Алексей Евсеев - Кукук
Фрау Брюнинг: О да!
Человек, вместе с которым она чувствует себя женщиной. Он старше её. Он наверняка работает, может себе многое позволить — красиво ухаживать, например. Я для Татьяны схожу со сцены. Меня больше нет. Она не против встречаться раз в неделю за обедом вместе с детьми, она не препятствует моему общению с ними, но на большее, чем на дружбу, мне больше не стоит надеяться. Мне ужасно больно. У меня уже непрекращающаяся депрессия. Но ведь дети любят вас, а не этого Торстена! У них друг с другом хорошие отношения. Как это? Откуда вы знаете? А из рассказов детей и их рисунков. Знаете, бывают такие: Мама, Сева, Настя, Торстен, взявшись за ручки. Да уж! Как зовут детей? Сева и Настя. Сколько им лет? Девять и семь.
Я некоторое время ещё общался с детьми, но это было очень больно. Ужасно больно отдавать их назад. Да и дети видели это моё состояние. Депрессию невозможно скрыть. Это верно. И начались недели, а потом и месяцы, когда мы не виделись. Татьяна жила в другом мире. Он уже с моим не пересекался. Пару раз я звонил ей, умолял «простить»… Я ей был уже совершенно не нужен, она тяготилось мной. Тогда я решил справиться с собой радикально. Но прежде мелькнула промежуточная фаза. Попасть в клинику? Нет. Уехать из Германии. Показать этим сумасшедшим шагом, как мне без Татьяны тяжело. Она восприняла это как должное. Мол, ему там полегчает. Накануне отъезда я сказал ей по телефону, что думал, что достучусь-таки до её сердца, что… Она в ответ, что мы об этом поговорим, но чуть позже. Ей сейчас нужен покой, она никого не хочет. Она никого не любит — ни меня, ни Торстена. Последнее утверждение, как я узнал позже, было ложью. Главное, мол, дети. И она должна разобраться с собой. Я уехал. Начал работать. Всё было более-менее нормально. Очень трудно с родителями, но жить можно… Работа интересная. Хорошо платят. Хорошие люди. Но депрессия не уходит. Более того, она всё больше обостряется. Я постоянно натыкаюсь в Питере на места, связанные былой историей с моей женой. Это невыносимо. Ребята, мои коллеги, видят всё это, и им нелегко выдерживать меня, моё состояние… Я понимаю, что я им в тягость.
Вынырнув в зимнюю паузу на студии, я не знал, что делать. Понял, что всё, пришло время покончить с собой. Позвонил Тане, сказал об этом. В какой-то момент она начала говорить вещи, которые дали мне чёткую надежду, что она не против моего возвращения в семью, но ей стыдно перед окружающими за свое поведение все эти годы, она не знает, что делать, пытается отложить, говорит, что приедет на зимние каникулы, через месяц, в Питер, и мы поговорим. Я оживаю. Через неделю мои надежды гаснут. Я не верю. Я звоню вновь. Таня ничего не хочет слышать о моём возвращении. Всё сломано. Потом я узнаю, что она не приедет. Якобы из-за дороговизны билетов.
Из питерского письма.
Приехал домой. Ходил весь вечер взведённый. Не буду Таньке звонить, не буду… Не выдержал — позвонил.
Начал ей о горе о своём рассказывать. Не могу так дальше, в петлю лезу…
Она тут же быка за рога: а ты вспомни, каким ты был! я для тебя как мебель была! ты со мной ни разу в отпуск не съездил! …я всё одна!
И так раз за разом.
Я пытаюсь её остановить, подумать не о былых претензиях, а о том, что можно исправить, всё-таки два года прошло, уже на третий зашкалило.
Она ничего не слышит и давай опять по новой: я сейчас не готова, мне надо время, ты меня упрекал в том, что я одежду себе покупаю, мол, вон уже целый шкаф шмотья, ты мне то, ты мне это… я тебе нужна стала, только когда меня другой захотел…
Я о своем: люблю и иначе ничего не получается, а на Торстена твоего мне насрать, нет его для меня.
Таня: ты меня в розовых очках видишь, я стала не такая, как прежде…
Затем начинает ломаться: а как ты себе это представляешь? что ты так вот просто сюда приедешь? а что я всем скажу?!.
Я: для тебя что — важно, что об этом другие скажут?
Она: да! вот я такая… а ты всё со своим Лимоновым… я тебе не верю, я тебе больше не доверяю, ты меня предал (а мне всё время казалось, что это она меня предала; но история пишется заново, то, что было в наших отношениях следствием, у Тани давно превратилось в причину, и я уже не берусь это оспаривать, легче самому в это поверить)… я не могу так просто… я тебе не верю.
Я: но другого выхода нет, это уже невыносимо всё стало…
Таня: что ты предлагаешь? что ты завтра приедешь? почему я теперь должна ломать свою жизнь, у меня всё настроилось, я теперь не просто мама какая-то, у меня есть дела… и для детей это будет стресс (!!!)
Я: а как мне быть?
Таня: а ты сам виноват, надо к врачу сходить (!!!) со своей депрессией.
Опять упрёки из прошлого. Начала плакать.
Говорит: у меня тоже депрессия, я из-за этого старая стала… Говорит, что приедет на каникулах в Питер с детьми, тогда и поговорим. Закончила: представляю, что ты мне за отпуск устроишь своими разговорами…
На этом и распрощались. 28 минут на нервах… Главное, что абсолютно не слушает, что ей говорят. Талдычит, словно наизусть вызубрила. Сплошные термины: негатив и т. п. Ни логики нет, ни чувств. Одна лишь агрессия и раздражение. Упрёк за упрёком. А ведь уже столько времени прошло. Как пробиться через эту стену, не знаю. Подхалимничать, подлизываться, со всем соглашаться?..
Я теперь вот о чём думаю: что ж, мне всех её подруг обзванивать, что ли, и у них позволения испрашивать: мол, не ругайте Татьяну, не смейтесь над ней по поводу моего эвентуального возвращения?!! Ерунда какая-то получается. А для Таньки это важно точно, я-то её знаю хорошо. Это всегда было большой проблемой у нас. Она могла меня возненавидеть лишь за то, что кто-то обо мне плохое сказал… При том, что будет говорить мне, что это глупый наговор, но при этом про себя соглашаться со сказанным и от этого переживать… Одна мама у неё чего стоит. Как скажет что-либо… А потом: а я что, а я ничего, вот если бы я того, то тогда бы это давно…
И ведь знает Танька, что мучаюсь ужасно, что уже на грани, что с ума по ней схожу, но ведь сама не позвонит, не позовёт: приезжай!
Тысячу раз ещё мордой тереть об асфальт будет, или вообще сделает вид, что разговора не было. Проходили нечто подобное до свадьбы. Скорей всего так и будет. Я тогда в ад попаду. Хотя я и так уже в нём… Тогда мне дальше — в ад-под (adPod). Пусть Apple подсуетится. Привет Стиву Джобсу!
Всё время думаю, как бы я на Танькином месте поступил. Но у неё своё мировоззрение. И хэппи-энда не предвидится. Вроде родной ей человек, а такая ненависть ко мне. Великодушия — ноль. Сколько всяких гадостей наговорила, меня всего аж трясло опосля.
Продолжение генограммы.
У моей матери скоро юбилей. 60 лет. До этого я себя не убью. Надо продержаться до конца года. Мой друг Акрам приглашает к себе в гости на Новый Год в Берлин. Я думаю, что надо уехать и покончить с собой в Германии, причём так, чтобы меня не нашли, просто исчезнув… До этого хочется взглянуть в глаза жены. Параллельно пассивно думаю, что всё-таки вернусь, буду работать дальше. Параллельно также пассивно думаю, что зацеплюсь в Берлине, буду делать с другом кинишки, пускай на халяву, зато своё. Абстракции. В авиакассах не оказалось билетов вторым классом на Берлин. Я прошу посмотреть другие города. Перебираем десяток. Везде одна и та же история. Вдруг, есть билет на Ганновер! Лечу. Звоню с вокзала жене. Она очень удивлена и холодна со мной. Я уезжаю на поезде в Берлин. Во время празднования Нового Года у меня обостряется депрессия. Я вижу, что порчу всей компании праздник. На следующий день решаюсь написать Тане подробное письмо и отослать вместе со всеми письмами, что я написал из Питера своим друзьям в Германии. В них вся моя история. Со всеми этими моими кризами за тот период. Мой друг, спрашивает меня, не хочу ли я прокатиться в Ганновер на пару дней. У него там есть дела. Судьба. Я пишу Тане письмо, иначе я опять не смогу нужных слов при личной встрече. Едем. По дороге я понимаю, что должен уже сегодня вечером поговорить с Татьяной. Приезжаю, прошу прочитать сформулированные мысли. Она отказывается, пытается откложить на потом, но мне нужно сейчас и я читаю ей текст вслух. Говорим. Опять всё начинается с жуткого холода, затем слёзы, уступки, упрёки… Я могу пока пожить у неё. Дальше подумаем. На следующий день она уходит и присылает вместо себя свою маму. Та оскорбляет меня, я не остаюсь в долгу. Тёща уходит. Некоторое время спустя я звоню ей и извиняюсь. При этом не чувствую себя виноватым. Но не хочу, чтобы этот эпизод повлиял на Таню. Таня этот скандал понимает правильно, не осуждая меня, не выгораживая мать. Она мечется из одной стороны в другую: я должен уйти, у нас нет будущего; я должен снять жильё в соседнем доме и потихоньку налаживать с ней отношения, только так…
А что же Торстен? Я не знаю что с ним. Пара слухов, что они поссорились. Но мне в это слабо верится. В компьютере натыкаюсь на их фотографии. Торстон с Таней. Рука Тани на его колене. По лесной тропинке идёт Торстен, держа за руку Севу и Настю. Я не пытаюсь выведывать, меня это унижает. Для меня Торстена вообще нет. Потом Таня начинает упрекать, что это я стал причиной их разлада, с этим её Торстеном, что ей было хорошо с ним… Было достаточно одного её слова, чтобы он поселился здесь у неё, но…
