Оспожинки - Аксенов Василий Павлович

– Маша.

– Маша, заходите.

Дом сложен из брусьев, ещё не старый. Под шиферной двухскатной крышей, усыпанной сейчас, пока их не согнал оттуда ветер, жёлтыми листьями с берёзы, что заняла половину общего палисадника, разветвилась. Стандартный. На две семьи. Есть и соседи – в другой половине.

«Мешают жить?» – спросил я как-то у Володи про его соседей. «Они – нам, мы – им, – ответил он. – Как и положено. Мы им – по праздникам. Они нам – каждый день». – «Пьют?» – «Не то слово… Не просыхают. Ждём всё, когда спалят нас заодно с собой. Попытки были».

Не сам Володя строил этот дом. Строил бы сам, построил бы отдельный. Выделили им с Таней это жильё сразу, как они сюда приехали молодыми ещё специалистами – учителями. Так и живут. На строительство нового дома средств теперь им не найти. «Было бы для кого, – говорит Володя, – давно срубил бы… Сына нет, а Машка с Катькой улетели. Сюда ничем теперь их не заманишь». Привязан он, Володя, к дочерям своим – тоскует по ним очень. Жалеет, что все вместе не живут, и сетует: мол, времена такие.

Разувшись на просторной зимней веранде, уставленной по подоконнику цветами в разноцветных горшках и застеленной по полу бурой медвежьей шкурой, вошли мы в квартиру. Прохладно в ней. Уютно. Чисто. Володя – хозяин отменный, мастеровой. Всё у него – и в ограде, и в сарае, и в квартире – ладно, всё на своём месте. И мебель сделана его руками – сразу не отличишь и от фабричной. Таня – хозяйка замечательная. Детей к порядку приучили. Бывал тут раньше, когда дочери Володи и Тани в школе ещё учились, знаю.

Включив без звука телевизор и предложив нам, чтобы мы «не заскучали», для развлечения семейный фотоальбом, отправилась Таня на кухню готовить на стол и уху из стерляди поставить на плиту вариться. Хлопает, слышим, дверью холодильника, гремит посудой – расторопная, с детства такая – шебутная.

Просмотрели альбом наскоро – Володя быстро, с краткими комментариями, пролистал его, смущаясь. Мы – Володя, сразу же согласившийся, Маша и я, – по моей просьбе, пока Таня готовит уху и управляется с закусками, пошли на берег, чтобы проплыть на Володиной моторной лодке по реке до Россыпей – так скалы называются на правом берегу Ислени, ниже Баженовской курьи и устья Чёрной, горной речки.

Приплыли до места. Камни с гор, каждый в своё время, скатываются до реки и даже в реку, потому и – Россыпи. На берег вышли. Посидели на тёплых валунах. И говорить-то ничего не хочется – великолепие такое. Перед тобой могучая река, с узкой полоской другого пологого берега, за тобой – горы высокие, поросшие сосной, с глубокими распадками, над тобой небо, прочерченное с юга на север только что пролетевшим турбореактивным самолётом. По камням ящерицы чёрного и табачного цвета, как и тысячи лет, наверное, назад, неспешно ползают или лежат на них бездвижно – отогреваются на солнце. Летают бабочки, напоминая вечность. День – лодок мало на реке, – тихо поэтому. Где-то урчат они, но их не видно.

Маша под сильным впечатлением. Я, замечая это, рад.

Побыв и вдохновившись природным благолепием, помня, что нас ждёт дома Таня, поплыли обратно.

Стол накрыт. Уха давно уже готова. Таня шумит: где пропадали?!

Выпили под уху. Самогонки Володиного изготовления. Закрашенной под коньяк, а настоянной на боярке, рябине и шиповнике. Крепкая. Без запаха сивухи. И после ухи выпили. Вкусно закусили. Стерлядью – мы солёной, Маша отварной – и чёрной икрой, чашка с ней полная с воткнутой в неё ложкой – ешь, сколько хочешь. Поговорили. Есть что, школу, и кого, учителей и одноклассников, вспомнили. Кого-то помянули. Как водится.

Включили свет уже, стемнело за окном.

Все вместе стали упрашивать Володю, чтобы он взял аккордеон и поиграл нам на прощание. Играть Володя отказался: мол, мало выпил. Ещё нальём, мол. Потом сказал: «Рассохся инструмент». Ну, что тут делать?

– Маши стесняется, – говорит Таня. – Он – как ребёнок… ты же его знаешь.

– Да уж, ребёнок, – говорит Володя.

– Когда напьётся-то – играет.

– Не сочиняй уж. Всё забыл.

– Ну, покуражься.

– И не думаю.

– Вовка, ты вредный.

– Ты не лучше.

Выйдя из-за стола и удивив этим хозяев, засобирались мы: пора, мол.

Вручив нам мешки и пакеты с подарками – с вареньями какими-то, соленьями – для Маши в дорогу и с крупной, килограмма на четыре, стерлядкой – для Василисы Макеевны, – проводили нас Таня и Володя до машины, уговаривая заодно остаться ночевать. Я сказал, что мама ждёт меня и беспокоится. Позвони, мол, есть же телефон. Позвоню, да, дескать, не услышит.

– Очень жаль.

– Ну, жаль, конечно.

Обнялись мы с Володей крепко, чуть не до хруста, руки пожали, силой будто меряясь. Расцеловались Таня с Машей, словно давнишние подруги.

– Может, останетесь?.. Найдём, чё выпить.

– Есть положить где – комната пустует.

– Мы к вам приедем… В следующий раз.

– Точно, приедете?

– Приедем.

Всё же расстались.

Мы отбыли.

И я с каким-то странным чувством: как будто что-то потерял, но что – не знаю.

Вечер поздний, близится к полуночи. Тепло. И пасмурно. Вместо тумана – лёгкая испарина – влечёт с полян её к реке. Видна только – освещённая фарами – дорога. Плохая та, разбитая, – едем мы не спеша, и торопиться мне не хочется. То и дело притормаживаю перед колдобинами и объезжаю их, где можно.

Машин нет – ни встречных, ни следующих за нами. Свет – как включил ближний, так и не переключаю. Стекло отпотевает – протираю.

– Можно окно открыть?

– Конечно.

На Комарах остановились. Место так называется, с дорогой рядом. Прошли до берега сосновым лесом по тропинке.

Костёр кто-то оставил на камешнике возле самой воды. Присели мы с Машей к нему на бревно. Рядом.

Плещет волна. Небо без месяца и без звёзд, в кромешных тучах. Баржи и самоходки по реке идут. Вверх – гружённые древесиной, вниз – разными контейнерами. Гудят, приветствуя одна другую. Красные, зелёные и жёлтые дорожки по воде от их габаритных ламп и прожекторов тянутся к нам. Моторные лодки на больших скоростях носятся в потёмках – их только слышно, но не видно. Там-там, на далёком противоположном берегу, костры мерцают – вечеряют рыбаки.

– Как мощно, – говорит Маша. – Дух захватывает. Хоть и темно.

– Да, – говорю.

– Не подавляет…

– Мы привыкли.

– А разве можно к этому привыкнуть? – спрашивает Маша.

– Можно, – говорю. – Пока не утратил…

– Ну да, пожалуй… Близко – не видишь, аберрация… У Сербии есть своё место в мире, – говорит Маша. – Оно мне очень, очень дорого. Но без России этот мир и не представить… Вы, – говорит, – такие большие, такие огромные. Когда летишь сюда на самолёте, об этом вовсе думать начинаешь.

– И это только полпути.

– Ну, и во всём.

– Кончается, наверное, Россия.

– И во Святых своих… Нет, нет… Неправы вы, Иван… Наши монахи говорят, что все надежды только на Россию, что все мы ещё будем свидетелями воскресения её. И наш святитель Николай Сербский об этом много говорил… Вы о нём знаете?

– Да, знаю.

– Он, в годы самых страшных гонений у вас, уверял отчаявшихся среди сербов, что настала в России великая жатва душ, и что в эти дни многострадальный ваш народ наполняет рай больше, чем любой другой христианский народ на земле. Это же было не напрасно… И что Россия находится под заступничеством Пресвятой Богородицы – об этом тоже говорил он… Да и святой Иустин… Попович.

– Как-то не верится… Хотелось бы надеяться. Помолчала Маша сколько-то и говорит:

– Это, конечно, дело веры. И надежды… Я не сомневаюсь…

– Дай-то Бог.

– Мир без России невозможен. Как бы кому об этом не мечталось.

– Были империи, и нет их.

– Не о границах я – о духе.

Близко от берега пронеслась моторная лодка.

Волна зашумела.

– У вас дети есть? – спрашивает Маша.

– Есть, – говорю. – Двое. Дочь и сын.

– Уже большие?

– Да не очень. А у вас? – спрашиваю.