Наталья Нестерова - Двое, не считая призраков
Девочка родилась маловесной и слабенькой. Ее месяц держали в больнице под колпаком. Выходили, откормили до двух килограммов ста пятидесяти граммов — сказали: забирайте. Боре выдали на руки сверток с пышным розовым бантом. Он поднял уголок одеяла, увидел сморщенное красное личико двухкилограммового головастика. Почему-то не хотелось шмякнуть головастика о землю, хотя из-за него погибла Лора. Вообще ничего не хотелось, в том числе — жить. Отдал матери сверток, равнодушно и брезгливо.
Боря пил. Ежедневно и упорно. Заливал в себя вино и водку. Стойкое отвращение, которое с детства испытывал к спиртному, давало о себе знать. Организм не принимал алкоголя, выплескивал его наружу, выворачивал желудок, выкатывал глаза из орбит, спиралью скручивал кишки. Но Боря упорно пил. Другого способа ухода от действительности он не знал. В тумане и мороке, как пришибленный, а выйти из них… Куда? Лоры нет!
Родители, тоже не мыслившие иного утешения в горе, как спиртное, вначале поощряли его возлияния. Потом, увидев нечеловеческое упорство Бори — пить, пить и пить, — стали возникать. Не давали денег, ругались. Он занимал у всех подряд, таскал из дома вещи и продавал за бесценок. Только бы купить водки!
Боря стремительно катился вниз.
ИСКУСИТЕЛЬ
Посланец с того света не удивил и не испугал Борю. Его вообще ничто не могло удивить, испугать, там паче обрадовать. Да хоть марсианин! Пошли вы все!
В горле саднило от частой рвоты, в животе плясали сабли и ножи. Чуть подождать и еще полстакана заглотить.
— Молодой человек! Ах, как вы расточительно обращаетесь с такой прекрасной физической формой!
Это проговорил старикашка, сморчок-боровичок, неизвестно когда вошедший и пристроившийся в кресле.
— Иди к черту! — послал Боря.
— Можно сказать: только от него! — весело сообщил старикашка. — Только от него, родимого!
Он говорил как добрый дедушка, а глаза, хитрые и злые, словно щупали Борю, бегали по телу, оценивали.
— Выбирать не приходится, — вздохнул боровичок. — Хоть не имбецил, и на том спасибо.
Боря выпил вино. Только опрокинул в рот, оно тут же ринулось наружу.
Его выворачивало в туалете. За спиной стоял старикашка и комментировал:
— Очень хорошо! Для надежности еще два пальчика в глотку, чтобы вся дрянь выскочила.
Без пальчиков Борю со свистом и стоном вывернуло до потрохов. Слюни и сопли повисли длинными вожжами.
— Прекрасненько! — радовался старикашка. — А теперь на кухню. Горячий сытный обед, крепкий чай — то, что нам, рефлексирующим идиотам, требуется.
Боря вытер ладонью лицо. С размаху, с разворота двинул старикашке в рыло. Тот должен был упасть, отбросить копыта. Но кулак провалился в пух, в мягкую пустую материю. Старик даже не покачнулся.
— Что за манеры! — осуждающе попенял голосом оскорбленного аристократа и мгновенно перешел на злой свист лагерного пахана. — Мразь! Шестерка! В мизире утоплю! — Усмехнулся и снова ласково заворковал: — Пойдем, голубчик, ам-ам делать. Добрый дядя приготовил. Из скудных запасов соорудил царский обед. Гречневая каша со шкварками и жареным луком. Наш секрет — капелька чеснока. Чуточка! На кончике ножа: не для вкуса и запаха, а для напоминания, неуловимого, как первый вздох пробудившейся ото сна девственницы. Прямо скажем, раз чеснок, то девственницы еврейской нации…
Боря невольно пошел за ним на кухню. Сел за стол, взял вилку и стал есть со сковородки гречневую кашу. Действительно вкусную.
Старикашка не закрывал рта. Его несло, как болтливого человека, долго и вынужденно молчавшего.
— В свое время, оно же время повального рабского дефицита, я, ваш покорный слуга, на серебре, на золоте едал. Крабы, лобстеры, угри копченые, артишоки, трюфеля… Ты, чурбан, поди, считаешь, что трюфеля — это конфеты… Впрочем, из конфет тебе только леденцы и карамельки доставались. Так вот, мои столы ломились от деликатесов! Поддаваясь снобистскому гонору, я их жрал! Но лучше гречневой каши со шкварками и жареным луком, с капелькой толченого чеснока ничего не бывает! Чувствуешь? Скажи! Ну?
Боря кивнул.
— Вот! — Старикашка сглотнул слюну. — Ты мне начинаешь нравиться. Хи-хи! Богатый импотент платит за подглядывание в публичном доме! Глухой композитор смотрит на оркестр и по движению смычков слышит музыку! Слепой художник кончиками пальцев… Я вижу, голубчик, аллегории вам недоступны. О чем бишь я? Издержки богатства! Оно подчиняет, диктует, управляет тобой! Но это диктат царской власти. Нет более несвободных людей, чем монархи. Когда тебе принадлежит мир и пространство, тебе не принадлежит время — ни секунды времени в личное пользование. Ты куплен, продан, ты родился в золотых оковах… Ай, как хорошо! Мы почти съели кашку. А у нас еще колбаска жареная! Дрянь, которая присвоила себе имя «Любительской». Знал бы ты, дитя подземелья, вкус настоящей «Любительской», из особого цеха, для кормушечной номенклатуры произведенной. То была не колбаса, то была песня из бычков солнечной Аргентины, убитых ласково, под музыку Вивальди и щекотание под брюхом. Запомни! Если убивать жертвенных животных в состоянии эйфории, то у них не свертывается кровь, в мышцы не выбрасываются ударные дозы адреналина, и мясо не становится жестким. Советская говядина последних десятилетий напоминала по вкусу подошву и будила злобу в организмах послушных граждан. Рядовые не подозревали, а командиры хранили секрет. Бык, убитый пошло и жестоко на всплеске агрессии, отдавал свои гормоны рядовым советским едокам, счастливым уже тем, что им достался килограмм костлявого мяса. Покушал борща — и жену поколотил, схарчил котлеты — и рекорд производительности поставил. Впрочем, мы не собираемся есть тех, кого принесем в жертву. Что колбаска? Слопал? Молодец! Теперь чай. Крепкий, свежий, заваренный из мусора, подметенного на вонючей китайской фабрике. Про настоящий чай я бы спел тебе "песню, да времени нет. Скоро придет твоя квашня теща, отправившаяся на детскую кухню за молоком для младенца. Давай знакомиться? Харитон Романович, без ложной скромности гений подпольного предпринимательства. Почил в бозе, то бишь был убиен конкурентами пять лет тому назад.
Боря нормально не питался больше месяца. Теперь, под гастрономические россказни старичка, набил желудок. От водки не пьянел, а от гречневой каши и жареной колбасы осоловел.
— Не понял! — усмехнулся Боря развязно. — Ты что же? Мертвый? С того света явился?
Совершенно верно! Ах, как приятно видеть вашу реакцию! Не обмороки трепетного гимназиста, а цинизм звереныша, выросшего в джунглях! Отличненько! Сработаемся! Молодой человек! Надежда наша! — пафосно воскликнул старичок. И без перехода ехидно прошипел: — Недоносок шлюхин! Кто бы выкобенивался! В дерьме захлебнешься! Сгниешь, как падаль, без нас!
