Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Макерети Тина

Я шел, и меня переполняла чистая радость. В такие мгновения я осознавал, насколько хорошо был одет: галстук, жилет, сюртук, шляпа из бобрового фетра – когда-то все это находилось за гранью моего воображения. Я осуществил то, чего мне всегда хотелось, и теперь мне предстояло стать джентльменом в городе джентльменов. Было прекрасно осознавать, что к этому меня привели лишь происхождение и умение говорить. Прекрасно было также то, что я, вероятно, внушил лондонскому обществу хорошее впечатление о своем народе. Пока все больше и больше людей выходили из своих домов, а я возвращался к дому Художника, я был склонен видеть их преимущественно в положительном свете, пока они проходили мимо или занимались своим делом, к примеру, продавали кофе и горячие булки, которые я иногда покупал себе на завтрак. То, что у меня появилась такая привычка, было заслугой Билли, потому что иногда мы настолько запаздывали с возвращением домой, что наблюдали, как на горизонте занимался рассвет, и слышали зазывные крики разносчиков, предлагающих товар первым рабочим.

В моих ранних экскурсиях было еще одно удовольствие, потому что каждая горничная и кухарка уже успевала начать свой день. Уходя, я часто видел мисс Херринг и шепотом желал ей доброго утра. И потом каждый дом предлагал мне мельком увидеть женщин, хлопотавших внутри и снаружи, разжигая огонь, подметая, стирая одежду или готовя первую трапезу дня. Как приятно было смотреть в окна, согретые огнем очага и светом лампы, и наблюдать, как эти сильные женщины, иногда пышнотелые, иногда худые, готовят еду или, улучив минутку, завтракают сами. Я был очарован жизнью в помещениях для прислуги, ее видимой теплотой и домашним уютом. Жизнь этих женщин была тяжела, я это знал, но все равно она казалась мне знакомой. Эти женщины чем-то напоминали мне Ану Нгамате или милую миссис Дженкинс из паба в Холикроссе. Заглядывать в их окна было отдельным, тайным удовольствием.

Прошло меньше месяца с нашего первого дня в Египетском павильоне, когда Художник застал меня перед моим утренним променадом. Он был одет и готов составить мне компанию, и мне стало понятно, что его вмешательство было спланированным. Внезапно я ощутил укол разочарования. Теперь, когда круг моих интересов настолько расширился, я перерос свое увлечение Художником, но первые четверть часа нашей прогулки мы провели в приятной беседе о городе, о вновь строящихся домах и вокзалах, о цветущей растительности парка.

– Как ты освоился в своей новой жизни, Понеке?

– Думаю, я счастлив… Все просто здорово, благодаря теплому гостеприимству вашей семьи.

– Я рад этому. Мои отец и сестра обожают принимать гостей, и ты им очень нравишься.

– Я очень на это надеюсь. Мне бы хотелось им нравиться, потому что они нравятся мне.

– Еще бы. Тебе стоит об этом подумать. Я хотел поговорить с тобой с твоей первой недели в Павильоне, с того вечера, когда ты пошел гулять со своим новым другом.

Ага. Вот оно что.

– Джеймс, будь осторожен. Ты не знаешь, какие люди разгуливают по этому городу.

– Конечно же, вы правы. Просто дело в том… Вы просто не знаете Билли Нептуна.

– Да. Понимаешь, в этом и есть вся загвоздка. Мы можем защитить тебя лишь благодаря нашим связям. Как мы можем сказать тебе, что это за человек этот мистер Нептун? Раньше ты говорил, что его зовут мистер Смит.

– Я понимаю ваше беспокойство, но считаю его настоящим другом. Не думаю, чтобы он причинил мне вред или предал меня.

– Все может быть, Понеке. Даже если и так, это общение само по себе уже может нанести ущерб выставке.

Мы кружили по парку в быстром темпе, а не в мечтательной прогулке, с которой я обычно начинал свои дни.

– А, вот что вас на самом деле беспокоит. – Я не смог удержаться: сначала он нарушил мое уединение, а теперь пытался отвадить меня от моих друзей.

– Будет лучше, если ты не станешь говорить в таком тоне. У меня много забот, и выставка – лишь одна из них. Другая – моя сестра, репутация которой не должна пострадать от контакта с таким сомнительным персонажем.

– Понятно. – Значит, Билли мог заплатить шиллинг за посещение выставки, таращиться на меня с открытым ртом и тыкать в меня пальцами, как это делали другие, но не мог заводить со мной искренних бесед или предлагать мне свою дружбу.

– Джеймс, у тебя могут быть друзья, но пойми: они не должны иметь отношения к твоей работе со мной и к твоему пребыванию в доме моего отца. Не приводи их к нам домой или в наш квартал. И будь бдителен. Они могут оказаться не теми, за кого себя выдают, – по ночам на улицах опасно.

– Хорошо. Благодарю вас. Я понимаю ваши опасения. – Это было все, на что я оказался способен, дабы сохранить учтивость, и меня удивила сила моих чувств. Я бы не отказался от Билли. Не ради Художника или выставки, даже не ради милой мисс Ангус и щедрого мистера Ангуса. Я был знаком с Билли всего несколько недель, и он уже так много для меня значил. Мне следовало тогда предвидеть, что ждет нас в будущем.

Мы с Художником вернулись домой молча. По возвращении, если возникала такая необходимость, мы разговаривали друг с другом со всей сердечностью, зная, что в считаные часы нам предстоит отправиться в Павильон.

Теперь все внимание Художника было сосредоточено на его работе, и у него не было времени выполнять свои предыдущие обещания способствовать моему дальнейшему образованию, хотя я самостоятельно пользовался возможностью читать книги из его отцовской библиотеки или получал то образование, которое предлагал мне город в своих зданиях и магазинах. Благодаря хорошим отзывам и доходу от своего новозеландского предприятия, Художник теперь планировал экспедицию в южные районы Африки, по землям, которые, как и моя собственная, все еще были относительно мало изучены. А перед экспедицией должен был состояться выставочный тур по другим городам Англии. Похоже, каждый из нас все больше обрастал собственными заботами. Я настолько часто слышал, как Художник рассказывал о своей работе, что его речи больше меня не впечатляли, и мне хотелось чего-то большего. Однако мне не удавалось обнаружить никакой более глубокой связи с его интересами. Он взял от моей земли то, что хотел, и теперь стремился сделать то же самое в других землях: как только его книга будет продана, между нами все будет кончено. Когда я почувствовал, что интерес Художника ко мне угасает, мой собственный последовал его примеру. Я даже начал сомневаться в своих суждениях о нем, потому что они уже не захватывали моего внимания, и мне было непонятно, как им это когда-то удавалось. Поэтому, когда Художник попросил меня сопровождать его в том небольшом туре, я с извинениями отказался под предлогом, что мне нужно еще много сделать в Лондоне, чтобы закончить обучение. Неужели я настолько перерос того наивного мальчика, который покинул Новую Зеландию несколько месяцев тому назад?

Наш сезон в Египетском павильоне уже перевалил за середину, когда однажды со мной заговорил мужчина в дорогом, но покрытом пятнами от еды костюме.

– Эта выставка оказалась для меня крайне поучительной, – сказал он после несколько бурного знакомства, во время которого пожал мою левую руку своей правой и попытался сделать hongi (это стало моим привычным способом привлекать толпу), попутно стукнувшись со мной лбом и подбородком, прежде чем соединить свой нос с моим. – Да уж, эти далекие южные континенты и острова покрыты для нас мраком тайны, но ваше присутствие говорит об обратном. Я рад обнаружить, что вы, как и любой другой туземец из дальних стран, которого мне доводилось видеть или знать лично, в конце концов оказались всего лишь человеком.

Я не знал, как отнестись к этому комментарию.

– Нет. Понимаете, я хотел сказать… ну да. В вас нет вообще ничего необычного.

Наверное, при этих словах я вздернул нос.

– Не знаю, что сегодня со мной такое. Я пытаюсь сказать вот что: вы не дикарь, не полуживотное, не слаборазвитый и не полудикий человек. От нас хотят, чтобы мы поверили, будто весь остальной мир населен примитивными созданиями, которые мало чем отличаются от существ из зоопарка.