Ионел Теодоряну - Меделень
Дэнуц окунул виноградную кисть в воду…
— У тебя будет аппендицит, так и знай! Зачем ты глотаешь косточки?
«Дай-то Бог», — мысленно пожелал себе Дэнуц, продолжая глотать целые ягоды: приближались школьные занятия.
— Спичку, — попросила госпожа Деляну, наливая кипящую воду в кофейник.
Герр Директор извлек спичку из коробка.
— Дай мне целый коробок. Я ведь не луну прошу у тебя!
— Это невозможно! Спичечные коробки исчезают бесследно.
— Хорошо. Я возьму реванш, когда дело дойдет до пенки.
— Возьми коробок… пусть только кофе будет с пенкой.
— И почему исчезают спичечные коробки? — спросил господин Деляну, закуривая папиросу и машинально опуская коробок к себе в карман.
— Потому что все мы похищаем чужие коробки! Верни мне коробок.
— Какой коробок?
— Мой собственный.
— С какой стати! Это мой коробок. Я его вынул из кармана. Вот, пожалуйста: один коробок… Ах ты черт!
Два коробка появились из кармана.
— Ты прав! Чудеса происходят со спичками! Видимо, в них есть нечто располагающее к преступлению.
— В огне, а не в спичках.
— От Прометея святое благовествование?
— Вот именно.
— Браво, Григоре! Когда будет пересматриваться уголовный кодекс, я предложу внести туда статью о новом правонарушении: прометеев деликт… Я это сделаю, чтобы увидеть выражение лица своих коллег. «Что это такое?», «Кто это?»
— А кто это, священник?
— Витязь, Ольгуца. Он похитил божественный огонь, и боги наказали его хуже, чем вора.
— И он стал гайдуком?
— Нет. Он умер.
— А кто отомстил за него?
— Литература, — улыбнулась госпожа Деляну.
Ольгуца нахмурилась и замолчала. Некоторые разговоры, сопровождавшиеся улыбками, сердили ее, словно они велись на языке, который она недостаточно понимала. Но больше всего ее возмущала усмешка Дэнуца.
— Что ты смеешься?
— Мне попалась кислая ягода.
— Хм! Тебе это очень к лицу: я потому тебя и спросила. Ты вроде Патапума. А от сладкого ты что, плачешь?
Дэнуц так некстати развеселился, потому что случайно ему в голову пришла одна остроумная мысль. Когда господин Деляну объяснял Ольгуце, что похититель огня был наказан, Дэнуц подумал: «Обжегся на огне!» Если бы не было Ольгуцы, он произнес бы это вслух. Вообще Дэнуц был внешне молчалив, а внутренне весьма говорлив, может быть потому, что внутри не было Ольгуцы.
Вокруг кофейника ярким хороводом плясало пламя.
«Фууу!»
Закипевший кофе вдруг поднялся, пенясь и шипя, как индюк. Держа кофейник за ручку над огнем, госпожа Деляну начала снимать пенку.
— Я больше не могу! — пожаловалась Ольгуца. — Я сейчас лопну. Мамочка, свари мне тоже кофе.
— Скажите пожалуйста!
— Пожалуйста, мама!
— Кофе не для детей.
— Почему?
— Потому что он возбуждает.
— Зачем же ты его пьешь?
— Он способствует пищеварению.
— А у меня разве нет пищеварения?
— У тебя оно хорошее и без кофе.
— А ты и без кофе возбуждена, мамочка, — прошептала Ольгуца.
— Ольгуца, не дерзи!
— А если мне хочется кофе.
— Ну, ничего, папа даст тебе немножко кофе, на блюдечке… для аппетита, — пояснил господин Деляну, чувствуя на себе грозный взгляд госпожи Деляну.
— Хорошо, что скоро начнутся занятия, — вздохнула мама Ольгуцы. — У меня тоже будут каникулы… Дэнуц, хватит. Иди вымой руки.
— Merci, tante Алис.
— На здоровье… Ольгуца, иди погуляй в саду вместе с Моникой. Скоро вам спать.
— Я знаю, — вздохнула Ольгуца. — Папа, ты дашь мне кофе?
Господин Деляну наполнил блюдечко.
— Подуй, Ольгуца, чтобы простыло.
В блюдечке поднялась коричневая буря, на скатерть выплеснулась кофейная волна.
— Ольгуца! Сегодня я постелила чистую скатерть.
— Мамочка, — спросила Ольгуца, покончив с кофе, — а почему, когда у тебя прольется кофе, ты говоришь, что это к деньгам?
— Потому что так говорят.
— А почему же ты сердишься, если я проливаю?
— Благодарю!
— Не за что, мамочка! Merci, папа! Пошли, Моника!
Когда они остались одни, Герр Директор расхохотался.
— А что за учительница у Ольгуцы?
— Чудесная девушка.
— Трудно ей приходится!
— Представь себе, нет! Конечно, уроки превращаются в беседы, и отношения у них скорее товарищеские. Ольгуца угощает ее чаем или вареньем, а учительница Ольгуцу — полезными рассказами… К тому же она учится легко и охотно: единственное хорошее качество, доставшееся ей от Фицы Эленку!.. И я уверена, что дружба с Моникой должна несколько смягчить ее нрав.
— Как жаль! — вздохнул господин Деляну.
— Жаль?! Подумай сам, ведь она девочка, а не гайдук!
— Да, да. Но Ольгуце это идет… Если бы Дэнуц был как она…
«Дэнуц попроще: он похож на свою мать».
— Вообрази, Григоре, эту любезность преподнесла мне одна ваша приятельница детства… вероятно, ваше общее увлечение.
— Кто? — спросил, смеясь, Герр Директор.
— Домнишоара Добричану.
— Она еще жива?!
— Душа моя, ей столько же лет, что и вам!
— Бедняжка Профирица! То, что исходит от нее, не должно тебя огорчать. Уж ей-то уготовано место в царствии небесном. Она была весьма неравнодушна к Йоргу…
— Только неравнодушна?
— Кто знает?! Ты и Дэнуц не в ее вкусе! Ей нравятся люди задиристые и острые на язык. Сама-то она кроткая, как ягненок. Но ей по душе тореадоры!.. Бедняга! Йоргу, ты помнишь, какие ты ей говорила дерзости?
— Да… Бедняга!
— Дорогие мои, — начал Герр Директор, протирая монокль носовым платком, словно ему предстояло сражение и основным его оружием были глаза, — раз уж зашла речь о Ками-Муре и пробил час отъезда…
— Уже?
— Если вы сами не выставите меня отсюда, это сделает осень… И поскольку, как я уже говорил, приближается отъезд, я бы хотел выяснить один вопрос, который меня серьезно занимает. Каковы ваши планы насчет Дэнуца?
— Как? Все очень просто, — быстро ответила госпожа Деляну. — Мы отдадим его в гимназию.
— И?
— Точка.
— Быстро же ты ставишь точки!
— Я не понимаю, куда ты клонишь?
— Погоди… В какую гимназию вы собираетесь его отдать?
— В пансион.
— Живущим?
— Ой, Григоре? Да разве это возможно!.. Приходящим, конечно.
— Йоргу, что ты на это скажешь?
— Я совершенно согласен с Алис. По-моему, все ясно, как апельсин.
— Вовсе не ясно!.. Сколько лет Дэнуцу?
— Одиннадцать, разве ты не знаешь?
— Прекрасно. Значит, он уже большой мальчик.
— Дитя!
— Нет, нет! Мальчик. И несчастье состоит в том, что для тебя он всегда будет ребенком.
— Это естественно. Я его мать.
— Очень хорошо и даже похвально. Ничего не скажешь: ты прекрасная мать.
— Цц!
— И именно поэтому не годишься для воспитания мальчика.
— Ой!
— Послушай, Алис, давай поговорим серьезно. На карту поставлено будущее твоего единственного сына и единственного продолжателя нашего рода. Ты прекрасно знаешь, что я люблю твоих детей. Так ведь?
— …
— У меня детей нет. Бог уберег меня от женитьбы, а уж теперь я и сам сумею уберечь себя. Так что моя любовь… и все остальное принадлежит вашим детям. И моя единственная радость — другие назвали бы это идеалом, но я человек скромный — состоит в том, чтобы увидеть их людьми… более достойными и цельными, нежели мы. А мы, слава Богу, тоже не из последних…
— И? — вышла из терпения госпожа Деляну.
Герр Директор закурил новую папиросу.
— Поверьте, что все, что я говорю, давно продумано и взвешено в этой лишенной поэтических кудрей башке… Я вас спрашиваю: что выйдет из Дэнуца, если он будет учиться в гимназии, как этого хотите вы?
Госпожа Деляну пожала плечами.
— Милый мой, что получается из детей, выросших в хороших условиях, под надзором родителей? Ответь ты более определенно… если можешь.
— Думаю, что могу. Пустое место!
— Григоре!
— Ты сегодня определенно не в духе, — сказал господин Деляну с улыбкой и в то же время с некоторым беспокойством в голосе, словно услышал собственную мысль, которую глубоко прятал и которую высказал другой человек.
— Я вовсе не шучу и не предрекаю беду. То, что я сказал, я могу вам доказать математически, с карандашом в руке.
— Вот вам, пожалуйста… ты сделался пророком!
— Нет, Алис. Ты напрасно сердишься. Я уверен, что и Йоргу думает то же самое: правда?
— Милый Йоргу, ты честный человек: любишь детей, жену, но, скажем прямо, ты человек с ленцой, истинный молдаванин. Этим все сказано… Предположим, что у тебя прохудилась крыша. Вместо того чтобы заняться ее починкой — что на некоторое время отвлечет тебя от привычной жизни, — ты предпочтешь пить горькую, лишь бы позабыть, что с минуты на минуту крыша может обрушиться тебе на голову. Верно?
