Вирджиния Эндрюс - Руби
– Нет. Пойду искать тайник во дворе, пока не стемнело. Потом продолжу в доме.
Дедушка ушел, а я водворила посуду на место и разогрела себе кое-что из еды, принесенной вчера добросердечными соседками. Ела я без всякого аппетита, почти не ощущая вкуса. Но я знала, подкрепиться необходимо, иначе сил не останется совсем. Покончив с едой, поднялась наверх. Со стороны заднего двора доносилось чертыханье дедушки и лязг лопаты: он явно решил перекопать всю землю вокруг дома. Правда, терпения у дедушки хватило ненадолго: бросив лопату, он отправился на коптильню и, судя по доносившемуся грохоту, там перевернул все вверх дном. Потом настал черед уборной. Наконец дедушка устал и вернулся домой. Я слышала, как он гремит в кухне посудой, готовя себе поесть. От разочарования он ревел в голос, точно теленок, оставшийся без матери. Вскоре к дедушке явились призраки, с которыми он вступил в беседу.
– Кэтрин, куда ты спрятала деньги? – вопрошал он. – Скажи куда? Почему молчишь? Разве не знаешь, что деньги нужны мне для дела? Если не отдашь их, я не смогу заработать на жизнь нашей внучке!
Наконец дедушка затих. Я на цыпочках вышла на лестницу и глянула вниз: он спал, уронив голову на кухонный стол. Тогда я вернулась в свою комнату, села у окна и принялась смотреть на тонкий серп месяца, выглядывавший из-за туч. Этот же самый месяц светит сейчас над Новым Орлеаном, думала я, пытаясь представить, что ждет меня в будущем. Суждено ли сбыться предсказаниям бабушки Кэтрин о том, что я стану богатой и знаменитой?
А может, это всего лишь мечты? Несбыточные фантазии, которые сверкают и переливаются, подобно паутине, усыпанной капельками росы. В лунном свете кажется, что перед тобой волшебная россыпь драгоценных камней, а утром видишь – это всего лишь паутина, жалкая и неприглядная.
В последующие дни время тянулось невыносимо медленно. Никогда оно не было таким вязким и тягучим, как после смерти и похорон бабушки Кэтрин. Взглянув на старинные латунные часы в гостиной в футляре из дерева вишни, я с удивлением убеждалась, что прошло всего десять минут. А мне-то казалось, последний раз я смотрела на них не меньше часа назад! Я старалась ни минуты не сидеть без дела, надеясь заглушить тоску, но это не помогало. Руки мои были заняты работой, а душа оставалась во власти воспоминаний.
Одна мысль преследовала меня с настойчивостью надоедливой мухи. Я обещала бабушке в случае ее смерти покинуть наши края и отыскать отца и сестру. Об этом обещании бабушка напомнила мне в день своей смерти и заставила повторить его. Она не хотела, чтобы я оставалась здесь с дедушкой Джеком. Но мысль, что мне придется сесть в автобус и отправиться в город, чужой и далекий, как другая планета, приводила меня в ужас. Я не сомневалась, что в большом городе буду чувствовать себя инородным телом, чем-то вроде устрицы в курином супе. Всякий, взглянув на меня, непременно подумает: «И зачем притащилась сюда эта неотесанная каджунская деревенщина?» Люди будут отпускать за моей спиной шуточки. А может, начнут смеяться прямо в глаза.
Я никогда не путешествовала, тем более одна. Но сильнее всего меня страшила не дорога сама по себе и не огромный незнакомый город. Что скажет и сделает отец, увидев меня? От этого вопроса меня пробирала дрожь. Вдруг он захлопнет дверь перед моим носом? Как мне тогда поступить? Куда я пойду, одинокая, никому не нужная, покинувшая родной дом и отвергнутая отцом?
Я немало читала о том, как жесток большой город. Нравы городских трущоб беспощадны, и молодых девушек вроде меня ожидает там печальная участь. Неужели я должна буду стать обитательницей какого-нибудь мерзкого борделя? Иная работа мне вряд ли светит. Кто захочет нанять каджунскую девчонку, которая даже школу не окончила? Все, что я умею, – ткать салфетки да полотенца. Это вряд ли кого-нибудь заинтересует. И мне придется закончить свои дни в сточной канаве, в окружении таких же отверженных, как я сама. Злополучную сточную канаву мое воображение рисовало с удручающей отчетливостью.
Нет, говорила я себе, лучше позабыть об обещании, данном бабушке. Лучше целыми днями просиживать за ткацким станком, ткать полотенца и салфетки и представлять себе, что бабушка жива. Сейчас она внизу, хлопочет в кухне. А может, отправилась на помощь к очередному страждущему, попавшему в беду человеку. Скоро она вернется, и я с гордостью покажу ей, как много успела сделать в ее отсутствие. Внушать себе, что все идет по-прежнему, было куда легче, чем отважиться на перемены.
Часть моего времени поглощали заботы о дедушке Джеке. Я готовила ему еду и без конца убирала за ним: он был непревзойденным мастером создавать беспорядок. Каждое утро я подавала дедушке завтрак, а после он отправлялся на болото – рыбачить или собирать испанский мох. Он не оставил надежды отыскать заначку бабушки Кэтрин и все свободное время проводил, роясь в шкафах или перелопачивая землю вокруг дома. Чем дольше длились его безрезультатные поиски, тем сильнее он укреплялся в мысли, что я скрываю от него бабушкин тайник.
– Кэтрин, хоть и была скрытной, не могла умереть, не открыв ни одной живой душе, где ее заначка, – как-то за ужином заявил дедушка Джек.
Зеленые его глаза подозрительно уставились на меня.
– Руби, а ты, часом, не перепрятала тайник, когда меня не было дома? Не закопала его там, где я уже рылся? Скорее всего, Кэтрин велела тебе поступить после ее смерти именно так.
– Нет, дедушка, – покачала я головой. – Сколько тебе повторять, никаких денег у бабушки нет. Если у нее и были какие-то сбережения, этим летом мы все потратили. Последние недели до бабушкиной смерти мы жили только на то, что люди давали в благодарность за исцеление и помощь. А ты прекрасно знаешь, ей было не по душе брать за это деньги.
По всей вероятности, выражение моего лица убедило дедушку, что я не лгу.
– Похоже, ты ничего не знаешь, – пробормотал он, задумчиво жуя. – Люди наверняка дарили ей пропасть всяких ценных вещей, да и деньги тоже. Может, она оставила деньги какой-нибудь из этих старых ворон, своих подружек. Например, этой карге Тибодо. Пожалуй, мне стоит нанести ей визит.
– Не делай этого, дедушка! – взмолилась я.
– Почему? Эти деньги ей не принадлежат. Они по праву мои… то есть наши.
– Если ты ворвешься в дом миссис Тибодо, она вызовет полицию и тебя посадят в тюрьму, – предупредила я. – Она говорила мне, что и на порог тебя не пустит.
Дедушка в очередной раз попытался прожечь меня взглядом насквозь и снова принялся за еду.
– Все вы, женщины, одинаковы, – бормотал он. – Привыкли жить за счет мужиков. Мужчина должен костьми лечь, чтобы дом ломился от всякого добра. А вы принимаете все как должное. А уж каджунские бабы вообще воображают о себе невесть что, – расходился дедушка все пуще. – Считают себя пупом земли. Им и в голову не приходит, что к мужчине следует относиться уважительно, хотя бы в его собственном доме. Ничего, рано или поздно я отыщу эти чертовы деньги, и тогда…
Я решила не продолжать бессмысленный спор. Не вечно же дедушка Джек будет искать призрачный клад. В конце концов он бросит это бессмысленное занятие. И тогда, может быть, вспомнит, что обещал стать другим человеком, работать не покладая рук и обеспечивать нам обоим достойную жизнь. Пока что он не слишком преуспел по этой части. Бывали удачные дни, когда он возвращался с болот с хорошим уловом или же с парой уток, из которых я готовила гумбо. Но чаще всего дедушка менял свою дневную добычу на бутылку дешевого джина или рома и возвращался домой с пустыми руками, злой и пьяный. В такие дни я готовила бедную каджунскую джамбалайю из того, что оказывалось под рукой.
Правда, дедушка Джек исправил кое-какие поломки, но его обещание привести дом в порядок оставалось невыполненным. Крыша по-прежнему протекала, подгнившие половицы скрипели. Несмотря на мои настойчивые увещевания, дедушка не изменил своим привычкам и относился к чистоте крайне пренебрежительно. Мылся он не чаще раза в неделю, к тому же не слишком тщательно. В волосах у него снова завелись вши, борода повисла клочьями, а ногти окружила черная кайма. Когда мы сидели за столом, мне приходилось старательно отводить взгляд от его грязных рук, так как это зрелище напрочь лишало меня аппетита. Но заткнуть себе нос я не могла и была вынуждена вдыхать запах пота и перегара, исходивший от дедушкиной одежды и немытого тела. Как человек может довести себя до такого состояния и даже не замечать этого, находилось за пределами моего понимания. Наверное, от алкоголя у дедушки притупилось обоняние.
Всякий раз, бросив взгляд на портрет бабушки Кэтрин, я испытывала острое желание снова взяться за кисть. Но, усевшись перед мольбертом, я тупо смотрела на лист бумаги и ощущала, что моя творческая энергия иссякла. Несколько раз я принималась делать наброски, даже написала маслом поваленный кипарис, поросший мхом. Но мой талант художницы, судя по всему, умер вместе с бабушкой Кэтрин. Ее подобная мысль привела бы в ярость. Но проблема состояла в том, что всё вокруг – деревья, птицы и травы – пробуждали в моей душе воспоминания. Мною овладевал очередной приступ тоски, и я не могла рисовать. Боль утраты была слишком сильна.
