Ирэн Роздобудько - Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…
Хотела бы вернуться? Наверное, нет. Плохо его помню. Те воспоминания для меня будто покрыты серой пеленой, висевшей над нашим кварталом.
Я не знаю, почему мы оказались там – или оттуда был мой неизвестный отец, или мать занесло туда какими-то другими ветрами, но удивительно то, что этот город в штате Огайо основали немецкие переселенцы. Об этом я узнала только в колледже на уроках истории. Не знаю, было ли известно об этом матери, но теперь, когда я задумываюсь над странными переплетениями судеб, этот факт кажется мне определяющим. Возможно, в мире существует какое-то притяжение – вроде магнитного, которое управляет нашими, на первый взгляд, случайными поступками. Поэтому и – Цинциннати? Не знаю…
В общей школе меня дразнили «носатой», и я ужасно страдала из-за этого. Поэтому мало выходила на улицу. После седьмого класса мама отдала меня в частную школу-пансион – это уже в штате Вермонт.
Первое, что заставило дрогнуть сердце, – кусты сирени на околице Берлингтона и запах дождя в первый день нашего приезда, большое синее озеро Шамплейн, над которым выплывали из розового марева Адирондакские горы – с севера и Зеленые – с востока. Этот пейзаж до сих пор стоит перед глазами…
Значит, мой якорь – сирень, озеро и те горные хребты? Или зеленые лужайки кампуса частной школы, где я провела бо́льшую часть времени? Или Нью-Йорк, к которому, как трамвай, «ходит» из Берлингтона черный самолетик на сорок мест и куда я порой сбегала, чтобы посмотреть мюзикл на Бродвее?
Не слишком ли это мало для настоящей любви и настоящего страдания? Тех, с которыми ты говорила о своем Львове – несмотря на все свои успехи и новые возможности?..
Видимо, эти вопросы заставили меня искать «фрау Шульце», без которой я бы не появилась на свет. А возможно, сработал тот «магнит»?..
Теперь – более подробно, как ты и просила.
…Прибыла на место вечером 15 июня. Приятно поразило то, что городок довольно похож на любой из городков в Вермонте: расчерченный опрятными газонами, геометрически четкий и какой-то прозрачный, как отражение в зеркале. Наверное, ты замечала, что отражение чего-либо в зеркале имеет большую прозрачность и яркость, чем то же самое – в реальности?
Людей на улицах мало. Тишина. Карамельные виллы, окруженные садами.
И… запах сирени.
В пустом кафе, куда я зашла, чтобы оттянуть время встречи, к которой не очень была готова, пришлось перекинуться парой слов с барменом. Сказала, что ищу дом фрау Шульце. В ответ услышала, что старая фрау доживает последние дни и вряд ли примет меня, ведь она давно живет уединенно и даже не держит прислугу, хотя может себе это позволить. И горничную, и повара, и хороший уход социальных служб. Но вот уже года два в ее дом не ступала ни одна «человеческая нога».
С тем и направилась к ней.
…Мне долго не открывали. Потом за дверью послышался скрип, будто к ней подошел железный человек. Но это скрипела инвалидная коляска. В ней сидела старая женщина. Старая, но красивая. Я стояла на пороге с чемоданом и не знала, что сказать. Не знала, на каком языке, ведь немецкий я знаю плохо.
Снаружи был день, яркий свет, буйство красок запущенного сада, а из открытой двери на меня повеяло душной темнотой, казалось, что шагну вперед – и растворюсь в ней, стану тенью.
Я застыла на месте.
Женщина смотрела на меня.
Ее руки и губы дрожали.
У меня даже возникла мысль не признаваться, а просто спросить, сдает ли она комнаты, как раньше. Но она опередила меня, произнеся мое имя.
Я не знала, стоит ли мне наклониться и поцеловать ее. Не поцеловала.
Она немного отъехала, впуская меня в дом.
В этом большом двухэтажном особняке жизнь теплилась только в одной комнате – большой спальне, где она и обитала. На стене висел портрет – юная женщина с цветком. Чем-то неуловимо похожая на тебя.
И я расслабилась. Хотя совершенно не представляла себе, что должна делать дальше…
Знаешь, что мне понравилось? Она, фрау Шульце, не лезла мне в душу и не требовала называть себя бабушкой с первого же дня.
Только спросила, смогу ли я остаться на все лето, ведь она собирается умереть в конце августа и не принимает по этому поводу никаких вежливых возражений. Мы даже посмеялись над этой темой.
Ну, теперь о доме, как ты и просила. Вероятно, он тоже стал для тебя маленьким якорем, началом отсчета твоей новой жизни.
Фрау Шульце сказала, что я могу выбрать любую из комнат наверху.
Я выбрала «твою» – сама, наугад, лишь только увидела из окна густые заросли сирени и что-то похожее на цветочные клумбы. «Этим занималась одна из моих постоялиц», – объяснила фрау.
– Соня? – спросила я.
И она посветлела. Начала расспрашивать о тебе. И ты, именно ты, стала нашей общей темой, благодаря которой мы избавились от напряженности и неловкости, которые обе испытывали.
Я рассказала все, что знала. О том, что ее протекция в отношении мистера Рида сыграла свою роль не только в твоем творчестве, но и в личной жизни. О том, какая просторная у тебя мастерская со стеклянными стенами, через которые виден твой сад, как на тебя смотрит мистер Рид…
– Я знала, что так должно быть, – сказала бабушка. – Фрау Соня – удивительная женщина, а Гарри не только гениальный промоутер, но и из тех шальных безумцев, которые еще способны ценить настоящее – и искусство, и… чувства.
Потом мы поговорили о других, тех, кого я знала только по твоим рассказам. Наверное, тебе это будет интересно.
После смерти уборщицы Оксаны и твоего побега в Америку (О! Бабушка рассказала, как собирала тебя и почти силой вытолкнула в другой мир. «Как при родах», – сказала она!) все здесь рухнуло, развалилось на части. Будто, как она выразилась, прорвало дамбу.
Сначала фрау Шульце отказала в жилье твоему «бывшему» – она его никогда не признавала. Оказывается, держала вас у себя только ради тебя. Очень смешно рассказывала, какую истерику он ей устроил, мол, что она – старая сплетница и проныра, чуть не побил. Пришлось Максу усмирять его «мужскими методами».
Та певица, которая снимала комнату рядом с вашей, Татьяна, уехала раньше. Кажется, вернулась на родину, хотя собиралась в Бельгию.
Марина, дочь квартирантов, живших слева от тебя, почти одновременно с ней отправилась в «неизвестном направлении». Пару дней, пока родители не получили от нее письмо, они очень ссорились – с утра до ночи, обвиняя друг друга во всех грехах. И это тоже было похоже на прорванную плотину, ведь семья была образцовая.
Оказалось, что у фрау Веры роман с каким-то немцем, а отъезд дочери стал катализатором для того, чтобы сказать правду. Закончилось тем, что она тоже ушла. Фрау Веру я видела собственными глазами – на похоронах. Она приехала с новым мужем. Красивая, элегантная. Подошла ко мне на минуту, пожала руку, произнесла пару слов соболезнования.
Макса потрепала по щеке и сказала что-то вроде:
– Ну, ты наконец научился мыть после себя посуду?
Хотя я не поняла, о чем речь. А они рассмеялись. Поговорили о Марине. Фрау Вера горделиво сообщила, что дочь работает в Нидерландах, поступила в местный университет, удачно вышла замуж. Но потом махнула рукой и расплакалась.
Макс…
Нет, сначала еще об одном – о Романе Ивановиче, муже фрау Веры. Его мне тоже довелось увидеть. Бабушка говорила, что он работает на автозаправке. Мы с Максом поехали туда.
Герр Роман работает на той же заправке мойщиком автомобилей, снимает маленький номер в мотеле напротив. И, похоже, это его вполне устраивает.
Сказал, что пишет роман и вскоре получит за него большой гонорар, но красные глаза и распухший нос говорили о том, что герр Роман каждый вечер проводит довольно основательную «творческую разминку»…
Кто действительно «пишет роман», так это Макс.
О тебе и о нем мы с фрау Шульце говорили больше всего…
Дорогая Соня! Так или иначе, но это все новости «с места событий». Сейчас сделаю небольшой перерыв – нужно оторваться от компа, ведь утро перешло в вечер. Пока читай то, что я написала.
Отправляю.
Вернусь через часок.
И, кстати – доброго тебе утра! Забываю о «часовых поясах»…
…Теперь я снова сижу у окна, смотрю на сад.
Под вечер, засыпая, кусты сирени пахнут особенно остро, просто плакать хочется…
Я всегда удивлялась этим «непонятно-чем» – то ли деревьям, то ли цветам. Грозди микроскопических, но таких филигранно выточенных цветочков… Интересно, сколько их в одном соцветии? Разве сосчитаешь? Одинаковое ли количество лепестков на этих цветах? Или среди них есть «счастливые», как, скажем, на клевере? Я знаю, что ты это точно должна знать! Иначе бы твои творения из серебра и камня не были бы такими совершенными.
А я таки надолго застыла перед твоим «Сиреневым кустом» в Метрополитене. Так, как сейчас – перед этим окном. И думаю, что, скорее всего, ты делала именно этот куст. А поэтому – у меня есть ответ: каждое соцветие и каждый цветок в нем – неповторимы. Ведь правда?
