Галина Таланова - Бег по краю
Рыцарь задаёт в своей последней исповеди много вопросов: «Почему Бог скрывался от меня, не явил мне свой лик и не заговорил со мной?! За это я проклинал его, но Бог оставался во мне, в моём сердце. Невозможно жить, если впереди только смерть, а Бога нет! Я готов умереть, но прежде я хочу познать Бога, знать, что он есть, почувствовать его…» Но Бога он не находит, обнаруживает только чёрную пустоту.
Рыцарь совсем потерял веру. «Вера – это такая мука, все равно что любить того, кто во мраке и не являет лица». В душе его холод и безразличие к жизни, но он всё ещё хочет познать, обрести её смысл, смысл своего существования и своего предназначения.
И когда Смерть приходит за ним, он думает только о том, что жизнь его была – «небытие». А так уходить нельзя. И отсрочка ему нужна, чтобы познать Бога и обрести тот самый смысл...
Рыцарь вопрошает:
– И что это такое?
– Пляска смерти.
– А это смерть?
– Да, пляшет и увлекает всех за собой.
– Зачем ты малюешь такие страсти?
– Людям полезно напоминать, что они смертные.
– Это не добавит им радости.
– А кто сказал, что их надо всё время радовать? Иногда стоит и попугать...
– Тогда жизнь – это невыносимый ужас. Невозможно осознавать, что все тщетно, а впереди только смерть.
– Многие не задумываются ни о смерти, ни о тщете жизни.
– Но наступит последний день, когда придётся заглянуть в бездну.
– Да, наступит.
– Я понимаю Вас, мы олицетворяем свой страх, создаем его образ и называем этот образ Богом.
– Тебя что-то беспокоит?
Смерть вещает, что все попытки рыцаря тщетны, он и его друзья – «обречены». Смерть уже пришла и уйдёт только с ними, со всеми ими: «И в вашем мраке, и в том мраке, в котором мы все пребываем, вы не отыщете никого, кто выслушал бы ваши стенания и растрогался вашими страданиями. Утрите слёзы и отражайтесь в своей пустоте». Остаётся только страх увидеть в момент смерти пустоту и ничего за гранью…
И в этот момент приходит озарение, смысл или возможность его обрести через спасение новых, невинных и влюблённых друзей Рыцаря, радующихся самой возможности жить, любить, растить детей, с которыми Рыцарю было так хорошо и покойно.
И уже не важно, где он Бог и есть ли он вообще или существует только пустота, и можно ли получить ответы на все его вопросы, – так как теперь есть шанс в этой жизни обрести долгожданное умиротворение, потому что есть путь, судьба, предназначение, и, осознав это, Рыцарь, не колеблясь, воспользуется такой возможностью.
Рыцарь проиграл шахматную партию, проиграл свою жизнь, но проиграв – он выиграл, спасая молодую жизнь...
Лидия Андреевна почему-то вспомнила этот фильм сейчас. Ей тоже пока дают отсрочку, но зачем? Шахматная партия её не закончена, но уже проиграна, можно делать ход ферзём, но все аккуратно выстроенные ею по клеточкам и стоявшие ровными рядами фигуры давно полетели и валяются ненужным хламом на столе… Можно сделать ещё несколько движений, но шах и мат… они видны любому стороннему зрителю. Где и в чём была её ошибка? И почему, если Бог есть, он оставил ей пустоту?..
…Вышли из кинозала в распахнутый майский город, задыхаясь от радости, что так неожиданно пришло тепло, и вся жизнь была впереди: лежала как на ладони, вернее, была сама ладонь со всеми её морщинками и чёрточками. Видно, что линия жизни длинная, а остальное разгадать не можешь. Как наскальный рисунок, выкопанный из-под многовекового слоя пыли. Рисунок отмыли и отреставрировали, но это только сделало загадку ещё более таинственной.
Шли по шумной центральной улице; поднялись на крышу старого храма, на которой власти почему-то решили сделать небольшую кафешку, где кормили такими малюсенькими пончиками, что они напоминали фасолины, насквозь промасленными и сладко хрустевшими своей поджаренной корочкой, и увидели старую площадь, усыпанную цветным горошком людей…
Фёдор рассказывал им о режиссёре и о том, какой глубокий смысл тот заложил в свой фильм. Лида слушала и в глубине души удивлялась, как так можно всё понять и разгадать. Прямо не фильм, а чемодан с двойным дном и кодовым замком! Замок видишь, а двойное дно нет. У неё от фильма осталось чисто эмоциональное потрясение, ожог до волдырей, всё болит, мокнет и не заживает.
А потом стал читать свои стихи.
* * *
Бабье лето ещё впереди,
Серебрится в лучах паутина,
Что не сбили, лупцуя, дожди.
Вся иссушена – в трещинах – глина.
Но уже леденеет к утру
Выдох озера, севший на травы.
Этот выдох с щеки не сотру…
Режет слух крик вороны картавый:
Оседлала слабеющий сук,
Что не выпустил листья по маю.
Сохнет тополь, таивший недуг,
Наклоняясь к земле, ближе к краю.
Сохнет тополь, ветвями сучит
И ломает усохшие пальцы.
И, качаясь, ворона кричит,
Что мы все в этом мире – скитальцы.
* * *
И жизнь нельзя остановить.
Проходим мы,
Но время вечно.
И Бога нечего гневить
Лишь тем, что жили не беспечно,
Что всё пытались ухватить
Звезду, летевшую под осень,
Что успевала осветить
И нас, и вас…
И свет тот носим
В заблудших душах,
В суете
Зовущих собственное эхо…
И видим тут же в темноте
Лес рук,
Чья цель – флажок успеха.
Лида боковым зрением посматривала на этого высокого красивого молодого человека и чувствовала, что внутри неё зарождаются странные и пугающие её эмоции, вырастающие, будто подснежники из-под только что сошедшего снега, когда ещё нет никакого намёка на зелёную шелковую траву. Подснежники вытягивают свои шеи, словно желторотые мокрые птенцы к весеннему солнцу.
Приятель Андрея был явно его умнее и интереснее. Речь его завораживала, словно огонь в камине: смотреть бы и смотреть, чувствуя, как по телу распространяется успокаивающее тепло. Огонь весело облизывает высохшие ветки прошлой жизни, норовя забросать искрами половицы у открытой дверцы… Раздави ногой скорее, видишь, вон ту, что упала слишком далеко, не на металлическую подкову! Зачем стоишь и смотришь, как медленно чернеет краска на половице, поднимая ещё еле различимую струйку дымка?
И вот уже у Лидочки ёкает сердце, будто она оступилась и летит кубарем вниз с осыпающегося под ней обрыва, на дне которого притаилась прошлогодняя листва. Впрочем, откуда у Лидочки может быть прошлогодняя листва? Деревья только ещё выбрасывают клейкие копья своих листочков… Вся жизнь пока – невспаханное поле, поросшее молоденькой травой, по которому идти и идти… И так хочется прийти к другому концу поля не утратившим своих детских иллюзий о том, что жизнь прекрасна и ты обязательно отыщешь свой цветик-семицветик, чтобы загадать самые несбыточные желания. И они однажды сбудутся. Только надо понять, какие желания для тебя главные.
Но Фёдор нравится ей всё больше. Он взрослый и такой загадочный, в отличие от хилого Андрея, похожего на растение, которое запрятали в подпол, подальше от яркого света. Андрюша же совсем мальчик! Она почему-то всё ещё воспринимает своих ровесников как детей. Ей казалось, что и Фёдор симпатизирует ей. Было только одно «но»… Фёдор был женат, имел пятилетнего сына и жил у тёщи. Его мать обитала в далёком уральском городке с двумя взрослыми дочерьми и внуками в одном доме. Как она поняла, раз в год Фёдор приезжал в гости к матери, но оставаться надолго там не было никакой возможности. В их город он отправился за дипломом, ещё будучи студентом женился, устроился здесь на работу, да так тут и осел.
Она не знает: любил ли он свою жену, но по обрывкам его фраз и фрагментов поступков поняла, что он помогал той по дому, регулярно ходил за ребёнком в детский сад и за продуктами, копал огород у тёщи на даче и ездил с тестем на рыбалку. То есть был весомым элементом чужого семейного уклада. Сама же Лида была воспитана в понятиях, что семья – это святое, твоя половинка даётся тебе одна на всю жизнь и надо терпеть всё ради семьи. Конечно, случаются неправильные половинки, которые и не половинки вовсе, а так… Двое соприкасаются своими зазубринами, но чтобы подойти друг к другу, как ключ к замку… Стало быть: «На чужой каравай рот не разевай»…
Она и «не разевала». А Андрей опрометчиво ей рассказывал с восторгом о своём старшем друге, ничуть не чуя забрезжившей опасности.
Однажды Андрей даже позвал его на шашлыки на дачу в их маленькую студенческую компанию. Было очень весело. Ребята наперегонки бегали в ластах: кто быстрее добежит до дерева и вернётся обратно. Фёдор бегать отказался. Сидел в их веселящейся компании, то и дело взрывающейся фейерверком света. Был в толпе, но где-то далеко, смотрел отсутствующим взглядом на серебрящееся рыбной чешуёй искусственное море, в котором купался оранжевый буёк заходящего солнца, казалось, что он будто мерял шагами расстояние до этой береговой черты… Но по пробегающим по лицу теням, словно от света, выскальзывающего из светящихся заплаток быстро сменяющихся окон бегущего состава, поняла, что он не на воду смотрит, а куда-то в своё прошлое, куда нет хода никому…
