впечатлением. Стояла осень, урожай был убран, поля перепаханы, и летало множество ворон. Только справа от дороги виднелось иссиня-красное капустное поле, оно уходило вдаль, и кочаны также издавали свой запах. Траву слева в лощине, наверно, недавно скосили; дорогу, которая вела вдоль этой лощины, развезло, в колеях стояла вода, точно так же, как и в былые дни. Земля была тяжелая, очень тяжелая, она облепляла сапоги, того и гляди, поскользнешься. То время, что он шел, по всей окрестности звонили колокола. Только после того, как он прибыл на место и увидел дом, они перестали звонить.
Прекрасно, прервал подсудимого прокурор. Однако описание пейзажа он считает излишним. Его будущая жена, стало быть, жила у своих родителей?
Нет.
А где она жила?
Об этом он узнал только от ее родителей. Ведь он вообще не ведал, жива ли она.
Ближе к делу. Где жила будущая жена?
Напротив.
Напротив?
Да, в доме на холме по другую сторону ручья.
Отлично. Значит, в том доме жила его будущая жена?
Да, очень странная история.
Казалось, подсудимый настолько глубоко погрузился в свои воспоминания, что забыл о настоящем, о том, что он стоит в вале суда. Когда к нему опять обратился прокурор, он заметно вздрогнул.
— Нас интересует одно: каким образом состоялся ваш брак с женой? Все остальное можете спокойно опустить, — напомнил прокурор.
— Что именно вам хотелось бы знать?
— Как раз то, что я сейчас спросил. Вы, кажется, изволите потешаться надо мной? — Прокурор потерял терпение. — Что означает, например, замечание: моя жена спасла мне жизнь?
— От кого исходит это замечание?
— От вас, и только от вас, — возвестил прокурор с торжеством. — А если вы не верите, я готов представить его в письменном виде, эти слова сказаны в одном из писем, которое было найдено у вашей жены. Конечно, это письмо уже давнишнее. Хотите взглянуть на него?
— Нет, спасибо. Я вам и так верю.
— Не понимаю. Что означает ваша реплика?
— Не следует читать старые письма.
— Это мы уже слышали. В частном порядке можете придерживаться любого мнения, нас это не касается, но суду уж разрешите поинтересоваться старыми документами, коли он считает, что таким путем сумеет выяснить обстоятельства дела.
— Но ведь к делу это как раз не имеет никакого отношения.
