Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 2, 2003)
«Чувства сытости не было, пища скудная, не всасывающаяся в кровь. Кровь жидкая. Непреодолимая мышечная слабость, быстрая утомляемость при физическом напряжении. Падение температуры тела (иногда до 35 градусов), понижение обмена веществ, замедление пульса (у молодых — до 40 ударов в минуту). Не ясны отличительные признаки многих болезней или совсем исчезли. Воспаление легких без температуры». У медиков возник термин — «блокадная медицина».
(Коровин, «Записки военного хирурга» — работал в блокадном Ленинграде).
Хлеб в булочные доставляют на ручных тележках, на санках. Часы работы — с 6 ч. утра до 9 ч. вечера (в магазинах).
Произошло прикрепление к определенному магазину — хороший признак: что-то выдадут, кроме хлеба.
Да! В счет месячной нормы отоварили следующими продуктами: 100 гр. мяса, 200 гр. крупы, 200 гр. муки (в счет крупы).
Выдавали все сразу, в одном магазине, к которому ты прикреплен. Тонюсенький розовый пластик — ледышка мяса.
Увидела, как многие, идя по улице, отламывали кусочки от мяса и ели, сосали. Я тоже не выдержала — отломила.
Сколько же времени не видели мяса!
В этот день перенесла потрясение. Только что вышла из булочной с выкупленным хлебом, как он исчез из моих рук — вырвал мальчишка, так быстро и ловко… Пока я стояла как столб — он скрылся за углом.
Дурнота, ноги ватные. Долго стояла, привалившись к стене дома. Ничего не поделаешь. Выстояла новую очередь — забрала хлеб следующего дня. Позволялось и на 2–3 дня вперед взять, но пока человек не дошел «до края», старался бороться с этим соблазном.
На рынке килограмм хлеба стоил 300 рублей, килограмм мяса — 1000 рублей, коробка спичек — 5 — 10 рублей.
В один из выходных дней мама ушла на рынок менять хлеб на керосин.
Я ходила за водой. Вокруг проруби наледь, да и лунка быстро затягивается пленкой льда. Ведро неполное могу нести — дышать очень трудно — боль в боку…
В комнате такой холод, что выплеснувшаяся на пол капля воды затягивается ледяной пленкой, пол промерз окончательно. А на улице солнышко. Сняла с окна одеяло — слабый дневной свет (солнца в этой комнате никогда не бывает — первый этаж, окно во двор в какую-то стену, окно в углу комнаты, а комната вытянута кишкой); какая сиротливая картина: мрачно, копоть, вид нежилой. Наверно, в этой комнате и в мирное время было мрачно, сыро, холодно, неуютно. Похоже, что жили в ней люди малообеспеченные.
И так захотелось немного прибрать это жилье. Понемножку, потихоньку стала вытирать пыль. Вода леденит руки. Пришла отчаянная мысль вынуть полочки из «не нашего» шкафа, затопить ими печь. Огонь в печке, кружка теплой воды — взбодрили, работа пошла веселее, но одежда мешала. Сначала сбросила платок, немного погодя — пальто. Подмела, обтерла пол. Тепло из печки смешалось с холодным воздухом комнаты, стало сыро. Отойдешь от печки на два шага — охватывает холод. Решила доконать все полочки из шкафа. Вынимая полочки, нашла в пазах шкафа (ранее обследованного мною) десяток рисовых зерен, кончик лаврового листика, заплесневелый кусочек печенины «Мария» — довоенные дары, из которых сварила в кружке суп, добавив две стружки сушеной моркови, что осталась от новогодней выдачи. Волшебный аромат лаврового листа! Чтобы суп был теплый к маминому возвращению, накрыла его подушкой. Ведь это такая находка для сегодняшнего дня, так как часть хлеба сегодня уйдет на керосин.
Увлеклась, не сразу поняла, что очень охладилась. Легла в постель. В лежачем положении кашель буквально душит.
…Ели с мамой суп с хлебом, разделенным на маленькие кубики, радовались. Мама говорит, что наше сегодняшнее настроение не к добру.
Чувство голода мучает сильнее, чем раньше, до прибавки хлеба и выдачи продуктов. Смешно: что для истощенных людей 100 гр. мяса, 200 гр. крупы, 200 гр. муки на месяц! Подразнили желудки, а от этого не легче.
Я не пишу о том, чем жили ленинградцы и страна в это тяжкое время, о неудачах и победах на фронтах, о стойкости и мужестве, о стратегии и тактике военных действий — это все сейчас можно прочитать в книгах. В описываемое время мы, маленькие люди, вертевшиеся в своем квадрате видения и знания, жили надеждой и верой в то, что «враг будет разбит, победа будет за нами». Вместе со всеми обсуждали оставление и освобождение населенных пунктов.
Но не могли не думать о еде, о грызущем чувстве голода, о том, как бы достать столярного клея, чтобы сварить «кисель», о том, сколько сегодня не вышло на работу — значит, не могли встать и идти. Вот наша Елена Григорьевна уже не может идти. Навестили ее я и Раечка. Страшно быстро истаивает человек, если слег: безучастная, еле шелестит голосом. На крупяные талоны купили ей столовский суп.
В доме, где мы с мамой живем, абсолютно не чувствуется никакой жизни. Да вот, к примеру, наша квартира. Где ее довоенные жители? Эвакуировались? Переехали? На фронте? Четыре комнаты, кроме нашей, и ни души.
Но все же люди в доме есть, так как ступеньки лестниц обледенелые — то ли от расплесканной воды, то ли выплескивают нечистоты. Страдаем от холода, а надо бы благодарить природу, что нет оттепели, — всякая грязь замерзла, а когда оттает…
В начале зимы были хоть субботники, воскресники, а сейчас ни на улицах, ни в подъездах не убирается, не расчищается.
В январе 1942 года умирало больше, чем в декабре. Нас посылали выявлять мертвых и давать данные в отдел регистрации смертей.
В больнице (в настоящее время это госпиталь) ношу дрова, топлю печки, подаю попить, подбинтовываю, кто кровит. Стоны, бред. Хочется спать. Здесь я имею возможность попить теплой воды.
Как донора меня забраковали в этот раз (ослабленная).
Раннее утро — пришла к подъезду (после ночного дежурства), не тороплюсь заползать в квартирный мрак, темень и холод. Призрачный город. Слепые окна, сугробы. Дальше Невского, Литейного и своих улиц не бываю. Радио у нас нет.
Хочется узнать, что и как с Семашками (тетя Аня, Женя, Надя), где они? А как моя Таня? Вот с кем бы я сейчас душу отвела… Но транспорт не ходит (трамваи, автобусы стоят занесенные снегом). Пешком — очень далеко, сил не хватит.
Объявлена эвакуация (через Ладогу). Мама, конечно, не поедет, раз не собиралась уезжать в начале войны, когда обе мы были в силе. Говорят, в пути будет организована помощь. Нет! Как ни страшно здесь, ехать еще страшнее. Еще два месяца — и, если будем на ногах, погреемся на солнышке. Хочется верить, что с приходом весны все изменится к лучшему. Хорошо устроена человеческая психика — чем тяжелее человеку, тем больше надежды на лучшее. Только бы не слечь! Каждый ленинградец борется с этим до конца. Если бы не холод, не так тянуло бы лечь в постель, укрыться всем, что есть в доме.
По ночам раза три «оживляем» себя хлебными «таблеточками». Сейчас, у подъезда, проворачивалась в голове довоенная жизнь…
С Литейного проспекта на нашу улицу свернула грузовая машина… с какой целью? На нашей улице машина или подвода появлялись крайне редко… когда надо было собрать умерших, которых не в состоянии были отвезти родственники до кладбища.
Машина движется медленно, будто водитель изучает нумерацию домов; также медленно подъехала к нашему дому и остановилась. Из кабины вышел бравый офицер, тепло обмундированный, шофер остался в кабине.
— Тетушка, это дом номер семнадцать? Мне нужна квартира номер два — это со двора или с парадной?
(Странно: квартира номер два — наша…)
— А кто вам нужен?
Командир достал из-за пазухи конверт и, прочитав, сказал:
— Мне нужна Орлова Анна Васильевна… Проживает она тут?
— А вы не от Орлова Василия — ее брата?
— Нет, мы — от Морозова Сергея Михайловича…
Командир стоял уже около меня, держал конверт в руках (я отчетливо увидела почерк Сергея Михайловича).
— Пройдите в квартиру, Орлова здесь живет…
Командир позвал шофера, велел ему чего-то взять из машины, и мы пошли. В темном коридоре я знала каждый выступ и поворот, а они тыркались в стены, пока шофер не осветил коридор электрическим фонариком.
Когда вошли в комнату, я сказала:
— Вот здесь Орлова и живет.
— А где она сейчас?.. Вы родственница ее или соседка? Если долго ждать надо — мы не можем, нам надо побывать по нескольким адресам еще, а времени — чуть более суток, да и командировочных дел много… Может, заехать вечером?
— Зачем вечером? Письмо, которое вы держите в руках, оно мне. Я и есть Орлова Аня.
Командир посмотрел на меня с недоверием:
— Да нет! Не соответствуете по возрасту той, которая нам нужна. Та должна быть очень молодой, до двадцати лет… Кстати, Сергей Михайлович мне даже фотографию показал, когда мы выезжали из части.
Я показала им свой паспорт и точно такую же фотографию свою, сняла с головы платок… Изучив мое лицо, освещаемое фонариком, мужчины притихли, найдя сходство, поверив, что я — Орлова Аня.
