Ирэн Роздобудько - Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…
С возрастом я стала слишком робкой и недоверчивой. Я даже не уверена в том, что действительно хочу прочитать это послание – теперь уже «к вечности»…
…Мои постояльцы, вероятно, думают, что я глупая: у меня нет необходимости держать у себя всех этих людей. Мне всего хватает. Швейцарский банк работает безотказно. Изделия с фирменным клеймом марки «Альфред Шульце» кочуют по свету, их покупают на аукционах, выставляют в музеях. Только – для кого это все?..
Они, эти люди, даже не догадываются, что я знаю о них гораздо больше, чем они могут себе представить. Так бывает: заинтересованный посторонний наблюдатель мгновенно улавливает те нюансы, которые как раз хотелось бы скрыть. И чем больше хотелось бы скрыть – тем ярче они лезут в глаза этого постороннего. Такой вот парадокс.
Но как выбрать среди них того, кто был бы достоин моей тайны?
Если бы меня спросили, кто они, эти квартиранты, я бы сказала: они – неудачники, изо всех сил строят из себя успешных и счастливых людей, которые наконец вырвались на свободу. И мне их жалко. Всех. Без исключения!
Есть люди, которые проживают не свою жизнь. Это понимаешь сразу, стоит лишь взглянуть на их лица.
Каким образом человек с лицом вечного послушного отличника становится успешным респектабельным человеком, который с видом знатока может судить обо всем на свете? Копни глубже – и поймешь, что его старт состоялся благодаря содействию богатого папочки или какого-нибудь влиятельного товарища, который потащил его за собой, как нитку за иголкой. Наследство и место рождения определяют его судьбу, которая, в общем, должна была быть достаточно заурядной, судя по выражению лица и… репликам, которые он бросает за столом: «Когда я стрелял крокодилов в Северной Австралии…» или «Португалия не имеет ничего общего с Новой Зеландией!»
Говоря так, я имею в виду своего первого «подопытного» (пусть уж Господь простит меня за такое неуважительное определение!) – мужа фрау Сони. Он «первый» только потому, что приехал сюда раньше других.
Можно сказать, он и его жена – старожилы моего дома. Хотя все живут здесь не более двух лет.
Итак, этот человек вошел первым и сразу мне не понравился. Я достаточно хорошо знаю людей, чтобы доверять своему первому впечатлению.
На первый взгляд, он был респектабельным, уверенным в себе и достаточно переборчивым. Я проводила его в комнаты, которые он хотел снять, и увидела в его глазах высокомерие и недовольство, которое обычно выражают иностранцы из постсоветских стран, впервые попадая в какое-либо новое место. Они везде ищут подвоха и обмана.
Он принюхался к воздуху и попросил вынести вазоны с цветами, потому что, как он заметил, у него была аллергия. Провел пальцем по столу по воображаемой пыли, которой там конечно же не было. Еще раз переспросил о цене. Пожал плечами и поморщился. Хотя я видела, что комнаты ему понравились. Это тоже легко было определить как раз именно благодаря этому недовольству: чем больше они его демонстрируют, тем понятнее – то, что они видят, им нравится. Такой вот парадокс. Потом была пауза, во время которой я решила отказать ему в квартире. Но только я собралась это сделать, как он позвал жену, которая сидела в машине.
Вошла фрау Соня…
И я не отказала.
Она была в чем-то серо-розовом – мое любимое сочетание цветов.
Серым было шифоновое платье, розовым – атласный пояс на талии.
Белокурые, невесомые, растрепанные ветром волосы обрамляли бледное заостренное личико с большими прозрачно-акварельными глазами. Губы – без намека на помаду – были сочными, как у ребенка.
Я так точно описываю ее потому, что ее вид и некая трогательная «старомодность» напомнили мне… меня же в ее годы. Будто увидела себя такой, какой уже трудно себе и представить.
Но, откровенно говоря, привлекло мое внимание не только ее сходство со мной. Я заметила, что у нее на шее – тонкая цепочка изящного и необычного плетения. На ней висело крошечное серебряное яблочко, оно было, как настоящее, будто сорвано в райском саду…
Удивительно, но с возрастом я стала лучше видеть! Если бы у меня были родные и близкие, я бы, вероятно, шутила с ними о том, что скоро умру, ведь зрение и слух обостряются у стариков перед последним всплеском молодости, которая переходит в юность, а потом – в детство. То есть – в старческий маразм.
Так вот, эту цепочку я оценила опытным глазом тысяч в пять – не меньше! Ведь ее плетение, как я уже сказала, было необычным: она была такой тоненькой, как шелковая ниточка, но, несмотря на это, каждое ее звено было каким-то чудесным образом вывернуто в противоположную сторону по отношению к следующему и это создавало иллюзию невесомого свечения. Будто цепочка была нарисована на шее тонкой кистью, обмакнутой в люминесцентную краску.
Это окончательно покорило меня. Я даже немного уступила в цене, когда мужчина спросил о ней в четвертый раз.
Так они появились в моем доме.
А потом все комнаты заполнились другими жильцами.
Мой взгляд проходил сквозь всех них, как луч рентгеновского аппарата. Такое тоже бывает в моем возрасте. Старость и одиночество делают из человека высокочувствительный прибор.
…Татьяна. Высокие скулы, взгляд «с поволокой», глаза всегда чуть прищуренные, будто она смотрит на яркое солнце, губы сложены «трубочкой». Когда идет, держится слишком прямо и покачивает бедрами, будто несет на голове тяжелую книгу. Так учат ходить барышень из состоятельных семей. Каждый жест – как взмах крыла. Говорит хрипловатым тихим голосом, чуть растягивая слова.
Женщина «в образе», по которому достаточно четко читается ее прошлое: неполная и неблагополучная семья и безумное желание вырваться в другой мир, быть не такой, как другие. Такие девочки в юности экономят на еде, чтобы купить себе фирменные вещи или духи. Однажды я видела, как Татьяна возвращается с работы – а работает она в клубе герра Краузе – одинокая, усталой походкой и с размазанной помадой на губах. У нее здесь было три перспективных ухажера из местных, но, вероятно, она имеет другие планы.
Татьяна всегда что-то напевает. Я знаю, что она здесь не задержится надолго, просто не отступит от «образа», который предусматривает необычную судьбу, путешествия, успех. По крайней мере, она этого хочет. Возможно, так и произойдет.
…Семья фрау Веры.
Да, это ее семья, а не его – герра Романа, ведь он сам, как ребенок.
А Вера – кормчий и строитель. Типичная немецкая «гретхен» с маниакальным стремлением к чистоте и порядку.
Женщина, которая давно не смотрела на себя в зеркало так, чтобы взгляд проник глубже поверхности кожи. Если бы она могла видеть то, что увидела я, впуская ее в дом, то ужаснулась бы той куче неосуществленных желаний, которые накопились в ее неплохо устроенном организме.
Лицо и прическа у нее безупречны, как те скатерти, которые она стирала и гладила чуть ли не каждый день. Но это не могло скрыть от моего взгляда медленное внутреннее угасание. А примерно через год я вдруг заметила, что эта красивая, элегантная и такая холодная женщина… «проглотила светлячка». Так я всегда характеризовала свои временные романы и увлечения (напомню – мой муж был старше меня на тридцать лет, ну и я…).
Она могла обманывать кого угодно, только не меня. Но обманывать ей, по большому счету, было некого.
Ведь ее муж сам обманывал ее, и поэтому не обращал внимания на внутреннее состояние жены.
Однажды, заехав на автозаправку перед въездом в столицу (я тогда ездила на выставку ювелирных изделий), я увидела герра Романа в синем комбинезоне и желтой фуражке с фирменным знаком. Он сидел на стульчике у павильона для мойки и смотрел вдаль отстраненным взглядом. Он меня не заметил.
Я поспешила уехать…
В тот же вечер он, как обычно, явился домой в своем безукоризненно отутюженном женой костюме и, как всегда, бросил мне пару-тройку вежливых фраз о преимуществах обучения в немецких университетах, где студенты не прогуливают лекции, а профессура не берет взятки и т. д. И добавил, что в воздухе уже пахнет весной…
Их дочь, Марина – белолицая, волоокая красавица, со странным выражением чуть раскосых глаз, живет своей жизнью. В первый год я не слышала от нее ни слова, кроме вежливых «здравствуйте» или «спасибо».
– Девочке трудно адаптироваться, – объяснила мне фрау Вера. – Мы забрали ее с первого курса университета – теперь она должна поступать здесь, на курс отца, нервничает. Но тут – перспективы. Скоро поймет.
Действительно, через некоторое время Марина повеселела. А четыре характерных синяка на икрах – я их видела, когда она поднималась по лестнице – красноречиво свидетельствовали о том, что девочка адаптировалась. Возможно, не так, как хотелось бы ее родителям.
Взаимоотношения в этой интеллигентной семье на первый взгляд кажутся гармоничными.
На самом деле достаточно услышать их разговоры, и даже не разговоры, а – интонации, чтобы заключить пари (вот только не с кем!), что этой троице давно пришел конец.
