Екатерина Великина - Книга для ПРОчтения
Предполагаю, что именно тогда и возникла гениальная идея «снести все на фиг, построить как следует и зажить наконец-то». Вот это-то «зажить наконец-то» мне запомнилось больше всего. Я под этим самым «наконец-то» существую большую часть своей жизни. О да, прекрасная фея ткнет своей палочкой в глаз, слон в зоопарке закукарекает и снесет страусиное яйцо, а вместо зимней хляби выпадут фиалки… И уж мы заживем так, что страшно себе представить как.
Примерно так мы с бабушкой и мечтали, пока дед возился со стройматериалами. Причем как при строительстве, так и при ремонте у женщин и мужчин совершенно разные подходы к процессу. Мне кажется, это еще с древних времен пошло. Вот, к примеру, у какого-нибудь небритого неандертальца стадия «ужин готов» наступает ровно в тот момент, когда башка мамонта соприкасается с каменным молотком. И глобально неандерталец прав: свежее мясо — половина дела. Но мне гораздо ближе позиция жены неандертальца, которая считает, что ужин — это нечто, подвергнутое тепловой обработке, лежащее на блюде с гарниром из корешков (или чего они там копали, прости Господи). У меня почти нет сомнений в том, что первобытный мужчина предлагал сожрать мамонта «так» и «вообще не париться», И ведь, сцуко, сдох бы этот самый мужчина! Нажил древнего глиста и сдох как миленький. Потому что сырое мясо — это еще не ужин. Как и новые стены, которые вовсе не «заживем». Вовсе!
Новое жилье — это совокупность удачной обстановки и тысячи мелочей, призванных эту самую обстановку завершить. Во всяком случае, мы с бабусей всю дорогу размышляли о том, где будет стоять телевизор, как расставим мои игрушки, с какой стороны повесим полку для посуды и какого именно цвета скатерть следует купить, так чтобы она гармонировала с цветом обоев, которые должны быть «в листик», потому что это дача и еще потому что нравится, ну и шкаф у нас светлый, потому что с зеленым будет хорошо, воскл., воскл., воскл.
А пока мы с бабкой фантазировали, дедуська строил. К слову, строил он быстро и довольно качественно: дом рос как на дрожжах. Нет, в процессе все, конечно, по сто раз перегрызлись — куда же без этого в нашем семействе, — но на конечном результате это не отразилось. Сначала был готов первый этаж, затем второй, после положили крышу и пригласили печника. Печник компостировал мозги еще около месяца, после чего его выгнали, предварительно осудив «за взгляды», и сложили печь самостоятельно.
— Ну что, Марина, готовьтесь к переезду, — сказал дед бабке в одно прекрасное утро. — Стены уже есть, печка хорошая, чего в старом-то доме сидеть?
— Но, Витя, там же еще нет внутренней отделки, — попыталась возразить бабушка. — Там же ведь голый брус, и пакля из швов торчит.
— Это ты, Марин, как хочешь, а только старый дом я начинаю разбирать завтра, — ответил ей дедушка.
Дедушка у меня был очень доходчивый старик и дважды не повторял, а поэтому паковаться мы начали тем же вечером.
Уже на следующее утро, точно расстрельное семейство, мы стояли с бабкой на тропинке и мрачно смотрели на то, как дед разносит наше старое жилье. Под моими ногами валялись несколько узлов с игрушками и одеждой и кое-какая мебель из той, что покрепче. Поплакали, но переехали. Обустроились даже кое-как. Только вот «зажить» не получилось. Потому что когда пакля из стен торчит — это хоть и экологично до невозможности, но глаз совсем не радует.
— Ничего, — успокаивал нас дедушка. — Как-нибудь достроим, главное, что стены есть… Так сказать, основание готово…
Но «как-нибудь» все не наступало. Большую часть времени дедушка лежал в готовом «основании» и строил планы на дальнейшую жизнь. То, что нам ничего не светит, мы с бабушкой поняли окончательно после одного занимательного эпизода. Я очень хорошо его запомнила, потому что вот тут и началась моя карма.
Как-то раз дед зашел в дом с улицы, поинтересовался насчет пожрать и, узрев бабкин кукиш, направился к кровати. Насколько я помню деда, он вообще испытывал некую тягу к вещанию на горизонтальных поверхностях (читать как «лежал и бухтел гаже радио»). И вот, значит, топает дедушка до койки и отчего-то на нее не ложится. Обычно сразу бухался, а тут какая-то заминка. Поворачиваем с бабкой головы и видим, что у дедушки реальная проблема. Ему кепку с башки пристроить некуда. Ну правда некуда. Полки-то нет ни одной. Сам же строил свое основание, дурак старый. Ясное дело, что мы с бабушкой так это гаденько наблюдаем — дескать, выкуси, паразит, до чего ты нас довел. А дедушка все глазенками по стенкам шарит и вообще озирается. Я уже прямо-таки чувствую эпохальное «старый черт», готовое вот-вот сорваться с бабкиных губ, как вдруг дедуська замечает нас, приосанивается и сует руку под кровать. Несколько секунд, и из-под кровати появляется кувалда и здоровущий гвоздь, из тех, которыми скрепляют брус. Презрительно глядя на нас, дедушка подходит к стене, несколькими точными ударами забивает это железное уродство ровно посередке, вешает на него кепку и победоносно ложится на свой королевский одр. Бабка утыкается носом в готовку, я уползаю к своим игрушкам. Выкусили. Зажили. Наладилось.
Справедливости ради следует заметить, что позже и дедушка выкусил, но его выкуса хватило только на одну комнатенку — мою. Так и жить бы нам в экологии, если бы однажды ночью в мое младенческое ухо не попала пакля. С потолка. Умученная цысовской кухней, а может быть, просто по недоразумению — мне лет семь было, не больше — я решила, что мой мозг прогрызла мышь, и подняла страшный визг. Перформанс вышел не кислый, потому что дедушка сразу же подумал, что это опять его токарный станок тащат, и схватился за топор, а бабушка постановила, что у дедушки очередное помутнение и он нас сейчас порубает. Электрической проводки у нас тоже не имелось — так, проводки какие-то, утром скрутишь, вечером растащишь, а поэтому водевиль продолжался минут десять. Через десять минут дедушка вышел на улицу с синяком под правым глазом и моим ночным горшком на левой ноге и долго-долго курил. А ровно через сутки моя комната была готова: стены, обои, потолок — все как надо. Мне даже картинку какую-то повесили, чтобы больше мышами не бредила.
Но на этом все.
То есть совсем все.
Последующие десятилетия мы так и жили в этом полудостроенном доме, с гвоздем, торчащим из стены. И пожалуй, самое поганое в этом проживании заключалось именно в том, что дом новый, и что потенциал у него хороший, и что от этого потенциала ты получаешь, извините, хрен.
Ржавый.
Гвоздь вытащили из стены уже после смерти дедушки; тогда же и принялись доводить дом до ума. Увы. Мы, конечно же, что-то сделали, но за двадцать лет «основание» порядком испортилось. Где-то подгнил пол, где-то отошли доски, предбанник вообще пал смертью храбрых… И вот сколько я себя помню, я в дедушкины дела не вмешивалась, но где-то там, внутри, протестовала отчаянно. «Уж у меня-то будет по-другому, уж я-то заживу, уж в моей-то семье…»
