Ганс Носсак - Избранное
— Вы считаете отношения между мужем и женой «временной договоренностью»? — быстро переспросил подсудимого прокурор.
— Не отношения, а то, что отсюда вытекает. Так сказать, тупик.
— Стало быть, брак, если я вас правильно понял, тупик?
— Не только брак. Все.
— Все?
— Позвольте и мне тоже вставить словечко, господин прокурор, — сказал подсудимый. — Не понимаю, как вы можете настаивать на своих вопросах?
— Настаиваю только потому, что все мы, если я не ошибаюсь, совсем иначе, гораздо определеннее, истолковываем брак и то, что вы именуете «все», — ответил прокурор с торжеством.
— Совершенно верно, — сказал подсудимый с нескрываемым беспокойством, мне это известно. И именно потому вы должны избегать всего, что вызывает сомнение, а ваши вопросы неизбежно его вызывают. Вышесказанное — а это вы знаете не хуже меня, — вышесказанное звучит определенно лишь до тех пор, пока мы, сидящие в этом зале, мыслим настолько определенно, что нам даже в голову не приходит задаваться вопросами на сей счет. Что касается меня, то я, простите за повтор, выразил согласие признавать столь важную для суда определенность.
Не успел председатель суда вмешаться, как слово взял адвокат.
Он в свою очередь попросил извинения за то, что его подзащитный спорит с прокурором в такой непозволительной манере. Виноват в этом, однако, лишь тот, отнюдь не заслуживающий похвалы способ допроса, с помощью которого его подзащитный подвергается дискриминации. Способ же этот, совершенно очевидно, избран прокурором только потому, что у последнего отсутствуют, видимо, конкретные доказательства, необходимые для обвинительной концепции. Не удивительно, что благодаря такой тактике, тяжкой и тягостной для подсудимого, его подзащитный взял на вооружение весьма странные и, как он охотно признает, противоречащие логике возражения. Не соблаговолит ли суд учесть его замечание?
Суд соблаговолил. И председатель суда опять взял инициативу в свои руки.
Итак, подсудимый, как всегда, вернулся в тот вечер домой около шести. Не бросилось ли ему в глаза нечто необычное? Например, в поведении его жены в первые минуты встречи или при последующих разговорах?
Нет, да и почему? Что, собственно, могло броситься в глаза? Жена, как всегда, поцеловала его при встрече, прямо на пороге. Потом спросила, много ли было работы и не произошло ли каких-нибудь неприятностей. Это она спрашивала каждый вечер; стало быть, ничего необычного он не почувствовал. А позже они заговорили о другом. Если память ему не изменяет, то о водопроводчике, который должен был починить бачок в уборной. Потом они, кажется, беседовали о том, что надо запасти побольше угля для зимы; жена слышала, будто топливо подорожает. И еще она сказала, что пришло письмо от его матери, оно лежит на письменном столе.
Председатель спросил: что было в письме?
Ничего особенного. Он его сразу порвал.
Почему порвал?
Конверт он вскрыл только после ужина, прочел письмо сам в дал прочесть жене. Иначе она могла бы подумать, что в нем содержится какое-то скверное известие. Потом он сразу порвал письмо.
Непонятно, почему он так поспешно его порвал.
Вошло в привычку еще с молодых лет.
Было ли в письме нечто такое, что могло бы вывести из равновесия его или жену?
Письма всегда немного выводят из равновесия, даже если они лежат нераспечатанные. Нет, в этом письме не было ничего из ряда вон выходящего, обычные фразы, которыми обмениваются родственники. Там говорилось о погоде, о болезнях, о гостях, а также о других родичах. Это письмо можно назвать скорее благодарственным. Его матери исполнилось семьдесят два года, и жена послала свекрови посылку ко дню рождения.
Тем труднее понять, сказал председатель, почему подсудимый счел нужным сразу же порвать письмо.
Да, он порвал его на мелкие клочки.
Почему же?
Так он поступает со всеми письмами, исключая, конечно, чисто деловые.
Не потому ли, что боится захламить дом ненужными бумагами?
Да, это тоже одна из причин. Но главным образом потому, что считает: при известных обстоятельствах хранить письма опасно.
Опасно? Отчего же?
Когда человек получает письмо, он, возможно, не видит в нем ничего тревожного; не исключено, что оно и впрямь не содержит в себе тревожных вестей. Однако, если много лет спустя письмо перечитывают, порой кажется, что оно все-таки было тревожным, хотя весьма вероятно, что причина одна: теперь письмо предстает в ином свете. Такой опасности ни в коем случае не следует себя подвергать.
Рвал ли он также письма своей жены?
Да, эти-то уж во всяком случае.
Суд не понимает.
Писем жены было не так много. Они с женой редко расставались. Иногда подсудимому приходилось ездить в служебные командировки, раз жена отправилась отдыхать одна, он не мог отлучиться из-за срочных дел. Ну и в самом начале они обменялись несколькими письмами. Вот и все.
Подсудимого настоятельно просят объяснить, почему, когда разговор зашел о письмах жены, он ответил, что их-то он рвал «уж во всяком случае».
Хотел предотвратить возможность того, что письма попадут жене в руки спустя много времени; она, наверно, почувствовала бы смущение или испытала бы грусть. Совершенно напрасно, разумеется. Однако чтение старых писем всегда наводит грусть. Надо быть готовым даже к смертной тоске. Никогда нельзя оглядываться назад; надо немедленно воздвигнуть звуконепроницаемую перегородку между собой и любым вчера, ведь даже самый сильный человек почувствует искушение повернуть голову, услышав чей-то голос из прошлого, а человек, повернувший голову, обязательно споткнется, сойдет с правильной дороги и, скорей всего, пропадет вовсе.
— Ибо наше прошлое ужасно я имеет над нами куда большую власть, нежели стремление жить дальше.
— Какие необычайные меры предосторожности! — воскликнул председатель суда.
А прокурор, который все время был настороже, спросил:
— Вам известно, подсудимый, что ваша жена в отличие от вас собирала письма, написанные вашей рукой, и в полном порядке хранила в ящике секретера?
Он так и предполагал, но разве он мог этому помешать? Правда, он надеется, что жена не перечитывала его писем. Считает ли прокурор, что это предположение правильно?
— В заключении уголовной полиции говорится, — ответил прокурор, — что к пачке писем, перевязанных желтой ленточкой, видимо, уже давно не прикасались.
Подсудимый с облегчением вздохнул.
— Вы женаты семь лет? — спросил председатель суда.
— Да.
— И с самого начала так относились к жене?
Подсудимый не ответил, могло показаться, что он не понял вопроса председателя.
— Я имею в виду меры предосторожности, которые всем нам здесь кажутся такими странными. Словно перед вами был враг.
— Меры предосторожности? Но ведь они принимались не против моей жены.
— Против кого же?
Подсудимый помедлил секунду, потом беспомощно перевел взгляд с председателя на судей. Под конец он сказал, что объяснил уже все раньше.
— Ладно, оставим. Только не повторяйте этих своих слов: против того, «от чего никто не застрахован». Может быть, вы сумеете ответить суду на другой вопрос: по какой, собственно, причине ваш брак оказался бездетным? Впрочем, предупреждаю заранее: за вами остается право не отвечать вовсе. А если вам легче будет ответить в отсутствие публики или если вы считаете это более целесообразным, я готов удалить из зала суда всех посторонних.
Вопрос этот, казалось, развеселил подсудимого. Но почему надо удалять публику? Здесь нет никакой тайны. Дело обстоит чрезвычайно просто. Когда они решили пожениться, то договорились с женой, что ни в коем случае не будут иметь детей.
— Ни в коем случае?
— Да.
— Сколько лет было вашей жене при заключении брака? — спросил прокурор.
Жене было двадцать шесть, а ему тридцать два.
— В случае необходимости вы, значит, прибегли бы к врачебному вмешательству? Если бы выяснилось, что ваша жена все-таки забеременела?
Что-что?.. Вопрос явно привел подсудимого в смущение. Не исключено. Но он об этом никогда всерьез не задумывался. Ведь такая необходимость ни разу не возникла. Кроме того, вмешательство запрещено законом. Наверно, он предоставил бы принять окончательное решение жене.
— Почему вы женились, если наперед знали, что не хотите иметь детей?
Опять подсудимый совершенно беспомощно огляделся по сторонам, на этот раз он даже взглянул на публику, словно она могла оказать ему поддержку.
Но тут ринулся в бой адвокат.
Он позволит себе спросить господина прокурора, не приходилось ли тому уже слышать на своем веку о людях, которые женились по любви? Кроме того, ему, адвокату, до сих пор не было известно, что существует закон, согласно которому бездетные браки запрещены.
