Ауэзхан Кодар - Порог невозврата
– Душа моя млеет от блажи такой! – расхохотался Иса и тут же достал из-под стола два граненых стакана.
Атымтай своей каганской рукой налил по сто грамм и, чокнувшись, они выпили. Теперь их было не узнать, особенно Атымтая. Он как будто скинул лет двадцать, с лица исчезла всякая одряблость, глаза блестели, усы искрились весельем. Он рассказал всё, что произошло в писательском кафе, в лицах передавая то Аскара, то Багдада, то Мерея, не позабыл упомянуть и про призрак Лейли после чего встревоженно уставился на Ису.
– Может, я гоню? Как такое может привидеться? Но… я её видел, как будто наяву?
– Понимаешь, она вселилась в тебя, ещё тогда, в твои семнадцать лет. А потом ты её всю жизнь изгонял – стихами, выпивкой, другими женщинами. А сегодня ты, видать, ослаб, перестал себя контролировать, тут тебя она и настигла! А у меня обратный случай, мне нельзя себя не контролировать! Вот я всю жизнь хожу на костылях, такой судьбау меня! Так вот, я не на костылях хожу, а на мозгах своих хожу, стоит мне чуть ослабить контроль, меня выкинет как стекло на скользкий лёд!
– Да, гоуан, ты потому и великий, что никогда не расслабляешься!
– Почему? Я люблю выпить! Это же мой способ беспересадочного полета по Вселенной!? – рассмеялся Иса. Он явно уже входил в стадию вдохновения и раскрепощения. Лицо его раскраснелось, длинные кудрявые волосы отливали как вороново крыло, в узких раскосых глазах сверкала безуминка, как бы написанные акварелью разлетистые брови не поспевали за полётом его мысли. – Кстати, каган, – воззрился он вдруг на Атымтая, – а что это за титул – «гоуан»? Ты мне как-то объяснял, но я опять забыл.
– Это он так звучит в монгольской подаче. А по-китайски, это «го ван», т. е. «большой ван», или великий властитель. Так китайцы величали зависимых от них степных владетелей. Но Чингисхан, наш каган, дал этот титул своему любимцу Мухали, из племени жалайыр, после того как тот покорил Китай. Говорят, что завоевав шестьдесят китайских городов, он послал кагану конную телеграмму с вопросом: «Вот я покорил столько-то городов? Идти ли мне дальше?». Каган сказал: «Идти!» и Мухали в безудержном броске покорил еще четверть Китая!
– А ильханы это кто?
– Это наместники провинций.
– Так выходит ты поставил меня выше всех из твоего окружения? Они не обидятся? Ведь они были с тобой гораздо раньше?
– Гоуан, приказы кагана не обсуждают!
– Тогда выпьем, мой славный каган, мой единственный ценитель в этом бренном мире!
– Поверь, мой гоуан, это ненадолго! У тебя великое будущее!
Они чокнулись и выпили. У Атымтая захорошело на сердце, а когда у него хорошело, в него словно вселялся дух Чингисхана, он чувствовал себя пророком чингисова рода и, как бредящая в конопляном дыму пифия, он прозревал всё в чингисовом свершении.
– Понимаешь, если бы кагана не было, его следовало бы придумать. Иначе бы степной мир так и остался бы во прахе, ничем не проявив себя за вереницы столетий! Понимаешь, ни-чем! В степи нет истории! К 13 веку там уже никто не помнил ни Мо Дэ, ни Атиллу. А тут на тебе – какой-то сирота Тэмуджин объявляет себя Чингисханом и покоряет Китай, этого непобедимого колосса! Мало того, он вырезает Тангутское царство, завоевывает Среднюю Азию, устанавливает свое трехсотлетнее владычество над Россией! Попробуй, обойди такую фигуру! Европа дрожит от свершений великого монгола, римский папа шлет ему своих послов-прелатов! Если бы ты родился в то время, ты не ходил бы на костылях, тебя носили бы в паланкине и кушал бы ты из золотой тарелки! Ты же сам говорил, что происходишь из рода «алтын», а «алтын» – это золото. Так что ты тоже, видать, из чингисова рода, теперь ты понял, почему я тебя гоуаном поставил? Ты же знаешь, наши ханы – потомки Чингиса и наследниками славы Золотой Орды являются не татары, а мы, казахи!
– Конечно, это всё хорошо, но ведь на нём столько крови… Реки в Китае и Средней Азии были красны от крови, над степью долгие годы стояла трупная вонь…
Атымтай рассмеялся.
– И ты туда же… Право на кровь добывается мерой страдания, а Степь к этому времени так настрадалась, её так затоптали всякие исламские и иные завоевания, что она не могла не покуситься на кровь. И хорошо, что это произошло тогда, иначе это произошло бы сейчас. И если сейчас у нас тишь да гладь, это благодаря нашей генной памяти, навсегда запомнившей уроки Чингисхана. Да, Иисус, говорят, взял все людские страдания на себя, но каган понимал, что абстрактное добро ничему не учит, каждый должен сам перестрадать!
– А нельзя без страдания?
– И этот вопрос ты задаешь мне? Ты же мне сам только что говорил, каково тебе ходить на костылях? Разве тебя на это Чингисхан обрек? Тебя же сейчас Узунов гонит отсюда, а не каган! А что, ты разве не имеешь права жить по-человечески? А хочешь, я сейчас пойду к Узунову и накажу его, заставлю его на коленях ползать перед тобой?
– Что вы, каган, не надо! Это очень опасный человек! Он милицию вызовет, подаст на вас в суд! Не надо, каган!
Но Атымтай был уже неудержим. Он знал, что Узунов живет буквально за стенкой, в соседнем номере и как был в одних носках, бросился туда. Немного погодя раздался страшный грохот, потом еще, еще, казалось, что что-то большое бьется то об одну, то об другую стенку, а то может быть и об пол. Потом всё затихло и наступила какая-та непонятная тишина. Потом раздался шум льющейся воды, потом опять наступило затишье. С тревогой прислушивающийся ко всему этому Иса решил, наконец, встать и узнать, в чём там дело. Но не успел он опереться об костыль, как тихо открылась дверь и в комнату вошли Узунов и Атымтай. Никто не мог бы подумать, что Узунова минуту назад били об стенку, он был в пиджаке, при галстуке, чисто выбрит и очень ухожен. Пройдя к опустившемуся обратно за стол Исе, он сел на стул Атымтая.
Потом обратился к Исе.
– Дорогой Иса, я пришел извиниться перед тобой! Ты очень талантливый человек! К тебе приходит много людей! Я не имел право обижаться и вторгаться в твою комнату! Ты правильно тогда меня ударил! Прости меня, если можешь! Завтра я пойду в секретариат и заберу свою жалобу, тебя не будут обсуждать на Совете и продлят твою путевку сюда еще на месяц! А это вот расписка в том, что я к тебе претензий не имею. Она заверена моей личной печатью.
Он вытащил из внутреннего кармана пиджака расписку и передал Исе.
Иса взял расписку, прочитал и спрятал в нагрудный карман рубашки. Потом с улыбкой посмотрел на Узунова и сказал:
– Пиши теперь расписку в том, что не имеешь претензий к Атымтаю.
Тот полез в карман пиджака, достал ручку и взяв протянутую Исой бумагу написал расписку с датой и подписью.
– Поставь свою печать! – не унимался Иса.
– Но я, кажется… – не захотел было Узунов, но посмотрев в сторону как бы невинно стоящего Атымтая, мгновенно нашел печать и удостоверил ею свою подпись.
– Теперь можете идти, – сказал Иса, еле сдерживая смех.
Когда Узунов ушел, аккуратно закрыв за собой дверь, друзья расхохотались.
– Ой, каган! Ой, не могу! – заливался в хохоте Иса. – На каком языке вы разговаривали, что он так присмирел?
– На языке Чингисхана! – скромно ответил Атымтай.
– Вот бы вам так поговорить со всеми членами нашего Союза писателей! – воскликнул Иса.
– Стоит ли мараться? – усмехнулся Атымтай. – Я ведь уже воспитал самого главного.
– Так выпьем за это! – и Иса опять потянулся к бутылке.
Через некоторое время Иса стал клевать носом, его кудлатая голова то и дело клонилась к столу. Надо было двигаться домой. Атымтай помог Исе подняться, помог сесть ему на постель. Потом прошел в коридорчик, оделся, спустился вниз по лестнице, холл был пуст. Атымтай прошел в закуток, разбудил вахтершу, она ему открыла дверь.
Когда на такси он подъехал к своему дому, ему показалось, что в одной из комнат его квартиры горит свет. Он рассчитался с таксистом и медленно стал подниматься к себе на третий этаж. Всё это время он думал, почему в его комнате горит свет, показалось это ему или в самом деле так? Но если это так, кто мог его включить, кто мог его ждать в столь позднее время, ведь Заягуль должна приехать через неделю?
В этом полубессознательном недоумении он вставил ключ в дверь и открыл её. В прихожей было темно. У Атымтая отлегло от сердца, он включил свет, разделся и пошел в туалет. Умывшись и почистив зубы, он накинул халат и пошел не в спальню как обычно, а к себе в кабинет. Но стоило ему открыть дверь, как в залитой светом комнате у себя за столом он увидел молоденькую девушку, сидящую к нему спиной. Однако её лицо отражающееся в зеркале, висящем перед столом, показалось ему странно знакомым: те же длинные черные волосы, тот же точеный нос, та же родинка, – за столом озорно улыбаясь, сидела Лейля. Но как это может быть, ведь это никак невозможно, ведь столько лет прошло, ей-то наверно уже под сорок, а тут сидит такое юное создание и улыбается ему, смотря на него в зеркало.
