Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Макерети Тина

– О, хорошо. Значит, о вас хорошо заботятся?

– Кому до этого есть дело?

– Я не хочу показаться грубым. Просто один человек подошел ко мне с расспросами, и теперь мне самому хочется столько всего у вас узнать.

– Да, мы видали таких.

– Что у вас за вопросы?

– Ну, например, все ли у вас в семье такие, как вы, и счастливы ли вы на этой работе?

– Это сугубо личные вопросы, Эсмерельда.

– В самом деле, Эрни, это очень личное.

– Как думаешь, нам стоит ответить?

– Думаю, стоит, если мальчик ответит тем же. Но предлагаю сделать это за ужином из устриц и супа из угря над «Лоном русалки».

– Ах, прекрасная идея, миледи. Предлагаю отвести его в наши комнаты в «Лоне»!

– Значит, в «Лоно»!

Они оба выжидающе посмотрели на меня.

– Слово за вами, юноша!

– В «Лоно»?

Тут карлики покатились со смеху, а отсмеявшись, сказали, что настоящим названием таверны было «Хвост русалки», но, конечно же, хвост – не та часть русалки, которой интересуется большинство моряков.

Эсме с Эрни оказались прекрасной парой. Когда мы поднялись в их комнаты, они усадили меня на самый удобный стул и щедро угостили. Они объяснили, что любили подшучивать над каждым встречным, будь то состоятельный джентльмен или паршивый пес – их мишенью становился каждый, а не только я, ибо что за жизнь без шутки? Мой вечер был полон их смеха, одновременно и детского, и взрослого, вырывавшегося из одного горла. Ужин в «Русалке» был лучшим из всех, на которых мне доводилось бывать до тех пор. Странно, но карлики напомнили мне о доме, если только дело было не в одном запахе угря и постоянных поддразниваниях, заставлявших меня чувствовать себя непринужденно.

После ужина мы перебрали с портвейном и проговорили до самой ночи. Нет, они были не мужем и женой, а братом и сестрой, которые занимались этим ремеслом с тех пор, как научились ходить, и содержали обоих родителей и троих братьев и сестер нормального роста до тех пор, пока родители не умерли, а дети не выросли.

– А потом мы остались одни, только я и он, и это неплохая жизнь.

– По большей части хорошая. Особенно теперь, когда у нас есть доктор…

– Который вовсе не доктор…

– Доктор, который не доктор. До него было несколько негодяев. Невежд грабить большого ума не надо, но именно поэтому мы выучились.

– И когда мы увидели доктора с его живым скелетом и трехногой девчонкой, мы подумали, что он может оказаться хорошим человеком.

– Из-за лошади…

– Да, из-за лошади.

Они не удосужились объяснить про лошадь, но рассказали про доброту, с которой доктор ухаживал за двумя своими изначальными подопечными, которые умерли, не выдержав холодного и необычайно спертого, насыщенного миазмами зимнего воздуха.

– Конституцией не вышли, видишь ли.

– Не вынесли зимней вони и холодов.

– Боже, летом бывает и похуже.

– Но не холодно.

– Не так холодно.

– Но доктор хорошо о нас заботится. Заключает все сделки и представляет нас публике. Забирает только треть выручки.

– Меньше, чем большинство.

– Позволяет нам вести образ жизни, к которому мы привыкли, верно, женушка?

– Но теперь ему вздумалось добавить к представлению детей.

– Свадьба уже устарела. Семья – вот чего хочет публика. Миниатюрная семья.

– И часто используют детей? – У меня не было возможности задавать много вопросов. И этот вызывал лишь жалостливые взгляды.

– Всегда.

– Дети лучше всего.

– Все умиляются, а мы делаем деньги.

– На милоте.

– Миленький, как поросеночек.

– Как сосисочка.

– Как тыковка.

– Как кисонька.

– Как младенчик.

– Именно. Сладких младенчиков – вот чего им надо.

– Ой, посмотри на мальчика. Видишь, как нахмурился?

– Лоб – что вспаханное поле.

– Это от ужаса.

– Все в порядке, Индейчик. Таким образом можно жить припеваючи.

– Посмотри, как мы хорошо устроились.

Тут Эрни достал небольшой поднос со сладостями, и я оценил каждую – они настояли, чтобы я их попробовал.

– Ты можешь быть нашим другом. На время гастролей.

– Мы бываем здесь каждый год или два. И уже видели тут труппу маори.

– Нет, то были самоанцы. Или австралийские аборигены.

– Ну откуда мне знать? Мы видели таких, как ты. Я бы и сам этим занялся, будь я нормального роста, просто чтобы зарабатывать на жизнь.

– Не говори глупостей, зачем мальчику это слышать? Он же настоящий. Разве не видишь? Ни леопардовых шкур, ни боевой раскраски.

– Я имел в виду, что ты хорошо зарабатываешь. У тебя все будет хорошо.

– Может, даже счастлив будешь.

– Мы вот иногда бываем.

– После виски.

Я попытался заговорить сквозь взрывы глуповатого смеха, которым они разразились.

– Прошу прощения, вы ошибаетесь. Я не собираюсь провести так всю жизнь. Это просто способ увидеть мир. Это не то, к чему я стремлюсь.

– Некоторых это устраивает. И к чему же ты стремишься, мальчик?

Хороший вопрос.

– Мне бы хотелось увидеть еще больше мира. И больше узнать.

– И как ты за это заплатишь?

У меня не было готового ответа.

– А, видишь. Не спеши отказываться от той жизни, что сама идет тебе в руки. Мы могли бы показать тебе, как оказаться в выигрыше.

– Если тебе когда-нибудь захочется.

– Да уж, она дело говорит. Ты хороший мальчик. Тебя могут обмануть. Мы о тебе позаботимся.

– Если тебе это нужно.

– Если тебе это нужно, да. Подумай об этом, мальчик.

– Маори.

– Индейчик.

– Туземчик.

– Перчик.

– Тебе нравятся карты, Перчик?

Так начались наши карточные вечера – регулярное мероприятие, занимавшее меня в последующие недели, пока Художник работал над рукописью и готовился к следующей экспедиции. Иногда я брал с собой Билли и Генри; иногда приходил один и встречался с удивительными друзьями карликов, такими как высоченный Человек-Жираф и Женщина-Фея – деформированные ребра на ее спине имели вид крыльев. Эрни с Эсме знали всех лондонских уродов, о чем они сообщили мне с некоторой гордостью, выгибаясь для привычного поцелуя в щеку. Манерой собирать всех нас вокруг себя они больше, чем кто-либо еще в Лондоне, напоминали мне стариков у меня на родине.

Они не всегда бывали такими веселыми. Выдавались вечера, когда мы просто сидели у них перед камином и разговаривали. У Эрни с Эсме была странная и грустная жизнь. Однако большую часть времени они пребывали в бодром настроении и проявляли ко мне интерес – и вовсе не тот, что остальные. Они были заботливы и добры, предостерегая меня, каких людей стоит опасаться, а каких любить. Похоже, по этой части я преуспел. Билли с Генри были моими лучшими друзьями, Ангусы – моими великими покровителями, а находясь в этой странной новой кучке изгоев и мифических существ, я вспоминал о другой своей сущности.

Глава 11

В первые недели выставки Художник за завтраком часто делился отзывами, которые мы получали. Мы с мисс Ангус сгорали от нетерпения, желая узнать, как принята выставка, в то время как мистер Ангус непоколебимо скрывался за собственными газетами. Было очевидно, что Художник надеялся получить от отца больший отклик, поэтому читал лучшие отрывки из отзывов вслух. Он был особенно польщен обзором в «Иллюстрированных лондонских новостях» и зачитал нам те выдержки, которые счел наиболее заслуживавшими внимания, прежде чем раскрыть, что иллюстрация на самом деле представляла собой меня, изображенного совсем не так, как на портрете его руки. В «Новостях» я выглядел очень представительно в своем костюме, с тонкими чертами лица и, судя по другим изображениям, которые я видел, почти индейской внешностью. Мой же образ, так давно запечатленный Художником на берегу Те Вангануи-а-Тары, изображал большеглазого юношу с открытым лицом, закутанного в плащ. Я не мог сказать, какое сходство было правдивее. Сама статья была очень хвалебной:

«Живописные виды Новой Зеландии чрезвычайно красивы, и их автор, похоже, изучил эту страну лучше, чем любой другой английский художник. Сюжеты подобраны удачно, будь то бурлящий вулкан в центре острова или безмятежный вечер в Заливе Островов. Резные дома туземцев изображены самым подробным образом и поражают нас своим сходством с резьбой древних мексиканцев и жителей Юкатана… Есть также несколько портретов новозеландских красавиц, причем осанкой и одеждой некоторые из них напоминают европеек.