Алексей Саморядов - Праздник саранчи
— Ну да…
— Ничего… Вот поедем скоро в Америку, может, там есть красивые девчонки.
— В какую Америку?
— В Северную… Нас от института посылают, в ихнюю киношколу.
— Именно нас?
— А кому еще ехать?
Андрей смотрел на него удивленно, вдруг вскочил и выбежал…
Он рванул дверь в ванную, вырвав вместе с шпингалетом. Она, по-прежнему голая, сидела в ванне, держа перед лицом осколок стакана.
Он схватил ее за руку, выкручивая, стараясь вырвать стекло.
— Пусти! — закричала она. — Пусти!
Они порезались оба, но Андрей отнял стекло, швырнул в коридор, и тогда она укусила его за палец.
Он вскрикнул, замахав рукой, гляди на нее с ненавистью:
— Дура! Хоть вся изрежься, только не здесь!
Она засмеялась, глядя на него, приподнялась, лизнула его в руку. Он отскочил.
— Вылезай!
По-прежнему смеясь, она выбралась из ванны, мокрая, шлепая босыми ногами, прошла в комнату, легла, укрывшись с головой.
Он, помахивая рукой, ходил по комнате, поглядывая на постель. Она лежала тихо. Он сел, зевнул. Взял какую-то книгу, попробовал читать. Осторожно отвернул одеяло. Она слала, закрыв лицо обеими руками…
Утром она разбудила его рано. Он сел, оглядываясь, ничего не понимая.
— На поверку становись! — она стянула с него одеяло, сама одетая, умытая.
В комнате все было уже прибрано и вымыто…
Она шла рядом с ним, спокойная; не удивлявшаяся ни рыжим цветам в траве, ни апельсинам в ящиках, не смущаясь людей и города.
В институте он оставил Таню внизу, сам пошел наверх, показаться в деканате. Институт шумел; останавливаясь, здороваясь с разными людьми, Андрей постепенно оживлялся, сон и гул в его голове проходили.
В деканате его поругали, но не сильно. Выйдя, он с удивлением увидел на лестнице, среди оживленно разговаривавших девочек-актрис Таню. Она курила и улыбалась так, словно училась здесь. Увидев его, она попрощалась, подошла, улыбаясь. Он огляделся, стесняясь ее. Они пошли вниз.
— Это что, правда, актрисы? — спросила она. — Никогда бы не сказала.
— Здесь как б гвардии, не принято следить за одеждой.
Они зашли в маленький универмаг.
Покупай, — сказал он. — Покупай все, что тебе нужно.
— Все-все? — она смотрела на него, смеясь.
— Все.
— Ты что, ограбил кого-то? — Нет, нашел в уборной.
Она огляделась. Прошла вдоль прилавков, остановилась, вернулась к нему.
— Мне ничего не нужно.
— Совсем ничего?
— Совсем ничего.
Он тронул ее за плечо:
— Купи хотя бы белье…
Она подошла к прилавку с женским бельем, тронула что-то, заинтересовалась. Вдруг быстро перебрала все, что лежало на прилавке. Андрей искоса следил за ней.
— Вот это, — показала она продавщице. — Вот это, и… — она взяла быстро трусики, приложила к Андрею, разглядывая.
Он оттолкнул ее, оглядываясь.
— И вот это! — она засмеялась…
Она быстро шла в огромном универмаге, Андрей едва поспевал за ней.
— Смотри, смотри! — крикнула она ему звонко, показывая какие-то брюки. — Мы такие же шили…
Она затащила его в парикмахерскую, усадила его в кресло и, стоя позади него, веселая, сама показывала, как его подстричь, причесать, потом подстриглась сама.
Она выбежала на улицу, порозовевшая, какая-то светлая, он курил, прохаживаясь, встал, глядя удивленно. И никакой прически она не сделала, лишь чуть остригла тюремные пряди, но волосы легли как-то просто и ладно, лихо, совершенно при этом изменив ее тонкое лицо, которое показалось ему вдруг удивительно милым и нежным…
Она купила ему рубашку, туфли, заставила его примерить костюм, он отказался, но она сняла с него пиджак, даже пытаясь помочь расстегнуть брюки. Он, смеясь тоже, отбивался от ее длинных ловких рук.
Светлый летний костюм неожиданно пришелся ему, сидел просто, но как-то очень с шиком. Оглядев его, она тут же сорвала этикетку с костюма, с рубашки, скатала все его старые вещи, вынесла, бросила в корзину для мусора.
— Что ты делаешь? — он склонился над корзиной, достал из кармана паспорт.
— Ну, милый мой, нельзя же быть таким уж студентом!
Он прохаживался на улице, курил все, поводя шеей в новом воротничке, поправлял не нравившийся ему ремень, чувствуя себя неуклюжим, деревянным.
— Ну поили скорей, я есть хочу!
Он отступил и замер…
Женщина стояла перед ним, изящная и стройная, строгая, в простом, но необыкновенно идущем ей светло-голубой платье, обрисовавшем ее упругие свободные груди, тощую талию, тугие бедра, длинные легкие руки в простых браслетах; тонкая, чистая шея охвачена голубенькими бусами, и лицо, удивительное лицо…
И девочка стояла перед ним, просторный белый жакет небрежно наброшен на плечи, острый бандитский локоток отставлен лихо, рука в кулачок, простые туфли без каблуков на длинных подвижных ногах, и вся подвижная, легкая, стремительная, смеется, глядит на него лукаво…
— Ну что смотришь, гангстер?.. Идем есть? — Она взяла его под руку, широкоплечего, медлительного, в просторном костюме, довольная его глуповатой улыбкой.
На них оглядывались. Андрей сам временами осторожно отстранялся, смотрел не веря на нее, то шедшую рядом легко и гордо, то вдруг бежавшую счастливо смотреть какое-нибудь мороженое…
В «Берлине» швейцар открыл ей дверь, пропустил с почтением, Андрея задержал, оттесняя его животом назад, растерявшегося, смутившегося совсем.
— Это со мной, — она вернулась, освободила его, взяла под руку, смеясь заглянула в лицо. — Ну что… гангстер в натуре?
Они сели в полупустом светлом зале, оглядываясь радостно вокруг, заказали шампанского, икры, еще что-то.
— Я водки хочу! — воскликнула она и обернулась к Андрею. — Можно?
Андрей, волнуясь, любовался ею.
— Я знаю, — она поправила ему волосы. — Тебя выдает лицо. У тебя ужасно провинциальное лицо.
— А ты? Столичная штучка, сколько раз ты была в Москве! Разве это столица…
— Ни разу, вот еще, бывать в этой вашей пошлой Москве!
Официант принес бутылки, поставил множество закусок, улыбнулся ей сладко.
— Смотри, — она засмеялась. — Он, наверное, принимает меня за проститутку. Зарежь его…
Потом встала из-за стола, пошла гордо через зал. — Я сейчас…
На нее оборачивались. Андрей налил рюмку, опрокинул в рот, поймал розово-желтый лист осетра, откинулся с папиросой, улыбаясь блаженно на высокие чистые окна.
Она вернулась, села рядом, глядя туманно и задумчиво, вдруг прильнула к нему, поцеловала в губы. Он уронил вилку, прижал ее к себе, обнял.
— Знаешь, — зашептала она, — давай убежим отсюда… Поедем домой.
— прямо сейчас?
— Да… Сейчас-сейчас, — она дрожала. — Я не могу…
Они встали, шатаясь, как пьяные, она сама расплатилась, пошла торопясь, он едва поспевал за ней.
На улице они кинулись разом друг к другу так неистово, что стукнулись зубами, засмеялись оба, обнялись крепко-крепко, он, теряя голову, поцеловал ее в шею. Она застонала, опустив голову, сказала тихо:
— Господи, я даже домой не доеду…
Она едва добежала до его комнаты, бросая все, срывая с себя одежду еще на ходу, упала на диван, так что он ударился затылком о стену, но даже не почувствовал этого, повторяя все исступленно:
— Таня… Таня… Таня…
Они не выходили никуда и не открывали никому трое суток. В течение этого времени лишь Витя изредка стучал им в дверь и слышал смех их и счастливые голоса.
— Сейчас, Витя! Сейчас выйду… — глухо кричал Андрей. — Подожди минутку! — И снова смех.
— Да ладно, — отвечал Витя, тоже посмеиваясь. — Тебя утром-то будить? Пойдешь в институт?
— Конечно… Я сейчас выйду…
На второй день Витя принес, поставил им под дверь кастрюлю и две бутылки вина, позвал…
— Сейчас, сейчас выйду, — отозвался Андрей. — Подожди, не уходи.
— Да ладно… Я вам тут поесть принес, — он прислушался, но за дверью лишь шуршало белье…
Ночью Андрей, тихо шлепая, голый, занес кастрюлю и бутылки, поставил на пол у стены.
— Ты что там жуешь? — тотчас позвала его Таня. — Ты где? Под диваном, что ли?
— А-а-а, ты не спишь, — он возился у кастрюли, сидя на колонках. — Знаешь, по-моему, это борщ… Очень важный борщ…
Она смеясь встала, подошла, светя наготой, села рядом, поцеловала его в волосы. Он повернулся, вытер губы, поцеловал ее. Они сели рядом над кастрюлей и нежно целовали друг друга.
— А борщ?.. — засмеялась она.
— Да, борщ. — Он снова поцеловал, ласкал ее плечи, груди, встал, поднял ее, понес к дивану.
— Ты сумасшедший. — Она попробовала высвободиться. — Подожди.
Тела их смутно переплелись в чистом прозрачном свете ночи, шедшем с окна.
— Ну подожди же… — повторила она ласково.
