Дина Рубина - Наш китайский бизнес (сборник)
— Ну а так, вприкидку?
В общем, радиослушатель Миша из Кфар-Сабы оказался то ли занудой, то ли идиотом. Но он был решительно настроен выдоить из профессора Ганобера хоть что-то по интересующему его вопросу.
— Ну хоть на глазок?
— Послушайте, нас ждут еще многие, кто хочет задать господину Ганоберу вопрос по существу.
— Ну, вот я по существу!
— Так, пожалуйста, — воскликнули оба — ведущий и экономист, а Ишайя добавил: — Только формулируйте правильно.
— Ну хорошо… Я хочу знать — хоть от фонаря — сколько я буду выплачивать банковской ссуды за квартиру через пять лет.
Сема что-то неразборчиво закудахтал, а Ганобер проговорил вдруг твердо и зло:
— Хорошо. Если вы мне сейчас — от фонаря — скажете, сколько через пять лет будет стоить дюжина яиц, я вам скажу — от фонаря — сколько вы будете платить за квартиру!
На две-три секунды эфир заполнило прерывистое дыхание Миши из Кфар-Сабы, наконец он выдохнул:
— Ой, вы меня пугаете!..
— Боюсь, что наше время истекло. Благодарю вас, господин Ишайя Ганобер, благодарю всех, кто принял участие в на…
— Так что, я не понял — готовиться к худшему? Оказывается, звукооператор Костя забыл отлучить от передачи Мишу из Кфар-Сабы, и тот, неудовлетворенный и испуганный, продолжал, как на духу, обживать эфирное пространство:
— Ничё себе, да, — бормотал он, — мы там жили не тужили, у меня в Петрозаводске квартплата шестнадцать рублей была — это с телефоном, свет, газ, да…
Сема щелкнул рычажком на пульте управления и сказал: «Костя, выруби этого козла!»
Но от раздражения перепутал рычажки, отключив именно связь с Костей, сидящим за толстым стеклом. Зато последняя реплика свободно выпорхнула в свободный эфир.
— Кто — козел? — спросил Миша из Кфар-Сабы. — Да ты сам козел, со своим экономистом! Экономист, бля, не знает, сколько яйца стоят!
Наконец, судорожными пальцами Сема переключил нужные рычажки, в эфир полилась идиотская реклама: «Пришло время вам купить матрац фирмы „Аминах“ — матрац с ортопедической поддержкой! Дайте же отдых вашей уставшей спине! Матрац „Аминах“ — вот залог успеха в вашей карьере!» — и сладко и витиевато, на мелодию «Арии индийского гостя», вступил тенор: «Не счесть матрацев фирмы „Амина-ах“, не счесть расцветок радужных и пестрых, на складе фи-ирмы „А-ми-на-ах“…»
— О Господи, — вздохнул Сема Бампер, — и все эти мучения — за три копейки.
— Вам не повысили зарплату с первого? — спросил, поднимаясь из-за стола, профессор Ганобер.
— Эти сволочи? Да они удавятся! Ничего, вот мы с пятнадцатого забастуем, посмотрим — что они запоют… Гриша Сапожников уже палатку приготовил… Яша, не забудь свой кейс. Спасибо, что пришел, и извини за накладки…
— Не за что, — проговорил Яша, собирая свои бумажки в портфель.
— Слушай, — Сема слегка поколебался, — а если серьезно: действительно невозможно хоть приблизительно определить — сколько я буду платить лет через пять за свою чертову двухкомнатную дыру?
Он бросил взгляд на бумаги на столе: «Ой, е…! Объявление забыл! Яша, извини, созвонимся! Костя, быстренько выруби этого козла с „Аминахом“!»
Профессор Ганобер выскользнул из студии, помахав Семе кепкой, сладкая реклама «Аминаха» оборвалась, и в наступившей тишине Сема сказал:
— Ну а теперь, дорогие друзья, — необычное объявление! Прошу внимания! Водитель тель-авивского такси Эли Машиах обнаружил на заднем сиденье своей машины сверток с весьма солидной суммой денег. Поскольку в этот день ему пришлось возить нескольких пассажирок, он предполагает, что забыла сверток с деньгами новая репатриантка, блондинка невысокого роста. Блондинка, отзовитесь! Позвоните по телефону, и благородный таксист вручит вам вашу пропажу: ноль три, шесть пять восемь, девять семь, шесть четыре, повторяю…
Затем возобновилась реклама «Аминаха», Сема Бампер с облегчением вздохнул: его смена закончилась, он уступал студию Вергилию Бар-Ионе, ведущему передачи «Старожилы не упомнят»…
Выйдя из студии, он с наслаждением закурил и задумался.
— Интересно, — сказал он звукооператору Косте, — сколько же там было, в этом свертке?
— Счас, — усмехнулся Костя, — тебе скажи — сколько, ты и побежишь доказывать, что именно ты и есть блондинка невысокого роста… Не-е, молодец этот мужик, таксист. Башковитый. Хоть и маррокашка…
Она покупала мятную жвачку «Орбит» в пыльной лавчонке, сразу за мостом «Ла Гардиа», на въезде в Тель-Авив…
Уже три дня она не могла ничего есть, и только мятная «Орбит» спасала ее от тошноты в автобусах. Три дня она ездила из конца в конец этой узенькой страны, где ей не было места, где рано или поздно ее должны были схватить.
Хозяин лавки, сухопарый смуглый человек, делая вид, что не может найти мелочь на сдачу, искоса на нее поглядывал. Как все местные мужчины восточного происхождения, он цепенел при виде блондинки, как кобра при виде тушканчика.
Сверху, из раскрытых окон второго этажа доносилась громкая разухабистая радиореклама матрасов фирмы «Аминах», — очевидно, квартиру там снимали русские.
Наконец хозяин набрал горстку мелочи и медленно, продлевая одному ему ведомый кайф, ссыпал монетки в узкую нежную ладонь этой отрешенной женщины. Громко и весело передавало что-то русское радио.
Страшно вдруг побледнев и не убирая протянутой ладони с горсткой монет, «блондинит» с отсутствующим видом выслушала все до конца. Когда вновь заиграла музыка рекламы, она убрала деньги в сумочку и пошла прочь.
— Геверет! — крикнул ей вслед хозяин лавки. — Может, тебе чем помочь?
Она не обернулась. Очевидно, она совсем не знала иврита. Да, он вспомнил — покупая жвачку, она просто ткнула пальцем в плиточки «Орбит» на прилавке.
Это была очень странная женщина.
Хозяин вышел и стал на пороге лавки, провожая ее взглядом.
На мосту она ускорила шаги, словно торопилась к остановке автобуса, но, не дойдя до остановки, взялась обеими руками за парапет, взлетела на него (давая показания в полиции, он клялся, что она именно взлетела, как ангел), мгновение постояла, не слыша истошного визга женщин на остановке, и —…и экс-чемпионка Ленинграда по прыжкам в воду с вышки красивой и медленной дугой ушла с моста «Ла Гардиа» вниз, в густой в это время дня поток легковых автомобилей…
Часть вторая
Когда долго говорят о Мессии, приходит его осел…
ПоговоркаНочью опять стреляли, весело рассыпал сухие орешки пулемет, ухали взрывы, чернильная мгла Самарийских холмов обживалась звуками учебной войны.
Она не то что привыкла к таким ночам (впрочем, и привыкла, конечно, как привыкла к вагончику на сваях, к желтым валунам у порога, к дороге через хищные арабские села в машине с задраенными окнами) — просто уже не колотилось сердце со сна и рубашка не пропитывалась мгновенной испариной ночного страха.
Но — это стало уже привычкой — спросонок прихватив свою подушку, она перекочевала к мужу, забилась ему под руку, вжалась в него, свернулась под боком, как креветка.
— Ну? — буркнул он, покорно подвигаясь и плотно обнимая ее обеими руками, как, бывает, обхватываешь своего, уже великоватого ребенка, некстати заснувшего в автобусе.
— Опять война… — шепнула она.
Он придвинул ее к себе покрепче, разгреб — как щенок носом — волосы, прошелся губами по теплой шее и сказал, просыпаясь:
— Зяма, вы мне нравитесь… Вы неброская женщина, но…
Как обычно, в этот момент из соседней комнаты, где спала Мелочь, на их шепот прибежал Кондрат, вспрыгнул на постель между ними и стал Зяму отбивать. Все-таки он был страшным ревнивцем.
— В конце концов, — сказал муж, — кто здесь мужчина — я или он?
Как обычно, Кондрата с извинениями — старик, не обижайся, — пришлось выпроводить за дверь, где он минуты три еще скребся и угрожал… И когда наконец они оба уже совсем проснулись…
Зазвонил телефон.
Зямин муж зарычал и откинулся на подушку.
— Можно я его убью? — спросил он. Конечно это был Рон Кац.
— Что, не спится? — бодро заговорил он. — А мне в голову сейчас пришла дивная тема: «Евреи — кто они, откуда и зачем?»
— В каком смысле — зачем? — спросила Зяма, садясь на постели и судорожно просовывая руки в рукава рубашки, которую муж успел с нее стянуть.
— Я чувствую, вы не в форме, — приветливо заметил Рон. — Я предлагаю вам серию статей, уникальное разыскание.
— А чего там разыскивать? — невежливо спросила Зяма. — Уже разыскали и записали.
— Это вы Тору имеете в виду? — саркастическим тоном спросил Рон. — Эту сомнительную компиляцию? («Сомнительную компиляцию» Рон знал, разумеется, наизусть.) А вы знаете — кто вообще ее писал? Я берусь неопровержимо доказать: писцы фараона Рамзеса Второго.
