Дина Рубина - Наш китайский бизнес (сборник)
Как раз в эти дни Юрик с Зиной получили вызов на постоянное место жительства в Израиль. Между прочим, в вызов был вписан и Боря, они без него просто не поехали бы. Юрик все тянул с объяснением, боясь даже представить — какую бурю возмущения, какой натиск, какой надрыв вызовет этот разговор. Так прошла неделя, другая…
В один из дней Юрик вернулся домой особенно взбудораженный: провожали Петю Кравцова и Сашку Рабиновича. Они ехали в Израиль накануне войны в Персидском заливе. Ультиматум Саддаму уже был объявлен, событий надо было ждать со дня на день. А ты сиди тут, из-за этого кретина…
Юрик налил себе чаю и с чашкой вышел в столовую. Там, у телевизора, сидел Боря и, как обычно, возмущался. В какой-то момент он вскочил, забегал по комнате и вдруг сказал:
— Послушай, вот ты. Ты непоследователен, старик! Читаешь, бля, молитвы по три раза на день, куска человеческой свинины не даешь мне проглотить, замучал всех со своим кашрутом… Спрашивается — чего ты здесь ошиваешься, ты же еврей? Жидовская морда. С твоим новеньким мировоззрением честнее свалить в свою гребаную Израиловку.
Юрик подавился глотком чая, а когда прокашлялся, тихо сказал:
— Я без тебя не поеду. И ты это знаешь, сволочь.
Боря бросился в кресло, щелкнул себя по носу и раздраженно воскликнул:
— Ну а я кто — князь Голицын? Поехали уж, граждане подсудимые, пока вам не накостыляли! Предлагаю очистить помещение! Совесть иметь надо…
Через два месяца в аэропорту имени Бен-Гуриона солдатик, говорящий по-русски, выдавал им противогазы и показывал — как ими пользоваться. Тут очень кстати провыла сирена воздушной тревоги, приведя Юрика в экстатический восторг. Зина была очень смешная в противогазе, с огромным животом. Боря крутил резиновым рылом, хохотал и кричал:
— Отлично смотритесь, господа русофобы!
А через неделю в родильном отделении Хадассы в руках потрясенного и раздавленного ужасом родов Юрика громко и настырно заорала новая израильтянка на три семьсот. Она была маленькой копией отца: с мокрыми русыми кудряшками и облачным взглядом своих вологодских предков. Ури Бар-Ханина поднял дочь к окну и сказал ей:
— Смотри: это Иерушалаим!
В честь покойной бабушки девочку назвали Ривка. Ривка Бар-Ханина.
И если кто-нибудь может, не дрогнув, заявить, что понимает всю эту историю, то мы его с этим и поздравляем.
13— А вот у меня была пациентка, — начал Доктор, — и не далее как вчера…
Все-таки приятный он человек, Доктор. Мягкий, удобный, всегда в разговоре подстрахует тебя юморком. (Есть такое забытое хорошее слово: «комильфо».) И рассказчик отменный. Как затянет, бывало, свое «а вот у меня был пациент…» — жди забавного случая. И о чем бы ни рассказывал: о том, как один его больной, страдающий неврозами на сексуальной почве, впервые посетил бордель, где его побила пожилая проститутка, или о том, как другой его больной, одержимый разнообразными страхами, дабы отвлечься, пошел с сыном гулять в Вади Кельт и наткнулся в кустах на убитую женщину, — все у него оборачивалось милым, таким забавным приключением и обязательно заканчивалось изящным резюме.
— …И заметьте — явилась-то она вовсе не ко мне. Ко мне ее уже потом измученные секретарши послали… Мания преследования, отягощенная комплексом вины. Явилась в «Кворум» — сдаваться.
Отсюда, с Сашкиной террасы, если сесть боком к Иерусалиму, — а Доктор-то как раз таким образом кресло развернул, чтоб видеть и быстро темнеющую, похожую на холку жеребенка щетину леса на гребне Масличной горы, и еще залитые солнцем черепичные крыши нового района, — отсюда было особенно приятно проводить в тишине уходящий день…
Минут сорок назад он вернулся из Иерусалима и, приняв душ, заглянул к Рабиновичу, где застал небольшое общество.
— Что значит — сдаваться, — спросил Сашка, — и почему?
— Нет, серьезно. Властям. Для нее израильские власти — это «Кворум». Репатриировалась три месяца назад. Детский врач. Поняла сразу, что экзамен на лицензию работать по профессии она не сдаст. Ну и решила дать взятку чиновнице Министерства здравоохранения.
— Логично, — заметила писательница N. — С чего ты взял, что она сумасшедшая?
— Слушайте, я вам излагаю версию, рожденную ее больным воображением. Рабинович, плесни-ка мне винца. Спасибо… — Доктор отпил глоток из своего бокала и поставил его на стол. — Двадцать семь тысяч шекелей.
— Откуда такие деньги у бедной репатриантки?
— Продала квартиру на Васильевском острове. Очнись, несчастный, это мы пять лет назад были бедными репатриантами с двадцатью кило на брата и справкой из ЖЭКа, что ремонт нашей же квартиры, которую мы сдаем государству, нами оплачен. Нынешние приезжают с тугими карманами.
— Ну, так, — детский врач, — вернула его в русло рассказа писательница N.
— Такая, между прочим, субтильная блондиночка, говорит внятно, продуманно и как бы держит себя в руках (ленинградская выправка-с), но невероятно возбуждена и требует, чтобы ее арестовали.
— Убила чиновницу, — предположил Сашка спокойно.
Все наперебой стали предлагать, предполагать, измышлять преступления, совершенные субтильной блондинкой, детской врачихой.
— Ах, какой детектив можно сварганить, — сказала писательница N. Замечание в высшей мере праздное, детективы не привлекали ее никогда.
— Ма-ась, напиши! — подхватила Ангел-Рая.
— Вы мне дадите рассказать? — поинтересовался Доктор.
— Рассказывай, рассказывай!
— Слушайте, вещь поразительная… Поскольку больная еще не окунулась, так сказать, в местные реалии, еще не омылась в горьких водах тутошнего молока и меда, версия ее грешит — скажем так — психологическими неточностями… Чиновница Министерства здравоохранения ничего не смогла сделать, что, в общем, вполне вероятно — там в комиссии сидят церберы, похлеще, чем в ВАКе. И эта чиновница… обратите внимание на прокол в версии: оказалась честной и вернула деньги.
— Да, это серьезный прокол… — задумчиво согласился Сашка.
— А дальше идет типичный бред: она вышла от чиновницы, села в такси и забыла там кошелку с деньгами.
— Кошелку?!
— Ну да, полиэтиленовый мешочек из супермаркета, в который была завернута пачка сотенных… И вот что любопытно: о деньгах она не говорит, они ее как бы не интересуют. Навязчивая идея: она преступна, нет ей прощения, ее разыскивает полиция, за ней следят, ее схватят с минуты на минуту, и она готова понести наказание согласно уголовной статье законодательства государства Израиль.
— Бедная… — тоненько вздохнула Ангел-Рая.
— Зачем же она явилась в «Кворум»? — спросила писательница N.
— Я же говорю: сдаваться. В полицию идти сама боится, языка не знает… Серьезная, бледная, коллега, доктор, — очень вразумительно все рассказывает, ни разу не сбилась.
— А деньги-то, деньги! — воскликнули все разом.
— Друзья, вы спятили, — доброжелательно заметил Доктор, отпив глоток из бокала. — Я вам объясняю: больная одержима манией преследования, не давала она никаких денег, больное воображение. И вот вам доказательство: она о них и не говорит. Деньги, взятка чиновнице, забытая в такси кошелка — предлог, обслуживающий манию преследования, плюс тяжелый комплекс вины.
— Ну, и что — ты? — спросил Рабинович.
— Ну-у… я провел сеанс психотерапии. Объяснил, что она нездорова, нуждается в отдыхе и медикаментозном лечении. Все время обращался к ней — «коллега»… Вы же, говорю, сами понимаете, коллега…
— А анкетку свою инквизиторскую давал заполнять? — поинтересовалась писательница N. с плохо запрятанным ехидством.
Доктор внимательно и ласково взглянул на нее. Умница, он ее инстинктивно остерегался, и даже предполагал, откуда следует ждать удара.
— Ну что ты! — проговорил он укоризненно. — Моя анкета предназначена для психически здоровых людей.
Разумеется, он подсунул блондинке анкету. Та рассеянно ее прочла. На наводящие вопросы о самоубийственных мыслях ответила твердо: везде обвела слово «нет» маленькими аккуратными кружками.
14Нелепое, бездарное существование! Ничто не в радость. Взять давешний случай: неожиданно выяснилось (на уровне сложных подсознательных процессов), что Витя — владелец автобуса. Ну хорошо. А зачем его по почте-то посылать, на другой конец города?!
К тому ж он забыл в автобусе все свои вещи, в том числе — концертные туфли, и теперь на спектакль должен идти в одних носках омерзительно зеленого цвета с какой-то седой искрой… Господи, с тоской подумал Витя, да что ж я за мудила-то?! Ведь я мог элементарно перегнать его, и все. В крайнем случае постоял бы этот автобус в театре, на лестничной площадке между третьим и вторым этажами, там и Хитлер футляр от своего контрабаса держит…
