Ионел Теодоряну - Меделень
«Вот бы сюда музыкантов… и все прочее», — подумал про себя Герр Директор и украдкой вздохнул.
— Ольгуца, пора двигаться к дому.
— Я готова.
— Позови деда.
— Будто я сама не умею править волами! Но, пошли! — прикрикнула она на волов.
— Меня кличет внучок. Погоди, родимый! Не трогайся с места!
Дед отошел от огня, завернув печеную кукурузу в листья.
— Ну, счастливо тебе оставаться, барин.
— Дед, ты меня бросишь здесь одного?
— А то как же?
— Дед!
— Дед, слышишь? Я пойду с тобой.
— Подожди свою сестрицу, барин. Не бросай ее, а то, не ровен час, съедят ее волки! Но, пошли!
Скрип-скрип, скрип-скрип…
— Волки? — прошептал Дэнуц, подвигаясь ближе к огню.
Скрип-скрип, скрип-скрип… Прямо как назло!
Царственной поступью, покачивая рогами среди звезд шествовали волы; поскрипывала телега. Дед шел рядом. И один только Дэнуц сидел у костра.
— Моника! Ты где, Моника?
— Я здесь, Дэнуц.
— Ками-Мура!
— Плюшка!
— Уф!
…Уже сидя в телеге, Дэнуц решил дать наконец отдых доблестному императору.
— Смотри, луна!
— Луна?
— Луна. Похожа на тебя, Плюшка, когда у тебя oreillons![38]
Взошла похожая на переводную картинку, лишенная рта и бровей луна, какую маленькие дети видят во сне и которая строит им рожицы — серьезные, веселые и печальные.
Ольгуце она показалась смешной, ей захотелось высунуть язык.
— Она не похожа на Дэнуца! — возразила Моника после тщательного изучения луны.
— А на кого же ей быть похожей? На тебя?
— На тупую башку! — пошутил Герр Директор.
— Плюшка, а по-твоему, на что она похожа? На золотой шар?
— Отстань!
— Будь повежливей! Твое счастье, что я в хорошем настроении.
Дэнуц не думал о луне. Когда все кругом заговорили о ней, он, не глядя в небо, тут же обнаружил ее у Ивана в котомке.
Дэнуца мучил голод. Луна из Ивановой котомки, мордастая, как толстый липованин, была владелицей лавки, такой же, как у Ермакова в Яссах, только еще больше. Дэнуц видел, как в бумажный мешок она кладет коробки сардин; как она отрезает красноватые кружочки колбасы; как открывает банки с маринованными маслинами; как дает попробовать на кончике ножа толстый ломоть сыра; как распаковывает плетеную корзину с копченой форелью…
— Герр Директор, а мне луна несимпатична!
— Почему?
— Я перестала ее любить, после того как побывала в Слэнике, Герр Директор.
— А чем она тебе там не угодила?
— Мы там гуляли при луне. Я тогда была маленькая.
— А теперь ты большая?
— Нет. Но тогда я была меньше… Я шла за руку с Плюшкой, впереди. А за нами — какие-то барышни, которые целовались с мужчинами…
— Подумать только!
— Да, Герр Директор. Я видела их тени… А почему они целовались, Герр Директор?
— Они играли, Ольгуца.
— Разве это игра?!
— Игра взрослых людей!
— Они хуже детей, Герр Директор! Я никогда не буду так играть! Герр Директор, скажи честно, неужели тебе когда-нибудь может взбрести в голову поцеловаться с дамой, которая не приходится тебе родственницей?
— Даже не родственницей? Конечно, нет, — вздохнул Герр Директор.
— В том-то и дело! Это просто отвратительно. Всем известно, что Моника мой друг. Скажи, Моника, разве я чищу зубы твоей щеткой?
— Нет. У тебя есть своя.
— Вот видишь, Герр Директор! Клянусь честью, что те барышни и мужчины целовали друг друга в губы!
— Невероятно!
— Уверяю тебя, Герр Директор. Вот почему я не дала им поцеловать себя в щеку… И я заметила, что днем они так себя не вели. Только при луне.
— Значит, ты не в ладах с луной?
— Нет, Герр Директор. Когда я вижу ее, мне делается очень неприятно!
— Иди, я тебя поцелую, Ольгуца.
— Поцелуй.
— А ты не рассердишься?
— Нет. Ведь ты мой родственник… И ты никогда не станешь вести себя, как те барышни из Слэника.
— Боже упаси!
Возле самой деревни полоса желтоватого света вдруг прорезала ночь.
— Ну, дети, мы попались! За нами приехали, — улыбнулся Герр Директор, узнав фары своего автомобиля и предполагая, кто находится внутри.
— Опять Аника! — возмутилась Ольгуца… — Дедушка, давай поговорим немного.
— Давай.
Дед шел позади волов, вытирая усы.
— Дедушка, ты скажи, что не видел нас. Тебя спросит про нас цыганка, — тут Ольгуца понизила голос, — которая гуляет с немцем. Знаешь немца с чертовой телегой?
— Ну, погоди, я им задам! Проклятое отродье! — проворчал дед, идя рядом с волами.
Появился Герр Кулек, обнимая Анику за талию. В поднятой руке он держал фонарь, словно пивную кружку.
— Ты не видел наших господ, дед? — рассеянно спросила Аника.
— Хм! Ты, девка, поплатишься! Уходи, и чтоб глаза мои тебя не видели! Но, пошли!
Тихий смех послышался из сена в телеге, голоса кузнечиков и цикад заглушали его.
Герр Кулек догадался осветить фонарем луну и отправился дальше, беседуя с Аникой, как с глухонемой.
* * *— Борщ, Профира, — провозгласил с балкона господин Деляну, швыряя папиросу.
— Борщ, Профира! — хором ответили с телеги, пытаясь заглушить лай собак во дворе и в деревне.
С лампой в одной руке и ложкой для салата в другой госпожа Деляну поджидала их на крыльце, олицетворяя собой аллегорию домашнего правосудия для тех, кто опаздывает к ужину.
— Ну и ну! Только телеги с волами вам и недоставало! Господин автомобилист, кто, скажи на милость, ужинает в такой час?
— Берегитесь, сейчас запущу в вас Фицей!
— Ай!
Госпожа Деляну сжалась в комок от ужаса. Но перчатки Герр Директора недолго носили это страшное имя. Следом за перчатками из телеги, бурно ласкаясь, выскочил Али.
— Мы выиграли пари, — крикнула Ольгуца, выпрыгивая из телеги на вторую ступеньку лестницы прямо в объятия господина Деляну.
— Правда?
— Вечная ей память! — произнес Герр Директор.
— Уф! Слава те Господи! — облегченно вздохнула госпожа Деляну. — У меня точно было какое-то предчувствие: пирожное готово.
— Да здравствует пирожное!
— Но вы его не получите, потому что не слушаетесь.
— Патапум, бум… Дай нам пирожное, мамочка, для поминовения души Патапума, — жалобно попросила Ольгуца, указывая на притворно умершего бассета.
— Что у нас на ужин? — примчался Дэнуц, отряхиваясь, как щенок, выскочивший из воды.
— Добрый вечер, tante Алис… Ольгуца подстрелила лягушку.
— Даа? Добрый вечер, Моника. Хопа! Проголодалась?
— Ужасно, tante Алис.
— Браво!
Моника, с разрумянившимися щеками, с травинками, запутавшимися в светлых волосах, щурилась от яркого света лампы.
— А где же Аника? Вы разве ее не встретили?
— Аника любуется месяцем! — пробурчала Ольгуца, жуя корку хлеба.
— Медовым! — добавил Герр Директор, стряхивая с себя сено.
— Григоре! Я тебе не дам пирожное.
— У Кулека найдется и для меня!
Послышались тяжелые шаги Профиры. Она несла кастрюлю с борщом.
— Приятного вам ужина! — пожелал им дед, низко кланяясь.
— И тебе тоже, дедушка!
— Но, пошли!.. Да уймитесь же наконец!
Волы задумчиво тронулись в путь, сопровождаемые лаем собак.
Пар от борща только увеличил аппетит проголодавшихся охотников.
В полной тишине слышался звон ложек, трескотня кузнечиков и вздохи собак.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. «МОЛДАВСКАЯ СРЕДА»
В открытые окна лился солнечный свет и в то же время веяло прохладой, — как от дыни, только что принесенной из погреба: приближалась осень.
Корзиночка с виноградом посреди стола, украшенная листьями, была пронизана светом.
Виноградные гроздья — цвета ясного утра и утра туманного; цвета светлого дня; цвета рубинового заката; цвета черной полуночи; цвета синих ночей, озаренных спящей луной, — возвышались горой, воскрешая в памяти образы минувших дней и ночей.
Дэнуц ел быстро и много. В его тарелке не оставалось ни косточек, ни кожи: только зеленые скелеты виноградных гроздей. Ольгуца яростно бросала кожицу, словно оскорбления тарелке, и была увлечена скорее самим процессом еды, чем ее вкусом. Моника отрывала ягоду, губами снимала кожицу, выбирала языком косточки из сочной сердцевины и задумчиво клала кожицу на тарелку, словно это была шахматная игра: каникулы кончались, и мысли ее были далеко.
— Дэнуц, вымой виноград; сколько раз я тебе говорила!
Дэнуц окунул виноградную кисть в воду…
— У тебя будет аппендицит, так и знай! Зачем ты глотаешь косточки?
«Дай-то Бог», — мысленно пожелал себе Дэнуц, продолжая глотать целые ягоды: приближались школьные занятия.
