Ауэзхан Кодар - Порог невозврата
Он уже сидел за третьим или четвертым столом, куда его пригласили. Вдруг после очередной рюмки ему показалось, что в зал вошла Лейля. Вернее, она уже уходила из зала. Он вскочил и хотел побежать за ней, но её и след простыл. А может, это ему показалось? В полной растерянности Атымтай сел и хлопнул еще одну рюмку. Ему стало жутко. Это видение как бы вернуло его ему самому. Как же он мог забыть свою Лейлю? Как он мог променять её на другую? Даже в мыслях? Что с ним творится в последнее время? Почему он стал таким безвольным и жалким? Жрёт и жрёт эту водку? Окружил себя льстецами и подхалимами? Купается в похвале и дифирамбах? Раньше он воспринимал это как должное, а теперь добивается, чтобы его хвалили? В последнее время объявился только один человек, который его не хвалит. Это Иса. Правда, он тоже его поначалу хвалил, но потом стал говорить ему горькие вещи. О том, что нельзя вечно пить, вечно упиваться собой, что такими людьми легко манипулировать, что ему многое дано и что он всё это так легко разбазаривает. Поэтому у него было двойственное отношение к Исе. С одной стороны он уважал его требовательный, острый ум, с другой стороны, его не устраивало неуважительное отношение со стороны молодого критика, который, на его взгляд, уж слишком откровенно не соблюдал субординацию.
В это время к нему подошел Мерей и протянул ему журнал.
– Каган, поздравляю, тут вышла статья Исы о Вашей поэзии. Шикарная статья! Ни о ком у нас так еще не писали!
Это был журнал «Простор», самый престижный русскоязычный журнал в республике.
Раскрыв его на нужной странице, он увидел свое фото молодых лет и переводы Исы с его вступительной статьей. Моментально протрезвев и забыв обо всём, Атымтай погрузился в чтение статьи. Особенно его поразило следующее место.
«В Атымтае каким-то чудесным образом возродился рыцарский дух поэзии Золотой Орды и эпохи после ее распада. Если Хорезми в «Мухаббат-наме» создал непревзойденные образцы любовной лирики, то образ Лейли, созданный Атымтаем, это состязание не с Петраркой, а с Хорезми и с созвездием восточных поэтов от Низами до Навои. В поэме, посвящённой Бабуру он описывает завоевание им Афганистана и Индии, но там превалирует не восторг от завоевания, а скорбь по своим соплеменникам, растворившимся в экзотике Индии. Абсолютная погруженность в восточный дух Великой Степи делает поэзию Атымтая исключительно национальной, но в то же время это поэзия настоянная на духе индивидуализма от Бодлера до Лотреамона».
Атымтай улыбнулся, он испытал такое ощущение, что если все прочие статьи о нём, даже самые лучшие были написаны наждаком по бархату его поэзии, то тут как будто шелк прошелся по бархату, коснулся и унесся ввысь и затерялся в занебесной дымке, вернее, не затерялся, а, видимо, попал в руки богов, ибо в сердце Атымтая наступила удивительная гармония, и главное, испарилась обида на этот мир, обида, за которой тяжкой поступью шло зло. Атымтай встал, потом наклонился и приобнял присевшего рядом с ним Мерея.
– Спасибо, родной! Пойдём, поехали к Исе! Поздравим со статьей, а переводы почитаем там, в Доме творчества, вместе с ним!
Но Мерей, медленно отстранившись от его объятия, замотал головой.
– Каган, да что Вы? Уже поздно! Нас туда не пустят! Я тоже рад за Ису, но ведь к нему можно поехать и завтра, днем, в нормальное время!
– Иса сказал, что завтра он съезжает оттуда, его уже выселили и дали время только до утра!
– Ну, я тогда приеду к нему и заберу его к себе, а Вы приходите ко мне, тогда и поговорим.
– Смотри, держи свое слово! Забери его пока к себе, а потом устрой куда-нибудь на квартиру.
– Конечно, каган, конечно! Какие могут быть разговоры?
Атымтай испытующе посмотрел на Мерея.
– Так ты идёшь со мной?
– Нет, каган, и вам не советую!
– Ну, ладно, ильхан, я пошел. Дай трояк на такси.
Мерей вытащил бумажник и дал требуемую сумму.
Атымтай взял идеально свежую трёшку, засунул журнал во внутренний карман плаща и двинулся к выходу. Отошедший куда-то Мерей догнал его и сунул в карман плаща пол-литру и кое-какую закуску.
Когда он подъехал к Дому творчества было около одиннадцати. Дверь была заперта, в фойе горел приглушенный свет. Атымтай стал стучаться в двери, ему повезло, на стук вышла знакомая вахтёрша и открыла ему дверь.
– Опять к Исе? – спросила она игривым голосом, не стареющей кокетки. Высокая, дородная, с разметавшимися курчавыми волосами она никак не была похожа на отставную спортсменку, каковой на самом деле являлась.
– К нему, к нему! – заулыбался Атымтай, едва не припав к высокой груди нетленной красотки.
Через минуту он был на втором этаже и стучался в дверь к Исе.
– Кто это? Дверь не заперта, входите! – раздался звонкий голос из комнаты.
Атымтай толкнул дверь, прошел сквозь небольшой коридорчик и оказался в комнате, где у правой стены на диване облокотясь на подушку лежал Иса и читал какую-то книгу. Это был курчавый черноволосый парень в очках, с широкой грудной клеткой, которая трапецевидно сужаясь, переходила в узкие как у подростка ноги. Рядом, между диваном и тумбочкой стояли массивные деревянные костыли, дальше у стены пустовала аккуратно застеленная кровать.
– О, каган! – радостно воскликнул Иса, и тут же вскочив на костыли, оказался у пустого стола, придвинутого к черному провалу окна. Видимо, критик забыл задвинуть занавески
– Извините, каган, но у меня шаром покати, – грустно констатировал Иса, усаживаясь за стол.
– Да погоди ты, это не проблема! Я приехал ближе к полночи не затем, чтобы у тебя питаться! Вот, смотри, вышла твоя публикация в «Просторе»! Поздравляю, гоуан!
– Это где я написал о Вас и перевел ваши стихи?
– Она самая! А я пришел это дело обмыть! Как ты не понимаешь? – удивился Атымтай, и, подойдя к столу, стал выкладывать туда содержимое своего широкого кармана, потом пошел в коридорчик повесить плащ и шляпу.
– Да я уже устал ждать, когда она выйдет! Они же целый год тянули! За этот год Вы меня гоуаном сделали, а в «Просторе» я до сих пор в приживалах хожу! Вон целый год тянули из меня жилы!
– Ничего, гоуан, – сказал Атымтай, усаживаясь за стол. – Зато твоя статья стоит там особняком, никто и близко не может сравниться! Такое впечатление, что остальные критики – пешеходы, а ты один только крылатый всадник!
– Душа моя млеет от блажи такой! – расхохотался Иса и тут же достал из-под стола два граненых стакана.
Атымтай своей каганской рукой налил по сто грамм и, чокнувшись, они выпили. Теперь их было не узнать, особенно Атымтая. Он как будто скинул лет двадцать, с лица исчезла всякая одряблость, глаза блестели, усы искрились весельем. Он рассказал всё, что произошло в писательском кафе, в лицах передавая то Аскара, то Багдада, то Мерея, не позабыл упомянуть и про призрак Лейли после чего встревоженно уставился на Ису.
– Может, я гоню? Как такое может привидеться? Но… я её видел, как будто наяву?
– Понимаешь, она вселилась в тебя, ещё тогда, в твои семнадцать лет. А потом ты её всю жизнь изгонял – стихами, выпивкой, другими женщинами. А сегодня ты, видать, ослаб, перестал себя контролировать, тут тебя она и настигла! А у меня обратный случай, мне нельзя себя не контролировать! Вот я всю жизнь хожу на костылях, такой судьбау меня! Так вот, я не на костылях хожу, а на мозгах своих хожу, стоит мне чуть ослабить контроль, меня выкинет как стекло на скользкий лёд!
– Да, гоуан, ты потому и великий, что никогда не расслабляешься!
– Почему? Я люблю выпить! Это же мой способ беспересадочного полета по Вселенной!? – рассмеялся Иса. Он явно уже входил в стадию вдохновения и раскрепощения. Лицо его раскраснелось, длинные кудрявые волосы отливали как вороново крыло, в узких раскосых глазах сверкала безуминка, как бы написанные акварелью разлетистые брови не поспевали за полётом его мысли. – Кстати, каган, – воззрился он вдруг на Атымтая, – а что это за титул – «гоуан»? Ты мне как-то объяснял, но я опять забыл.
– Это он так звучит в монгольской подаче. А по-китайски, это «го ван», т. е. «большой ван», или великий властитель. Так китайцы величали зависимых от них степных владетелей. Но Чингисхан, наш каган, дал этот титул своему любимцу Мухали, из племени жалайыр, после того как тот покорил Китай. Говорят, что завоевав шестьдесят китайских городов, он послал кагану конную телеграмму с вопросом: «Вот я покорил столько-то городов? Идти ли мне дальше?». Каган сказал: «Идти!» и Мухали в безудержном броске покорил еще четверть Китая!
– А ильханы это кто?
– Это наместники провинций.
– Так выходит ты поставил меня выше всех из твоего окружения? Они не обидятся? Ведь они были с тобой гораздо раньше?
