Мухаммад-Казем Мазинани - Последний падишах
Отец тянет меня за руку, и мы спускаемся по лестнице. Жесткость его изуродованных пальцев заставляет меня вздрагивать, словно меня цапает какое-то ракообразное существо… Солнце застигает нас врасплох. Цветы и пестрая зелень парка придают дворцу поэтический оттенок, а древние чинары бесплатно раздают всем густую тень.
У павильона возле ворот несет охрану юноша в новенькой отутюженной форме цвета хаки, по виду которой можно предположить, что в рядах революционеров он не так давно. Мы с отцом заглядываем в этот павильон и видим там, в коридоре, еще одного юношу, сидящего за большим столом и что-то делающего с рацией. Неясно, с кем и зачем он связывается по этой рации; тут же к стене прикреплен лист бумаги, на котором размашистым революционным почерком (напоминающим, между прочим, вязь древних указов) начертано: «Штаб революционного отряда по управлению имениями шаха-предателя».
Нас никто не останавливает, и мы, войдя, воровато осматриваемся. Здесь такая обстановка, точно семья въехала в новую квартиру и еще не успела разобрать наваленные как попало вещи. Тут и оружие, и еще одна рация, и папки с делами, и старинные напольные часы, и другие явно дворцовые вещи — в общем, священный хаос.
Все заняты своими делами и на нас не смотрят, мы же с отцом стоим удивленные.
— Уважаемые господа очень быстро уходят отсюда!
Усатый юноша эту фразу оформил грамматически неправильно, но произнес столь решительно, что мы, и правда, почувствовали себя совершенно лишними. Отец, с его наследственной привычкой смотреть на все как бы со строительных лесов, улыбается улыбкой кирпичного цвета:
— Братья, любая помощь с нашей стороны — ее не жалко, мы готовы к служению революции!
Усатый юноша, переводивший стрелки золотых часов с монархического времени на сегодняшнее революционное, теперь взглянул на нас по-человечески и спросил:
— Дорогой папаша, а у вас какая специальность?
Отец, скромно опустив глаза, отвечает:
— Я каменщик. Революционный каменщик!
Улыбка молодого человека быстро прячется под его усами.
— Нет, дорогой папаша, для вас работы у нас нет.
Мы выходим из шахского дворца и прямиком возвращаемся в наш родной город.
Отец так встревожен чем-то, что, кажется, в поезде за всю дорогу не произносит ни слова, и, лишь когда мы прибываем на нашу станцию, восклицает:
— Как быстро!
Мы выходим на платформу, и он набирает полные легкие родного нашего воздуха, а последующие слова аккуратно пригоняет одно к другому, словно кирпич к кирпичу:
— А вообще-то иногда прибыть вовремя — это лучше, чем прибыть заранее!
Это и есть последние его тогдашние слова о нашем путешествии. Для него главная польза от поездки была в том, что он понял: нельзя быть в одно и то же время каменщиком и революционером! Впрочем, об этом он скажет через много лет в одном из писем, отправленных мне с фронта…
Глава семнадцатая
Шум за окном палаты настораживает тебя. Ты поворачиваешься: тебе показалось, что птица ударила клювом в стекло. И правда, ты видишь птицу снаружи, на оконном наличнике: странную, мокрую, капающую водой. Она смотрит прямо на тебя, и ты, выпростав руку из-под простыни, приветствуешь ее тем жестом, каким приветствовал народные массы: бессмысленно сейчас и неуместно, это вспугивает ее, и странная птица улетает. Зачем же ты это сделал? Стыдно!
Твой крупный, породистый нос чувствует запах смерти. Похожий на запах старой гнилой земли, немного — на запах сардаба дворца Голестан. Ты помнишь, как вы приехали туда с матерью и как на солнечной террасе собрались мамки с няньками, евнухи, как они стонали и плакали? Там были и дряхлые старухи, и цветущие нетронутые девы — подарок Каджарам от разных областей страны.
И ты помнишь, как блестела от пота верхняя губа одной из этих дев… Каждая капелька пота сияла, словно жемчужинка, как те жемчужины на короне, туфлях, на платье шахини… В тот день, когда… когда…
К самолету подают трап, и ты спускаешься по нему в аэропорту на Багамах. Несколько дней миновало после Ноуруза[54] — самого осеннего Нового года в твоей жизни. Самолет, выделенный тебе королем Марокко, привез на Багамы тебя и шахиню, и сопровождающих, и собак, и еще 368 маленьких и больших чемоданов…
Работники аэропорта и пассажиры смотрят на все эти чемоданы с изумлением. Некоторые хотели бы сфотографироваться с тобой и взять автограф, но полиция их не пускает… Итак, Багамы — государство из 700 островов недалеко от Америки, рай для туристов, азартных игроков и наркоторговцев.
Президент государства приветствует тебя, и на его вертолете вы с шахиней переноситесь к вашему новому месту жительства, на островке под названием «Рай». Это крохотная убогая вилла, где, если быть оптимистами, могут разместиться три человека. А ты, шахиня и собаки нуждаетесь, по твоей оценке, в помещениях для четверых; однако сейчас не время привередничать. На какие только жертвы не пришлось пойти, чтобы получить хотя бы эту хижину!
Ваши спутники разместились в гостинице неподалеку, чемоданы свалены На одном из необитаемых дворов, и началась ваша таборная жизнь. Местная служба безопасности окружила виллу и объявила, что покидать остров вам запрещено.
Новую жизнь вы приняли с удовольствием. Остров крохотный, а вилла еще меньше, но океан вокруг бесконечно огромен. Как вы счастливы, что океан-то у вас никто не отберет! Если у вас с шахиней есть общая черта, то это — любовь к воде и водному спорту. Вы распаковываете чемоданы и достаете пляжные вещи. Все у вас приготовлено: плавки и бикини, маски и шапочки для ныряния, и зажимы для носа. И разные лосьоны и мази для загара, и водные лыжи, и все, что нужно для погружений под воду.
Чем больше времени вы проводите на море, тем больше усложняется работа береговой и морской охраны. И растут присылаемые тебе счета. Помимо иранских охранников, вокруг болтаются еще и местные водолазы, и морская стража: когда шахиня катается на водных лыжах, они на катерах ее сопровождают. Разглядывают ее вполне откровенно, обмениваясь шуточками на местном языке. Никакого почтения, и с каждым днем — все нахальнее.
Только вы немножко отдохнули и пришли в себя в этих заброшенных местах, как получаете известие: революционная власть Ирана послала на Багамы диверсантов, чтобы вас убить. Кольцо охраны сжимается, и вашим собакам уже не разрешают покидать виллу, отчего бессловесные животные тоскуют, нервничают и скулят.
Дальше — больше: ваш багамский хозяин присылает уведомление: «Вы не имеете права говорить и делать заявления о положении в вашей стране».
Невиданно и неслыханно! Эти слова равносильны приказу отказаться от самих себя. Если вы подчинитесь, можно считать, что существо по имени шах Мохаммад Реза Пехлеви исчезло с поверхности планеты. Что это за отношение к тебе? Ведь ты еще несколько месяцев назад был всесильным монархом в одном из центров Вселенной.
Ты чувствуешь униженность, но ее прикрывают бархатной завесой падишахская выдержка и гордость. Всякий, кто встречается с тобой лицом к лицу, ни на секунду не сомневается, что ты только что спустился на землю с небес. Так пусть каждый говорит, что хочет. Ты не знаешь ни одного человека, который, подобно тебе, являлся бы шахом Ирана.
Для тебя порядок в мире остался без изменений. Личный лакей каждое утро бреет тебя и подает отутюженное платье. Шеф-повар готовит любимую еду и накрывает на стол. Твоя манера поведения осталась прежней. Весомо ступать; смотреть помаргивая; медленно поворачивать голову на стержне шеи — все это не изменилось. Ты и слова произносишь по-прежнему: с особенным выговором и ритмом, не похожими на акцент ни одной из иранских областей. Так говорит само благородство: без восклицаний и проглатывания слов, без объема.
Приезжают дети, и жизнь становится еще интереснее, но и охрана — более многочисленной и дорогостоящей. Теперь вообще вы ни секунды не остаетесь в одиночестве, даже плавая в море: кто знает, не вынырнет ли русалка и не схватит ли тебя в объятия? А может быть, вон те туристы — на самом деле иранские террористы?
Туристы вообще-то на островок так и ломятся. Свергнутый и бездомный падишах и шахиня стали источником дохода для Багамских островов: власти берут деньги за право взглянуть на вас.
А вот еще одна убийственная новость — она приходит после полуночи, когда ты уже лег. Это такой шок, что шахиня долго держит в руках телефонную трубку, забыв положить на место. А потом с размаху грохает ее на аппарат, вложив в это действие все свое раздражение, и начинает рыдать. И говорит сквозь слезы, укоризненно глядя на тебя:
— Не могу выразить, как мне его жалко! Все ему вредили, и даже он сам. А он этого не заслуживал. Несправедливо, что он оказался в тюрьме и что так страшно погиб. Как вспомню его, вся горю… Зачем мы оставили его там, в тюрьме?.. Сколько раз я просила…
