Дорис Лессинг - Бабушки (сборник)
— Да, шесть.
— Ух!
Потом, когда молчание затянулось, она предложила:
— Может, зайдешь, посмотришь на нее?
Томас еще какое-то время молчал. Виктория подумала, как жаль, что девочка на него не похожа. Что он в ней увидит? Малышку с шоколадной кожей и именем Мэри. Но она такая сладкая…
— Я почти каждый день гуляю в парке… — Виктория сказала название.
— Хорошо, увидимся там. Завтра?
Она оставила Диксона с няней, одела Мэри в розовое платье с рюшечками, вплела в коротенькую пушистую косичку розовый бант, и они встретились с Томасом в парке на скамейке.
Он был весел, шутил, словно отгоняя свой скептицизм, в общении был приятен. На самом деле разговор складывался даже лучше, чем тем летом, когда все их отношения ограничивались постелью. Он непринужденно общался с маленькой Мэри и даже сказал Виктории, что у нее бабушкины руки.
Бабушкины? Он имел в виду Джесси.
Томас купил Мэри леденец, поцеловал и ушел, сказав:
— Я буду на связи.
Теперь у него есть ее телефонный номер и адрес.
Виктория думала: больше, наверное, я его не увижу. Ну в суд-то я не пойду! Либо появится, либо нет.
Он в тот же вечер сообщил матери и брату, что у него есть дочь по имени Мэри цвета светлого молочного шоколада. Помните ли вы Викторию?
Эдвард сказал:
— Нет, а должен?
Мать заметила, что так и знала, но Томас многих приводил домой.
Эдвард стал привлекательным мужчиной, серьезным, внушительным, к тому же — загоревшим и полным сил, поскольку только что вернулся с очередного расследования в Маврикии. Он был гордостью семьи, окончил хорошую школу, университет, уж не говоря про то, на какую организацию он работал. Томаса до сих пор воспринимали как младшего брата, даже в том же университете, где он изучал искусство и его менеджмент — в теории: он хотел стать менеджером в этой области, в частности, собирался организовать поп-группу. Он всегда придерживался своей роли младшего брата безупречного Эдварда. Как Томас мог сравняться с ним, Эдвардом, который был уже женат и имел ребенка?
Так что Томас сообщил:
— У меня есть дочь, я ее видел, она просто куколка, — в духе гонщика, у которого появился шанс поравняться с лидером.
— Надеюсь, ты учел все возможные юридические последствия, — проговорил Эдвард.
— Ой, ну не будь таким, — ответил Томас.
Джесси Стэйвни глубоко задумалась. Пышная копна золотистых волос, сохранившихся в воспоминаниях Виктории, уже седела, сейчас они были завязаны на затылке черной ленточкой, которая от тяжких усилий держаться на месте тоже уже смялась и начала покрываться сединой. Ее сухое лицо было красивым, огромные зеленые глаза деликатно подчеркивались совсем белыми веками. Джесси всматривалась в перспективу, преподнесенную ей судьбой, если не сказать — роком. Ее выразительные руки сложились в жесте молитвы или раздумья, и она опустила на них подбородок.
— Я всегда мечтала о чернокожем внуке, — задумчиво сказала Джесси.
— Боже мой, мама! — воскликнул Томас, которого зацепила не столько ее сентиментальность, сколько, быть может, мысль о том, что ей бы впору украшать нос корабля, так неустрашимо смотрела Джесси в глаза надвигающейся буре, баллов в восемь-девять.
— Что такое? — спросила она. — Ты что, хочешь, чтобы я тебя вышвырнула?
— Ну, Джесси. — Эдвард попытался успокоить их натренированной улыбкой. — Возможно, это шантаж, вы об этом подумали?
— Нет, — ответил Томас, — о деньгах она ничего не говорила.
— Классический шантаж.
— Разумеется, мы должны дать ей денег, — сказала Джесси.
— Нет, разумеется, не должны, пока не убедимся, что это правда.
— Я не сомневаюсь, что правда, — настаивал Томас. — Ты ее не знаешь. Виктория не из тех, кто так поступает.
— Все очень просто выяснить, — не унимался Эдвард. — Пусть сделает тест ДНК.
— Боже, как ужасно! — сказал Томас.
— Да, это определенно звучит агрессивно, — добавила Джесси.
— Тебе решать, — сдался Эдвард. — Эта семья чьих угодно внебрачных детей может растить годами.
— Нет, — ответил Томас, — она хорошая.
И добавил, вскрыв наконец одну из причин своей гордости, от которой он просто светился:
— Папа будет рад.
— Будет, он же человек последовательный, — согласился Эдвард.
— Нет, последовательности от Лайонела не ждите, — возразила Джесси. О бывшем муже она говорила исключительно с беззаботным презрением. Отчасти это было связано с тем, как они расстались, отчасти — с ее энергичным участием в движении феминисток.
Лайонел был мужчиной привлекательным, даже неотразимым, и крайне неверным, так что ей пришлось его выгнать.
— Люби тебя, люби твои измены! — кричала она. — А я не люблю!
— Справедливо, — спокойно ответил он.
Они часто встречались, каждый раз ссорились и называли это полюбовным разводом.
Лайонел оплачивал обучение сыновей и, с учетом ненадежности актерской жизни, одежду, пропитание, поездки и все остальное — от случая к случаю. Раньше родители жутко ссорились из-за того, как воспитывать мальчиков, но сейчас уже меньше. Отец, старомодный социалист-романтик, настоял, чтобы они оба пошли в обычную школу, это в те времена было популярно в его кругу. «Либо потонешь, либо выплывешь». — «Либо добьешься, либо умрешь», — парировала жена. Хотя Эдвард в младших классах учился в школе с названием «Беовульф» — там же, где и Виктория, — и вышел оттуда бледным, худым, загнанным, с трудом засыпал и ужасно заикался, это не помешало отцу настаивать на том, чтобы через то же прошел и младший, Томас. Эти его предписания принесли плоды для обоих сыновей, хотя и разные. Эдвард научился сочувствовать обездоленным, то есть «другим людям», и это сочувствие жгло его, подобно мукам совести. «Ты как будто берешь на себя ответственность за работорговлю! — иногда кричала на него мать. — Ты лично не виноват в том, что людей вешают за кражу буханки хлеба или кролика». Томас же приобрел любовь к черным девушкам и черной музыке — в таком порядке. Эдвардом можно было только восхищаться, а Томасом? И вот теперь он, студент последнего курса университета, оказался отцом шестилетнего ребенка.
— Я считаю, что лучше всего будет попросить ее встретиться всем вместе — она с ребенком и вся наша семья, включая Лайонела, — сказала Джесси.
Виктория отнеслась к этому как к испытанию, но однажды в воскресенье все же пришла и привела с собой Мэри, застав дома Эдварда и Джесси.
Это было и в самом деле невыносимо, в основном потому, что Эдвард оказался таким величественным и надменным. Он подверг Викторию перекрестному допросу, словно не верил ей. Он сидел напротив Джесси за столом в той огромной комнате, что они называли кухней, она же сидела во главе, печально поседевшая, и время от времени вспоминала улыбаться Виктории и ребенку. Напротив них сидел Томас, он был настолько доволен собой, что ему даже захотелось флиртовать. Девочка, которую на этот раз нарядили в белое платье и заплели белыми лентами, сидела на горе подушек и вела себя до боли прилично. Ее предупредили, что сегодня она познакомится со своей второй семьей, но она особо не поняла, что это значит.
