Игорь Губерман - Путеводитель по стране сионских мудрецов
Поеживаюсь и сейчас, перепечатывая это. Кто мешает ущемленным местным людям писать собственные песни? Разве, чтобы стать пушкиноведом, нужно что-нибудь еще, кроме способностей и готовности к нищенской зарплате? До белого каления раздражает бедного прозаика сам факт еврейского участия и во всем перечисленном, и во всем прочем, не названном.
Но это же как раз и есть еврейская точка зрения, глумливо пояснил мне соавтор: мы их любим и усердствуем, так почему и чем мы так им неприятны? С этим я ошеломленно согласился. Ибо ведь ответной любви — не было и в помине. А что касается замечательных поэтических строчек:
…Особенный еврейско-русский воздух…
Блажен, кто им когда-либо дышал… —
так ведь и это написал еврей Довид Кнут, от россиян такого мы не слышали ни разу.
В семидесятые годы СССР открыл евреям выезд. Это и было началом конца одного из самых волнующих романов еврейской истории. Конечно же, еще и посегодня мы находимся внутри этого процесса. И тем не менее те евреи, которые хотят стать русскими, могут добиться своего. Здесь и крещение, и смешанные браки. Те, кто хотят сохранить свою культурно-национальную особость, —уехали или уедут. И конечно же, есть те, которые, как бы это поприличнее выразиться, хотят и рыбку съесть, и усесться самым приятным образом. Как и свойственно такого рода людям, совершают они эти действия с грацией слона в посудной лавке, с тем замечательным отсутствием малейшего такта и редкостным бесстыдством, которое, увы, заметно свойственно евреям. Это и хасидские радения в Кремле, и хамство нуворишей, это и многое другое, что перечислять нам неприятно.
Сделаем только минутное отступление в генетику — науку, для нас невнятную и темную, но есть у нас гипотеза, которую не высказать нельзя. Когда-то ведь евреи завоевали землю Ханаанскую, и мы уже упоминали этот факт. А там издревле жили давние потомки Хама — да, того самого, знаменитого библейского сына Ноя. Легко предположить, что главная особенность этого предка (сделавшая его имя нарицательным) передалась в какой-то степени потомкам. А пришельцы, смешиваясь с местным населением усвоили черты его характера, слегка ослабив и разбавив их, естественно. Так не отсюда ли явились пресловутые еврейские бесцеремонность и настырность?
Что ж, есть люди, которые сидят на вулкане не из-за отсутствия достоверной информации, а по собственному желанию. И когда вулкан взорвется, им не на кого будет жаловаться, кроме как на себя самих.
Что же осталось от еврейско-русского романа? Ответим только за себя. Осталась огромная любовь к этой стране. К ее людям. К ее полям, лесам, городам и деревням. Осталось страшное ощущение причастности. К ее истории. К ее душе. И еще песни, которые многие поколения израильтян поют на иврите, в полной уверенности, что это исконно израильские песни, и которые мы, надравшись, поем хором по-русски. Например:
Летят перелетные птицы
Ушедшее лето искать.
Летят они в жаркие страны,
А я не хочу улетать.
А я остаюся с тобою,
Родная моя сторона,
Не нужно мне солнце чужое,
И Африка мне не нужна.
Конечно же, не нужна, какая там Африка! Музыка Блантера.
Эхо этого романа, раздирающее душу ощущение двойной причастности, принимает порой формы поразительные. Одному из нас однажды позвонила наша давняя общая приятельница и, чуть запинаясь, попросила ей помочь: захоронить прах отца, недавно умершего в Питере. А разговор наш — в Иерусалиме. Речь шла о распылении праха в Иудейской пустыне — такова была предсмертная отцовская просьба. И была всего лишь половина праха — вторую он просил оставить в Питере, в котором прожил свою жизнь и который обожал. А был он физиком, талантлив был необычайно, много сделал для науки и империи, а кто он — осознал на старости, отсюда и такое ярое желание соединиться со своим народом хотя бы в виде части праха. Было нечто символическое в нашем предстоящем действе, и сидели мы в машине молча, подбирая место, чтобы виден был оттуда Иерусалим — это входило тоже в просьбу к дочери. На склоне возле могилы пророка Самуила такое место отыскалось. Дочь вынула из сумочки старый школьный пенал, вытрясла оттуда горсть серого праха, и ветер аккуратно унес его, развеивая по пустыне. Так советский физик разделил себя посмертно, чтобы обозначить поровну свою любовь и причастность.
*
Забавно, как потомки назовут
загадочность еврейского томления
- евреи любят землю, где живут,
ревнивей коренного населения.
*
Питомцы столетия шумного,
калечены общей бедой,
мы дети романа безумного
России с еврейской ордой.
Что же до воспоминаний о романе, то ничуть мы в этом не уступим тем евреям из Испании, которые наверняка годами разговаривали о своем прекрасном прошлом (как евреи, вышедшие из Египта). Если в эти разговоры вслушаться, то возникает странная миражная картина: вовсе не было в России просто учителей-евреев, просто инженеров-евреев, просто техников-евреев и бухгалтеров-евреев. Были лишь начальники, директора (ну, замы в крайнем случае) — одни лишь командиры и распорядители. И всё было доступно им, и всё они могли достать. Один из этих устных мемуаристов пожевал губами, вкусно вспоминая, что у него было, и блаженно сообщил:
— А какие одеколоны я пил!
И еще об одном романе, суть которого можно вполне выразить известными словами: «Ибо сильна любовь, как смерть». Вот именно: как смерть.
Роман евреев с Германией достиг своего апогея в двадцатых годах XX века. Несколько цифр: в эти годы число смешанных браков с коренным населением достигает сорока пяти процентов. С 1921 года до 1935-го активно действует Союз национал-немецких евреев, выступавший на стороне нацистов, разделяя все ценности этой идеологии (за исключением, естественно, одной — мизерной, в сущности, в результате недоразумения…).
Можно сказать, что евреи в Германии появились раньше самих немцев — в IV веке они пришли сюда вместе с римскими легионерами и прилепились к этой земле. Слепотой, вызванной горячей привязанностью, они страдали издавна. Во время первого Крестового похода французские евреи, ставшие жертвой погромов, предупреждают своих немецких соплеменников об опасности, связанной с продвижением крестоносцев через Германию. «Спасибо, — отвечают немецкие евреи, — но с нами этого не случится». Эту свою глубокую веру они пронесут через века, вплоть до печей Майданека, Треблинки, Освенцима.
Немецкие евреи говорили на своем языке. Этот язык, на котором говорили не только они, но затем евреи всей восточной Европы, отличался от всех других языков, на которых общались евреи Изгнания. И не только тем, что его основой был средневековый немецкий. Он отличался тем, что был единственным, который евреи называли еврейским — идиш. Это удивительный язык, который трогает сердца даже тех, кто, нам подобно, знает на нем полтора-два слова. Как в свое время отметил Ломоносов, у каждого языка есть своя сфера приложения: на испанском с Богом хорошо говорить, на французском — с дамами любезничать, на немецком — ругаться, русский же ко всему пригоден. Поскольку про идиш, равно как про иврит, Ломоносов не написал, то мы хотим дополнить наблюдения мэтра российской науки и словесности. Так вот, иврит, как всем совершенно очевидно, — официальный язык Господа Бога. На нем Он диктовал Моисею заповеди, на нем Он говорил с пророками, на нем поносил сынов Израилевых и порой жалел их. Все это Он делает на иврите. Но смеется и плачет Господь на идише…
