Джонатан Троппер - Все к лучшему
— Я думал, ты живешь у друзей.
Он пожимает плечами.
— Я и так уже злоупотребил их гостеприимством.
— Еще бы.
Мой сарказм Норм встречает привычной обезоруживающей улыбкой, как будто язвительное замечание адресовано не ему и можно смеяться вместе со всеми.
— Когда тебе выходить на работу?
— Я сегодня туда не пойду, — отвечаю я. Норм удивленно приподнимает брови, и я поднимаю руку, чтобы заставить его замолчать, решись он прокомментировать мои слова. — И на твоем месте я бы хорошенько подумал, прежде чем что-то говорить. От этого зависит, останешься ты здесь или нет.
Он пристально смотрит на меня, кивает и чуть ухмыляется.
— Я только хотел спросить, не нужна ли тебе соль, а то омлет, по-моему, недосолен.
Я подхватываю вилкой кусок омлета, засовываю в рот и задумчиво жую.
— Да, не мешало бы, — соглашаюсь я. — Спасибо. Норм подталкивает ко мне солонку, и она скользит по столу.
— Пожалуйста.
— Тебе вчера удалось догнать Мэтта? — интересуюсь я.
— Да.
— И?
— Сказал ему, что был плохим отцом.
— Надеюсь, он сидел, когда ты сообщил ему эту ошеломляющую новость.
— Он меня и слушать не стал, — пожимает плечами Норм, ставит сковородку в раковину и оборачивается.
Тут его напрягшийся член выскакивает в прорезь ширинки на трусах, и передо мной во всей красе предстает орудие, благодаря которому ваш покорный слуга появился на свет, — багровый детородный орган Норма.
— Спасибо, я наелся, — я с отвращением отодвигаю тарелку.
— Извини, — застенчиво, но не без гордости улыбается Норм, пряча член в трусы.
— Ладно, — говорю я. — Но я все-таки тебя спрошу. Что за фигня у тебя с виагрой?
Норм садится напротив меня.
— Я стараюсь держать себя в форме.
— В форме?
Норм кивает и откидывается на спинку стула.
— В твоем возрасте я возбуждался моментально. Только увижу девушку с красивой грудью или крепкой задницей — и у меня уже стояло так, что хоть пиши членом или полотенце на него вешай. Но мне уже шестьдесят, этот поганец стал меня подводить, и чем дальше, тем чаще. Доживи до моих лет, сам увидишь. Не так-то это просто. Поэтому я пытаюсь запрограммировать свой организм так, чтобы он снова привыкал к тому, что эрекция — нормальная повседневная функция. Чтобы, когда в один прекрасный день встанет такая необходимость, член тоже встал.
— Понятно, — тяну я так, будто разговариваю с разумным человеком. — Тебе это врач прописал?
— Нет, я сам придумал, — с гордостью признается Норм.
— И тебя не смущает, что ты весь день разгуливаешь с эрекцией?
— Наоборот, я снова чувствую себя молодым. Полным жизни.
— Я молод, — возражаю я, — но я же не расхаживаю целыми днями со стоящим членом.
Норм расплывается в своей фирменной улыбке.
— Ты сам не знаешь, что теряешь.
Звонит Хоуп. По голосу слышно: она до сих пор сердится на меня за то, что я разбудил ее вчера ночью. Я еще не на работе, и это заботит ее куда больше.
— Почему ты до сих пор дома? — допытывается она.
— Отец зашел в гости, — объясняю я.
— Но ты ведь пойдешь на работу?
— Не знаю. Пока неохота.
На том конце провода повисает многозначительное молчание: Хоуп явно думает, что мне сказать.
— Зак, — мягко говорит она, — что происходит? Может, мне прилететь пораньше?
— Не надо, — отвечаю я. — Все в порядке. Просто я неважно себя чувствую.
— Какие у тебя симптомы?
— Общее недомогание.
— Что это значит?
— Не знаю. Наверно, я немного переутомился.
— Это из-за той процедуры?
— Нет.
— Ты меня пугаешь.
В трубке воцаряется тишина: Хоуп перестает стучать по клавиатуре.
— Почему?
— Не знаю. Ты странно себя ведешь. Вчера не звонил целый день, а потом разбудил, и голос у тебя был, как будто ты напился, или обкурился, или еще что-то такое. Сегодня второй день подряд пропускаешь работу и уверяешь, что у тебя все в порядке. Это совершенно на тебя не похоже. Может, ты сомневаешься из-за помолвки? Если так, скажи честно.
— Ничего подобного, — отвечаю я. — О боже, неужели нельзя устроить себе выходной, чтобы на тебя не ополчились все кому не лень?
— Я не все кому не лень. Я твоя невеста, — ледяным голосом отрезает Хоуп, и непонятно, то ли она сейчас расплачется, то ли набросится на меня с упреками.
— Ты права. Прости.
Наше угрюмое молчание нарушает лишь треск помех — двенадцать центов за минуту международного разговора.
— Ты встречался с Тамарой? — наконец интересуется Хоуп.
— Что?
— С Тамарой. Я спросила, не виделся ли ты с ней и Софи.
Это ловушка, каверзный вопрос, и я не знаю правильного ответа на него. Но если долго молчать, Хоуп решит, будто я в чем-то виноват, поэтому я говорю наобум:
— Виделся. В понедельник.
— Ты раньше ушел с работы?
— Ага.
— Ты мне не говорил.
— Потому что в этом не было ничего такого. Тамару все достало, и я отвел Софи погулять в парк.
Хоуп знает, что я время от времени навещаю Тамару и Софи. Разумеется, моя невеста совсем не в восторге от того, что я поддерживаю отношения с вдовой лучшего друга, но никогда ничего не говорит: считает ниже своего достоинства выступать в неблаговидной роли ревнивой подружки, в то время как мы с Тамарой пытаемся преодолеть скорбь и рассуждаем о смерти. Несмотря на то что такие благородные побуждения дают мне право видеться с Тамарой, я не рассказываю Хоуп, как часто мы встречаемся и созваниваемся и сколько времени проводим вместе, потому что, если бы она узнала об этом, инстинкт самосохранения победил бы гордость, и Хоуп в гневе предъявила бы мне ультиматум: или я, или она. Поэтому я общаюсь с Тамарой, соблюдая неписаное правило: рассказывать как можно меньше, чтобы в случае чего можно было оправдаться, и тихой сапой гнуть свою линию. Хоуп видна лишь верхушка гигантского айсберга, а основная его масса коварно притаилась под водой.
— Я же ничего не говорю, — отвечает Хоуп, — я рада, что ты ей помогаешь. Просто странно, что ты об этом словом не обмолвился.
— Сам не знаю, как так вышло, — каюсь я, — в тот вечер был концерт Мэтта, мы с Джедом напились, потом пришел отец. Наверно, в суматохе я просто об этом забыл.
— Ну хорошо, — соглашается Хоуп, но в голосе ее сквозит недоверие. — Ладно, мне пора бежать на встречу. Я тебя люблю и не хочу тебя доставать, поэтому спрошу в последний раз: ты уверен, что все в порядке? С тобой, с нами, с работой? Со всем?
Я аккуратно подбираю слова.
— Все в порядке. Правда. Я просто немного устал. Знаешь, как кинозвезда, которая ложится в клинику, а ее агент всем сообщает, что она переутомилась. Вот так и я переутомился. Жаль только, у меня нет агента, поэтому я решил поваляться пару дней на диване, чтобы к нашей помолвке отдохнуть и набраться сил. Вот и все. Понимаешь?
— Понимаю, — от упоминания о помолвке Хоуп смягчается. — Я тебя люблю. Позвони мне попозже.
— Хорошо.
Я вешаю трубку с тяжелым сердцем, словно упустил какую-то важную возможность, сам не знаю, почему так.
Спустя несколько минут раздается звонок, и я беру трубку, думая, что это Хоуп.
— Где тебя носит? — бьется в истерике Билл.
Черт…
— Я как раз собирался позвонить и сказать, что заболел, — отвечаю я.
— Нельзя вот так пропасть на целый день, а потом позвонить и сказать, что заболел! — кричит Билл. — Ходжес рвет и мечет!
— Передай ему, что я работаю над этим, — прошу я. — Как только что-то узнаю, я ему позвоню.
— Я тебе не секретарша, черт возьми! — верещит Билл. — Ты позвонишь ему прямо сейчас. Я не шучу, Зак. Не знаю, какая муха тебя укусила, но если ты сорвешь проект, тебе конец! Можешь считать, что ты здесь больше не работаешь. Ты меня слышал?
— Мне и так конец, — говорю я.
— Что ты сказал?
— Ладно, — отвечаю я и кладу трубку. Пожалуй, сегодня лучше оставить мобильник дома.
Глава 22
Для октября тепло не по сезону. В самый разгар рабочего дня я качу по Хьюстон-стрит в «лексусе»-кабриолете, из мощных колонок грохочет Элвис Костелло, и в целом все выглядит так, будто у меня все в порядке. Поймав собственное отражение в витрине магазина электроники, я сам почти в это верю.
Мэтт ждет меня возле подъезда своего дома в Нижнем Ист-Сайде. На брате джинсы и рваная водолазка — то есть приличная одежда, по мнению Мэтта. Он курит сигарету и просматривает плейлист в айподе.
— Привет, — здоровается он, подходя к машине.
— А где Элтон?
— Черт…
Мэтт взбегает вверх по лестнице и спустя минуту возвращается с коричневым пакетом.
— Вот он, — брат подмигивает мне и бросает пакет на заднее сиденье.
Когда мама впервые увидела бритую голову Мэтта, она несколько дней плакала навзрыд и повторяла, что ничего хуже с ней приключиться не могло.
