Борис Штейн - Контрафакт
Цены у Горюнова были низкие, о таких ценах можно было только мечтать! Купили у него всего по сто пачек – еле в автобус погрузили. Задок просел – брызговики легли на асфальт. Так что ехали осторожно, в правом ряду, тормозили плавно. Грузились-то на большом складе при мощном полиграфкомбинате. Пачки подавались по элеватору через погрузочное окно. Элеватор прямо заходил в кузов. Так что погрузка прошла бойко. До того бойко, что Леонид Петрович взмок, как мышь, но настроения это не испортило, напротив – подняло.
На прощанье же Альберт Михайлович сказал очень серьезно:
– Значит так. На витрину не выставляйте, никому не говорите, что я вам продал. Главное, чтобы Вова не узнал.
– Да как же тогда торговать? – взмолился Леонид Петрович.
– А вы не пожадничайте, купите у Вовы пачек по пять и торгуйте как бы Вовиными. Это мое условие.
– Это что же получается, – удивлялся по дороге Леонид Петрович, – Вова ему проплатил, а он его кидает помаленьку! А говорят, книжники честные.
– Честные, – согласилась Марина. – Они не забудут вернуть три недостающие книжки и догонят, чтобы всучить сдачи двадцать рублей. Но на сто-двести пачек кинут, не задумываясь. Так что имей это в виду и бдительности не теряй. – И добавила важно:
– Бизнес не терпит потери бдительности.
– Ну и жена у меня мудрая, – усмехнулся Леонид Петрович, – я балдею.
– Бизнес не терпит балдежа и эйфории, – совершенно серьезно заявила Марина.
Леонид Петрович вздохнул и кротко согласился:
– Конечно.
Приобретение «леваков» позволило Марине и Леониду Петровичу заняться разменом – одинарным, двойным и даже тройным. В результате этого ассортимент сравнительно дешевых книг расширился, жизнь на точке оживилась, увеличилась вдвое выручка. Ура.
Но, как говорится, ура-то ура, но многих учебников на прилавке не хватало. Не было их и у «Просвещения», и у просвещенческих дилеров – ни по дешевой цене, ни по дорогой. Дефициты зияли, как черные бреши на благословенной ниве. Желание заполнить бреши левыми изданиями доходило до зуда.
И вот однажды к Марине и Леониду Петровичу подошел высокий стеснительный человек в джемпере домашней вязки.
Теперь вопрос: бежит ли на ловца зверь? Ответ: конечно же, бежит. Вот он и прибежал, стоит, переминается с ноги на ногу и деликатно кашляет в кулак. Это при том, что ловец – конечно же, Марина.
– Я Рома, – скромно представился молодой, можно сказать, человек. Оговорка здесь не случайна, потому что был он уже не юношей, но до сорока никак не дотягивал.
– Я Рома, – сказал он. – Я хотел бы с вами поговорить.
Ну, Марина вышла с ним, как это бывает в подобных случаях, на лестничную площадку и приготовилась слушать.
Говорил Рома невнятно и с большими паузами. Он словно бы стеснялся и сам себя, и своего дела, и своих вопросов. И вот странно: Рома хоть и высокий был человек, а незаметный. Черты лица мелкие, голос тихий, улыбка застенчивая, еле обозначенная. Десять раз увидишь, на одиннадцатый пройдешь мимо, не узнав.
– Я вот тут хочу начать издавать учебники, – начал он.
Насчет чувства охотника Марине было ничего не известно, поэтому с ним не будем сравнивать то, что она ощутила. А вот чувство грибника, который бродил-бродил и вдруг увидел – далеко еще, почти неразличимо среди опавших осенних листьев – зовущую нарядную шляпку, было ей знакомо, и вот оно возникло сейчас, среди зимы на лестничной площадке книжного клуба.
– Я хотел с вами посоветоваться, – продолжал между тем Рома. – Какие учебники стоит печатать…
– Вы хотите предоплату? – осторожно спросила Марина.
– Нет-нет… Я сам. Да вы и не дадите. Вы ведь меня не знаете… пока. Вы просто меня сориентируйте.
– Хорошо, – сказала Марина. – Записывайте.
Рома достал из портфеля ученическую тетрадку и ручку.
– Значит так: «Физика» седьмая – Перышкин, «Литература» шестая – Полухина, «Литература» восьмая – Беленький, «Литература» девятая – Курдюмова… Это то, чего всегда не хватает.
– Еще, – попросил Рома.
– Еще «История» девятая – Данилов, ну и «Химия» восьмая – Рудзитис. Хватит?
Рома кивнул. Потом тихонько спросил:
– А образцы дадите? Я заплачу.
Однако нужно было прояснить, хоть приблизительно, что это за Рома такой, кто он и откуда и Марина спросила:
– Вы москвич? Может быть, обменяемся телефонами?
– Я не москвич, – развел руками Рома, – я тверской. И я начинаю работать с немосковскими типографиями.
Он как-то виновато улыбнулся и пояснил:
– Московские все типографии… то есть, те, которые соглашаются, – разобраны.
Денег за образцы Марина с нового знакомого брать не стала: сотрудничество с ним сулило немалые барыши, так что мелочиться не следовало. Запихивая учебники в потертый портфель, Рома сказал:
– Я не хочу ни с кем знакомиться на клубе, буду иметь дело только с вами. Мне так удобней и спокойней. Вы сами распределите тиражи среди своих. Отпускные цены у меня будут невысокие, вы сможете наваривать…
Вот! Это было попадание шара в лузу. Пропускать через свои руки тиражи. Как Вова.
Оставалось ждать следующего Роминого визита.
Манька стояла раздетая перед зеркалом и с интересом разглядывала свое отражение. Когда Манька поняла, что многие клубные мужики обращают на нее внимание, у нее заметно возрос интерес к собственной персоне. Первым, кто ее зацепил, был охранник Митька, несший вахту по сбору денег за занос пачек. Он стоял у служебного входа, собирал рубли и десятки из расчета двадцати копеек за пачку. Деньги он клал к себе в карман, потом, видимо, сдавал в кассу. Все сдавали какую-то норму – это клубников не интересовало. Небольшой, леноватый, крепенький, он был веселого нрава, сыпал шутками, если было с кем побалагурить. Через этот же служебный вход курящие люди выскакивали на улицу курнуть, потому что во всем помещении спортивного комплекса курить запрещалось, а на клубе все законы и запреты, как уже было замечено, выполнялись всерьез благодаря безжалостной системе штрафов.
Манька была девушкой курящей. И вот однажды она выскочила покурить и, сунув в рот сигарету, спохватилась, что забыла на торговой точке зажигалку. Стоявший у входа Митька, который все время на нее посматривал, моментально выхватил из кармана зажигалку и галантно поднес Маньке огонек. Манька кивнула, выпустила дым и сказала «Спасибо!» И пока она курила, Митька топтался рядом. Он совсем не обращал внимания на дверной проем, и любой желающий мог совершенно бесплатно занести хоть пачку, хоть пять, хоть целый поддон. Некоторые, дапожалуй, что и все сознательные клубники все же совали Митьке деньги. Он принимал их, не глядя, небрежно ссыпал в карман, а сам, что называется, контачил с Манькой, рассказывал ей о своей собственной персоне.
За время неполного сгорания сигареты (не до фильтра же ее докуривать!) Манька успела узнать, что у Митьки бывали и лучшие времена, по крайней мере более интересные. Ибо работал он до перестроечной жизни художником-реставратором, реставрировал, стало быть, старые картины, а это очень, очень интересное занятие, требующее таланта и вдохновения. Только зачем, спрашивается, Маньке об этом знать? Она по музеям не прохлаждается – где время взять для музеев? Но все же посмотрела на Митьку с интересом. Для этого-то он и откровенничал. А когда Манька, бросив окурок, побежала восвояси, он прихватил ее рукой на мгновение, прижал шутливо, прощупывая через свитер ребристый Манькин бок. «Худа, – сказал укоризненно, – одни кости!»
– А ты отреставрируй, – озорно крикнула Манька и рассмеялась ему в лицо своим низким голосом.
С тех пор Митька не упускал случая приобнять по-дружески, пошутить, а иногда и шлепка дать ласкового. Но дальше этого не шел. Да и куда идти? А Лешка на что?
Вообще охрана не обделяла Маньку вниманием. Классики, например – Гоголь и Лермонтов – то и дело задевали. А уж об оптовиках и говорить не приходится: «Манечка, Манечка!» Так и сыпали комплименты! Но тут уж все перемешалось: то ли Манька нравилась, то ли книжки были нужны – особенно дефицитные и быстро. Ну, и недорого.
Вадик, хоть будто и родственник, а тоже все косил глаз, как теленок на привязи. Ну а Вова – тот уж точно сбрендил.
На что же вы клюете, мужики?
Манька покрутилась, покрутилась перед зеркалом: ну нет же ничего! Положа руку на сердце: ничего же нет! Да и между рукой и сердцем – кот наплакал.
Хотя – что значит нет? Что-то же есть! Ну, начнем с лица. Лицо-то красивое. Рот красиво очерчен, губы пухлые, зубы белые. А если – ярко-красной помадой? Или малиновой? Вот зубы тогда и заблестят. Знай – улыбайся.
Теперь глаза. Большие, светлые. А если ресницы приклеить длинные и черные? Роскошные получатся глаза, порочные. Знай хлопай ресницами – впечатляет. Носик сам по себе аккуратный, в профиль повернуться – чуть с горбинкой. Индивидуальность. Мордашка кругленькая, с веснушками. Веснушки – замазать, тон – матовый. Матовый тон, лиловые губы, длинные ресницы. Что тут прибедняться? Улет! А что до прически… Цвет, во-первых, светлый, но как бы натуральный, такой соломенный. Значит так: соломка при черных бровях и длинных черных ресницах. Интригующе. Но прическа короткая, открывающая шею. Потому что шея-то как раз ничего. Не тонкая совсем, нормальная шея, длинная. На такую шею хоть что повесишь: хоть драгоценности, хоть скромную бархатную ленточку.
