Андрей Донцов - Комплекс Ромео
– У меня сыну пять лет…
– …а никто уже не подходит. Потому что ты, Коля, ебал всю жизнь кого попало. И плохих людей от хороших не отличал. И на хуй им, хорошим, оставаться на земле этой, где их ебут и сразу забывают? Что им здесь делать?
Сопля, длинная, как молния, соскользнула по локтю Колясика.
За стеклами блестели глаза Денисова. Я и сам был готов разрыдаться. Давно я не пил и не разговаривал с людьми, незнакомыми до такой степени, что можно было, не опасаясь, вывалить все, что есть в голове.
Я встал и громко заявил, глядя на сидящих перед нами проституток:
– Ебаться надо много – это дело хорошее. Но и для любви места в штанах своих оставьте. Если в башке нет, хоть в штанах…
– А в сердце… в сердце? – вопрошал Колясик.
– А в сердце, Коля, оно всегда есть. Только ни хуя мы его не слышим. Сейчас ведь какая музыка в моде?
– Какая?
– Громкая…
– Дык, что ж их теперь – не трахать?
– Трахать можно – забывать нельзя, – как же у меня болела голова. – Помнишь, как Сент—Экзюпери говорил: Коля, говорил Сент—Экзюпери: мы в ответе за тех, кого трахаем.
6
Опять самолет Москва—Бангкок. Точнее, какая—то пересадка и вырывающее жилы ожидание самолета.
– Николай, отстаньте, пожалуйста, мне так плохо сейчас. Так плохо, как уже недели две не было. И забудьте, пожалуйста, все, что я нес в самолете.
Квадратная голова, сон в самолете пьяным – пытка, которую суждено пройти не всем. Но и не избежать ее многим.
– Нет, погоди. Вот ты человек с нестандартным мышлением (по—горбачевски на «мы» ударение – видимо, раз мЫшление – значит, думать надо вместе, в моей голове нет ничего).
– Я вообще, Николай, сейчас без мышления. А слово «нестандартный» – оно длинное и противное. Идите вон к Денисову с такими словами.
– Нет, с нестандартным. Я же, блядь, вижу… Совет ты можешь дать или нет по важному вопросу, проповедник хуев?
– По ебле опять…
– По работе. Я тебе не сказал, я в департаменте по культуре и туризму в мэрии работаю. Меня в отпуск еле отпустили.
– Душещипательная история…
– Не пизди, слушай. – У Колясика началось тяжелое дыхание Иржичеха, с хватаниями за локоть и нарушениями интимной персонифицированной зоны путем заглядывания в глаза с близкого расстояния.
Я понял, что мне не уйти. Я всю жизнь не умел уходить от всех этих пацанских разговоров с заглядыванием в глаза и обязательными объятиями в конце – так и знакомился в итоге черт знает с кем половину своей жизни.
– Меня так оттрахали у мэра на ковре. Так оттрахали, Саша. И сам он приложился, что обиднее всего. Понимаешь, по полной программе приложился. Не пойдешь, говорит, в отпуск или оставайся там в своем Таиблянде навсегда. Все из—за этого комитета ебучего у мэра две недели назад. У меня до сих пор после всего этого не стоит.
– У Лужкова, что ли?
– Да не… Я ж не из Москвы.
Странно, что не из Москвы. Типичных московских черт в нем было предостаточно. Среднестатистический москвич напоминал мне переполненного жизненным пафосом тракториста, только что оприходовавшего в полях одну доярку и с неподдельным энтузиазмом спешащего к другой. Бежит по полям русским, а вокруг почему—то Кремлевские звезды, мосты, трасса оживленная… А типичный питерец был его худосочным старшим братом, который стянул, пока младший трахался, у него трояк из заднего кармана и уже, падла, кирнул. И с недетской сосредоточенностью не показывает вида, что выпил, крепится.
Колясик был типичный среднестатистический москвич, он был преисполнен жизненной энергией вечно крутящихся в голове сперматозоидов. А то, что у него жирная хохлятская рожа со вторым подбородком, так это неважно, – думал я, пытаясь параллельно понять, о чем мне рассказывает Колясик и долго ли еще ждать до обязатель—ного обмена рукопожатиями с элементами фронтовых объятий.
Постепенно я извлек некую тупиковую картину из речевого потока Колясика, обрушенного на мою бедную голову («славянская гордость и прочая хуетень», «презентация всей соли земли нашей русской» и т. д. и т. п.).
Мама Колясика вслед за прорвавшимся в губернаторы края земляком делала весьма успешную политическую карьеру, и подрабатывавший ди—джеем в сельском ДК парень был обречен на теплое место в администрации.
Пока он авторитетно крутил диски с «Ласковым маем» и группой «Мираж» для сельскохозяйственного потенциала России и учился в Политехническом институте, мощная креативная составляющая его будущей карьеры еще только закладывалась, чтобы потом дать свои судьбоносные плоды.
Из какого он города – я так и не расслышал, но понял, что грядет нешуточный юбилей. Коля Ягодкин возглавлял в мэрии направление туризма и культуры и отвечал за концепцию праздника.
Несмотря на громадный бюджет, обращаться за идеями в московские агентства губернатор счел за преждевременный позор. Ведь юбилей – дело патриотичное, и нужно быть патриотичным во всем. Сбор креативов шел три месяца, и были они один другого тупее. Предлагали использовать, например, древнерусский символ – ладью. Построить ее за немыслимые деньги, посадить детишек да и пустить вниз по Волге.
Затем решили, что пускать детей вниз по Волге – как—то странно, вроде как со своим будущим расстаемся накануне юбилея и в великое будущее родного края и всей земли своей не верим.
Кто—то предложил посадить в ладью стариков, чтоб махали платками стоящим на пристани провожающим гражда—нам. В число стариков входили бы заслуженные пенсионеры города, ветераны труда и просто те, кто прожил в нем более тридцати лет.
Картина получалась красивая, но тоже, однако, не прокатила. Стариков же надо было возвращать, а как это сделать пафосно и прилюдно – никто не знал. Уж уплыли так уплыли, чего возвращаться—то… Какой—то Голливуд получается… «Возвращение с того света–2».
Как использовать ладью на празднике, так и не придумали, а строить только для того, чтобы покататься, – дорого. Есть у города четыре прогулочных теплохода – пусть на них и катаются.
И так – за что ни возьмись.
Вроде и много чего можно сделать, но вот как это связать в одно целое, с обязательным запоминающимся и правильно толкуемым финалом, – это была проблема из проблем.
– А у меня была такая идея. Я с детства любил в деревне Толбушино у бабушки в доме лестницы разглядывать. Дом у нас был большой, и лестницы в нем большие и деревянные. Особенно мне балясины нравились. Часами мог любоваться. По—моему, самое это красивое место в нашей древнерусской архитектуре. Толбушинские балясины. Ну и предложил я на улицах расставить фрагменты лестниц с большими балясинами. Как образец зодчества прежних веков. Чтобы люди любоваться ими могли и фотографироваться на память. В другом городе и плотников не найдешь, чтобы весь центр балясинами заставить, только в нашем городе – пожалуйста.
У каждого жителя к юбилею – фотография с балясиной! В деревянной рамке на стене. Я смотрел на Николясика большими, ничего не выражающими глазами. Он это серьезно, думал я, или какой—то прикол есть в этом рассказе. Может быть, юмор, который я не понимаю из—за своего плохого самочувствия?
– Идея с балясинами тоже не прошла, – грустно закончил Коля Ягодкин.
И главное, к стыду своему, – я вспомнить не мог никаких других составляющих частей лестницы, кроме перил и ступенек. Что собой представляла так полюбившаяся сердцу Николясика балясина?
Процесс поиска идеи шел со все большим скрипом. Пока не пришло спасительное для Ягодкина известие – нашлась кондитерская фабрика, способная сделать по заказу неограниченного размера пряники любой формы, даже в виде церквей.
Этот креатив отличался и определенной новизной, и нестандартным подходом, и, главное, – целиком и полностью соответствовал концепции мероприятия.
7
Презентация прошла на ура, повсюду разложенные и ходившие по кругу из рук в руки макеты церквей разглядывались с присущей для статуса данного собрания внимательностью и почтением.
Так продолжалось, пока редкий до мыслей и морщин лоб губернатора вдруг не осенила одна, неизвестно откуда залетевшая.
– Коль, послушай. Это – хорошо. А пряники—то потом куда?
– Не понял…
– Ну, пряники—то эти в виде церквей, расставленные по городу, куда?
Тут Колясик и лопухнулся, не ожидая такого до прямоты коварного вопроса, и по—солдатски отрапортовал: «Будем есть!»
Нет бы уйти от ответа, сказать, что этот вопрос в разработке и решение его вот—вот созреет… Нет ведь, надо было ляпнуть.
– Не понял… – промямлил губернатор.
– Будем есть, – еще громче и с энтузиазмом заявил Колясик.
Ту т собрание перешло в свою кульминационную стадию. Эта стадия начиналась, когда лицо губернатора наливалось свинцом и его седой ежик казался неестественно приклеенным и не подходящим по цвету париком. Не прическа, а ошибка колеровщика.
