Александр Торопцев - Охрана
Ему и сейчас хотелось говорить о том же. Кричать хотелось. Но Железный Феликс удержал его от крика, от суеты. И пошел бывший майор от центра к Марине под бочок.
Она хорошо лечила его душу, истрепанную на разных допросах, и совершенно спокойно переносила неудержимую болтовню гостя, когда основной этап душелечения проходил, и они садились на кухне за стол, пили кофе, чай, сухое вино, а то и коньяк. Говорил бывший майор действительно много, возбуждался, она улыбалась, слушая его, но слишком разговориться ему не давала. Все-таки он ей был нужен как мужчина, а не как испорченный репродуктор. И – вот чем она принципиально отличалась от его бывших начальников! – ей удавалось так ловко выманивать его из словесных пут и так безобидно увлекать своими интересами, что он вдруг чувствовал себя этаким гигантом (не мысли, конечно, а дела), этаким неотразимым мужиком, очень ей нужным. Это была женщина!
Ловкая женщина, чуткая, себялюбивая. Она не хотела слишком много времени тратить на то, что ей не нужно – на словоизлияния обиженного людьми в погонах друга. Второй сеанс душелечения проходил обычно еще стремительнее, накатистее, основательнее, что ли. Он радостно уставал, она отдавала ему себя без остатка и тоже утомлялась, понимая, как это важно для курса лечения. А он понимал другое – как вообще хорошо жить на свете, когда такие красивые женщины очень в тебе нуждаются. Для обиженного человека это понимание лучше любых пилюль.
Когда, уже прощаясь с Сергеем, Марина поинтересовалась, чем же он теперь будет заниматься, он бесшабашно ответил:
– Книгу писать!
– О Приднестровье? – вырвалось у нее.
– Об этом пусть пишут недоумки, которые там штаны протирали да руками водили с умным видом. И профукали все. Идиоты. Мне такая книга не нужна.
Он умел заинтриговывать.
– Загадочный ты человек! – сказала Марина, и он отбыл из местной командировки в расположение своей части, то есть своего родного дома.
О том, что Сергей Воронков собирается писать книгу, не знал пока никто. Но по его вдумчивому виду в тот февральский час любой человек, даже понаслышке знакомый с писательским трудом, мог бы совершенно точно угадать: «Человек творит!»
Сергей шел широко, размашисто. В его голове рождалась могучая идея. Он уже знал, что нужно предпринять, какие книги прочитать, какие – изучить, он видел эти книги в библиотеке Комитета, в Ленинке, в Историчке. Он жалел сейчас только об одном: как много времени потрачено впустую, как много энергии и сил он отдал этим допросам. Но именно на допросах он впервые почувствовал то, что сейчас, после встречи с чудесной Мариной, буквально фонтаном забило в голове. Ничего не проходит даром. На лекциях в академии он услышал: «Человек – это единый сложный мир. Психические, физические, физиологические, социальные процессы в нем взаимосвязаны…» И так далее. Древняя мысль. Известная еще со времен Аристотеля. И даже со времен Аменемхета. И все великие мыслители земного шара знали об этом. Они не знали современной физики, математики, биологии, психологии, психиатрии, социологии… «А я все это могу узнать. Не дебил же какой-нибудь в генеральских погонах! – говорил сам себе Сергей. – Я напишу Формулу Человека, я дам Идеальный Контур той объемной фигуры, которую генерирует человек. И тогда станет все предельно ясно. Существует идеальная формула идеального человека, есть идеальная объемная фигура. Есть конкретная личность со всеми ее аномалиями. Я создам тончайший прибор, который будет воссоздавать сложнейшую фигуру, генерируемую конкретной личностью. И все. Я сравниваю ее с идеальной и говорю: „Петя, у вас больная печень. Кроме того, вы расположены к таким-то и таким-то болезням. Не верите, смотрите на свою фигуру, сравнивайте ее с идеальной. Это же революция в медицине, вообще во всех без исключений человеческих делах! Неужели непонятно?!“»
– Молодой человек! – Сергей увидел перед собой сержанта милиции, худого, длинного, в шапке-ушанке. – У вас все нормально?
– А что, я похож на ненормального?
– Прошу предъявить ваши документы, – сержанту не понравился игривый тон пешехода.
Воронков обиделся, но на рожон не полез, извлек из кармана кожаной куртки удостоверение, еще у него не изъятое.
– Это у вас, молодой человек, ненормально, – протянул он голосом старого профессора. – Да-с. Камни, знаете ли, в почке. Причем в правой. Имейте в виду-с. Не шутите с этим.
– А вы что, доктор? – спросил, возвращая документ, сержант.
– Вы же прочитали, кто я, что я. Салют-с! Сходите обязательно к врачу.
Парень был действительно бледен для милиционера, но причем тут правая почка, сказать не решился бы ни один врач с российским дипломом. И причем тут эти «с» в конце слов странного человека с очень серьезным документом?
Что-то стряслось с Сергеем Воронковым в тот нехороший день. Не о букве «с» речь. О его формуле. О той идее, которая ворвалась в его голову, не в меру пытливую, в самый неподходящий момент, и жизненный, и исторический.
В своем будущем он был уверен на все сто процентов. Работу он найдет. Семья голодать не будет. Такие люди на дороге не валяются. Главное – формула. Ее нужно найти, написать.
Прошел февраль. Сергей сдал в отдел кадров удостоверение, получил выходное пособие. Деньги тратить не стал, пригодятся. Перевел их в доллары. Март, апрель, май провел в библиотеках. В июне старшая дочь закончила школу, пришлось разменять три сотни долларов и всерьез подумать о работе. Предложений было много. Но серьезных предложений ему никто не делал. Не хотели? Или не могли?
Сергей бродил по Москве злой. Дорог в городе много. Никто на них не валялся, иной раз, правда, попадались нищие, но Воронков их никогда за людей не считал. Валялись они или сидели, или копались в вонючих мусорных контейнерах, или проходили не спеша, как в замедленной съемке, его это не задевало. Он их просто не замечал. За пределы Бульварного кольца в своих ежедневных прогулках он не выходил, даже очень обозленный. Домой на Верхнюю Масловку, в дедову квартиру – там теперь жил Воронков с женой и двумя дочерьми – добирался под землей с народом.
Иной раз по старой привычке захаживал в спортзал, где постаревший бодрячок тренер все еще гонял пацанов, повторяя изречение древнего китайского мыслителя: «Недеяние есть тоже деяние». И Сергей не забыл это изречение, и годы тренировок, серьезных, с перегрузками, после которых спал он крепко, но дергано. Чтобы не делая делать, нужно было очень много работать. Чтобы сломить противника таким способом, нужно было тренироваться до десятого пота, а потом еще немного тренироваться, а потом в бассейне плавать. Хороший был тренер в одном из динамовских спортзалов. До мастера спорта он довел Сергея довольно быстро. Но дальше дело у Воронкова не пошло. Из-за лени.Июль 1995 года он провел в прогулках по московским переулкам, выходившим своими кривыми коленцами на Бульварное кольцо, которое так или иначе вело его к Чистым прудам. Почему Сергея тянуло туда постоянно, понять было не сложно. Здесь его ждали. Принимали как мужчину. Уважали, робели, когда он вспоминал кое-какие детали из своей военной биографии, восхищались им, когда он дерзко, уверенно, обоснованно (так ему казалось) комментировал действия самых высокопоставленных деятелей государства и армии. Такое отношение к себе любому человеку приятно, особенно из бывших, отставных. А уж когда он переходил к главной теме своей жизни – к книге, то Марина просто млела от радости. Какой человек рядом сидит! Это млеющее восхищение обычно заканчивалось нежностями, которые очень удачно вписывались во взаимоотношения двух, по случаю нашедших друг друга и нужных друг другу людей. Нужных некоторое время.
Марина при всей ее покладистости и постоянной готовности слушать Сергея с открытым ртом и нежиться с ним на роскошной кровати с откровением, свойственным лишь недавно разведенным женщинам, привыкшим к мужской ласке, приучившим себя к ней и не имевшим никакого желания забывать эту привычку, не была-таки обычной брошенной самкой. Вообще она была скорее необычной, чем обычной. Во всем.
Закончив технический вуз в те годы, когда в «ящиках», на заводах, в административных учреждениях уже довольно остро ощущался переизбыток специалистов и роскошных бабенок с дипломами об окончании высшего образования, и получив вместе с дипломом еще и молодого кандидата наук в мужья, она некоторое время была абсолютно счастлива. Добившись свободного распределения, Марина никуда устраиваться не стала, хорошо подготовилась к главной своей обязанности: родила сына, растормошила буку-мужа, слишком уж влюбленного в инженерное дело, стала ходить с ним, оставляя сынишку теще или матери, в гости, в рестораны, не самые, впрочем, дорогие, богатые. Тянуло ее к людям. Она будто бы искала что-то потерянное. Она была на людях в меру раскованна и счастлива. Муж маялся на людях. Пил немного. Утром, счастливый, бежал на работу, мечтая только об одном: чтобы у жены к вечеру не родилась какая-нибудь очередная идея. Ему работать хотелось. В лаборатории он был как рыба в воде. У него в той воде даже рыбки были свои, очень симпатичные. Жена, правда, об этом не догадывалась долгое время. А именно до тех пор, пока ей самой не надоел ее муж.
