Джонатан Троппер - Все к лучшему
Восемь часов вечера. Значит, в Англии час ночи. Но до меня это доходит только тогда, когда меня уже соединяют с Хоуп.
— Привет, любимая, — говорю я.
— Зак? — сонно произносит она. — Ты чего?
— Я тебя разбудил?
— Разумеется, разбудил, — ворчит она. — Ночь на дворе.
— Ну прости. Я думал, вдруг тебе не спится из-за смены часовых поясов, — отвечаю я.
— Что у тебя стряслось? — спрашивает Хоуп.
— Ничего. Просто я по тебе соскучился.
— Если ты так по мне соскучился, мог бы раньше позвонить, — взрывается она. — Почему тебя не было на работе?
Хоуп еще толком не проснулась, поэтому голос ее звучит глухо и прерывисто, как будто она вот-вот заснет на полуслове.
Я едва не рассказываю ей, что ушел с работы. О том, как пусто и унизительно мне было там все это время, о том, что я хочу сделать что-то действительно интересное, чтобы не было стыдно отвечать людям на вопрос, чем я занимаюсь. Хоуп наверняка посочувствует мне. Я в этом не сомневаюсь. Но едва ли она обрадуется, что я именно сейчас решил уйти с работы, перед самой помолвкой, когда нам предстоит вот-вот соединить судьбы. Она станет волноваться из-за моих дальнейших заработков и способности обеспечить семью, из-за того, опубликуют ли объявление о нашей свадьбе в «Нью-Йорк таймс». Поохав, она в конце концов великодушно решит помочь мне справиться с трудностями, примется настаивать, чтобы я встретился с ее отцом, и я оглянуться не успею, как стану вице-президентом компании по производству больничных уток. Буду расхаживать по устланным ковровыми дорожками коридорам «Сикорд Интернешнл» в костюме и подтяжках под неусыпным наблюдением тестя и чувствовать себя зятем-неудачником, которого приняли на работу по блату.
— Мне что-то нездоровится, — отвечаю я.
Я слышу шорох простыней и легкий скрип, когда Хоуп подтягивает стоящий на ночной тумбочке телефон поближе к себе.
— Зак, у тебя все в порядке?
Я вздыхаю.
— Да ерунда какая-то творится. Отец чудит и вообще.
— Ты с ним общаешься?
— Иногда.
— Вот и хорошо, — зевает Хоуп. — Я спать хочу.
— Как Лондон? — внезапно меня охватывает чувство одиночества.
— Позвони мне днем, и я тебе расскажу.
— Договорились.
— Спокойной ночи, любимый.
Я забираюсь под одеяло очень рано, переключаю выпуски новостей и киноканалы. В Лос-Анджелесе горят леса, в Ираке взрывают автомобили, а по Ю-Эс-Эй показывают шаблонный, словно снятый специально для телевизора фильм о том, как бездарная актриска из популярного ситкома потеряла память и теперь убегает по лесу от наемного убийцы в маске. На одном из очередных головокружительных поворотов сюжета я отключаюсь.
Спустя некоторое время я просыпаюсь от голоса Тамары на автоответчике. Я открываю глаза, сбитый с толку темнотой, наступившей нежданно-негаданно, пока я спал.
— Я беспокоюсь за тебя, — говорит Тамара, — перезвони мне, если получится, хорошо? — Так странно слышать ее голос в стенах моей спальни. Обычно я звоню ей с работы или по мобильному. Я нашариваю трубку, притаившуюся в складках одеяла. — Звони в любое время, — продолжает Тамара. — Я выключаю звук, когда ложусь спать. — Короткая пауза. — Я просто хотела, чтобы ты знал, что я за тебя переживаю. Все. Пока.
Едва она вешает трубку, как я хватаюсь за телефон, начинаю набирать ее номер, но останавливаюсь. Память о поцелуе еще свежа, и если я ей позвоню, мы либо заговорим об этом, либо сделаем вид, будто ничего не случилось; и то, и другое заставит нас спуститься с небес на землю, чего мне сейчас совсем не хочется. По Ю-Эс-Эй теперь показывают старый фильм о Джеймсе Бонде: Коннери мчится в кабриолете на фоне до смешного фальшивых декораций. Я рассеянно переключаю каналы, надеясь найти хоть что-нибудь интересное, но увы. Такое ощущение, будто в каждом фильме снимается Фредди Принц-младший. Я в который раз задаюсь мыслью, чего ради я вообще плачу за лучшие каналы. Я иду в туалет. В этот раз уже не так больно, да и крови гораздо меньше, но, прежде чем вернуться в спальню, я на всякий случай глотаю три таблетки тайленола.
Я лежу в темноте, мысли о Хоуп, Тамаре и отце лихорадочно крутятся в голове, то и дело возвращаясь к темному пятнышку на моем мочевом пузыре. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу его. Интересно, растет ли оно на самом деле так же, как мне это кажется. Я обращаюсь к Богу с краткой и робкой молитвой, обещая, что, если выздоровею, обязательно исправлюсь. Засыпаю я только через несколько часов, и мне снится Камилла, темноволосая медсестра-латиноамериканка, которая держит в руках мой член, только на этот раз в куда более приятной обстановке.
Глава 21
— Даже не спрашивай, — с истерической дрожью в голосе произносит мать. Вообще-то я ее ни о чем и не спрашивал, но Лилу это не смущает. — Питер купил машину.
На дворе четверг, восемь часов утра, и ее звонок разбудил меня посреди одного из тех кошмаров, от которых просыпаешься весь в поту, — когда снится, что ты где-то на вечеринке, вокруг все, с кем ты когда-либо был знаком, а ты лихорадочно ищешь, где бы спрятаться, пока не заметили, что ты без штанов.
С минуту до меня доходит, что мама только что сказала.
— Что?
— Что слышал.
— Кто продал Питу машину? — цежу я.
В детстве я постоянно приглядывал за Питом, и по сей день меня охватывает ярость, когда его кто-то обижает.
— Этот прохвост Боуэн, — устало поясняет мать. — Сатч. Что за дурацкое имя!
— А он знает, что у Пита нет прав?
— Конечно, знает. Машину днем пригнали к нашему дому.
— Я сегодня заеду, — обещаю я.
— Прости, что я тебя беспокою.
В голосе матери сквозит застарелая боль. Ее сына обманули, а она не смогла его защитить. Пятилетних детей не пускают гулять одних, а взрослый умственно отсталый сын беззащитен, как ребенок, и тревожишься за него, как за маленького.
— Как он за нее заплатил? — допытываюсь я.
— Выписал чек.
— У Пита есть счет в банке?
— Он же зарабатывает деньги, — оправдывается мать. — Почему бы ему не иметь собственного счета?
— Да-да, конечно, — соглашаюсь я. — Ты права.
— Ладно, — отрезает мать, — не хочу больше об этом говорить, а то совсем расстроюсь. Как у тебя дела?
— Все хорошо, — отвечаю я, размышляя, рассказать ли ей о возвращении Норма.
— Мне показалось, ты не очень хорошо выглядишь, — продолжает мать.
— Вот спасибо!
— Я просто так, к слову.
— Что, мам? — раздражаюсь я. — Что просто так?
— Ничего, — устало вздыхает мать, — прости. Я не хотела тебя обидеть.
— Нет, это ты меня прости, — говорю я, — я не должен был на тебя срываться.
— Питер хочет поговорить с тобой.
В трубке раздается потрескивание, и к телефону подходит Пит.
— Привет, Зак, — произносит он.
У Питера повышенное слюноотделение, и, разговаривая по телефону, он сглатывает излишек слюны. Я давно к этому привык, но по телефону слышно громче.
— Привет, Пит, как дела?
— Я купил машину.
— Я уже слышал, — улыбаюсь я. — Какую?
— «Форд мустанг» 1995 года. Красный. Стоил он всего ничего — тысячу баксов. Пробег сто шестьдесят тысяч миль. Но мама говорит, что я должен его вернуть.
— У тебя есть права?
— Не-а.
— Так зачем тебе машина без прав?
— Чтобы подкатывать к девчонкам, — отвечает Пит и разражается хриплым хохотом.
Я смеюсь вместе с ним.
— Пит, — говорю я, — чтобы подкатывать к девчонкам, машина не нужна.
— Так проще, — настаивает он.
— Посмотри на меня, — отвечаю я. — У меня же нет машины.
— Во-первых, — произносит Пит, — тебе не нужно ни к кому подкатывать, потому что ты помолвлен с Хоуп. — Питер всегда возражает по пунктам, и я представляю, как он стоит у телефона, прижимая трубку плечом к уху, и загибает пальцы. — А во-вторых… — продолжает он и замолкает.
— Что?
— Ты не слабоумный.
Когда я спускаюсь на кухню, Норм в трусах и майке-алкоголичке жарит омлет.
— Доброе утро, — радостно произносит он. — Я приготовил тебе завтрак.
— Ты что, ночевал здесь? — недоверчиво спрашиваю я.
— С помидорами и луком, как ты любил в детстве, — с гордостью произносит он, сноровисто перекладывая омлет со сковородки на тарелку. — Ты до сих пор его любишь?
— Ты можешь ответить на мой вопрос?
Норм смотрит на меня.
— Я прикорнул на диване. Джед разрешил. Я хотел спросить у тебя, но ты уже спал.
— Ты что же, решил сюда переехать? — спрашиваю я.
— Всего на несколько дней, — примирительно отвечает Норм, ставя передо мной тарелку.
— Я думал, ты живешь у друзей.
Он пожимает плечами.
— Я и так уже злоупотребил их гостеприимством.
— Еще бы.
Мой сарказм Норм встречает привычной обезоруживающей улыбкой, как будто язвительное замечание адресовано не ему и можно смеяться вместе со всеми.
