Александр Торопцев - Охрана
Сергей никогда этого не понимал. Старший брат – старший брат. Своди меня в зоопарк. Помоги задачку по алгебре решить. Поехали на Истринское водохранилище. И спорил он с Виктором всегда. В школьные годы из-за ЦСКА и «Динамо» в футболе и в хоккее. В девяностые годы – из-за политики. Впрочем, разговоры о политике не воодушевляли Виктора. В какой-то момент он стал скуп на слова, осторожен в разговорах с Сергеем, сдержан.
Еще на первом курсе академии Сергей нагрянул к Ирине. Вспомнили за рюмкой коньяка молодые годы, подивились – как редко они виделись. Дело перешло к чаю. И Сергей не сдержался, оглядел Ирину и вздохнул громко. Ирина, опытная, взгляд поймала и оценила его по-своему:
– Сережа! Ты же уже совсем взрослый. А мысли опять туда убежали, в наш первый урок.
– Урока, между прочим, не было. Было занятие по английскому языку. Это две большие разницы.
– И грубить ты научился по-солдатски. Прямо не знаю, что с тобой делать.
– Опять кому-нибудь позвонишь? Найдешь замену?
– Если тебе надо, позвоню, – спокойно ответила Ирина, сразив его наповал.
Он не хотел, чтобы она звонила. Он хотел остаться с ней. Она этого не хотела.
Ирина в тот день сделала ему подарок неоценимый. Умница женщина. Подружку в гости зазвала, дурочку перед ней сыграла: «Ты извини, Мариша, ко мне родственник нагрянул. Я тебе звонила второй раз, но ты уже ушла». – «Девушки, да я вас долго мучить не буду, мне, собственно говоря, уже пора идти, дела», – хорошо он ей подыграл, а девушки-то в один голос: «Ну хоть немного посиди с нами!»
Так оно все и началось. Для кого-то хорошее, а для кого-то не очень хорошее. Одно слово – закон равновесия жизненных эмоций. Там прибывает, здесь убывает. Главное, чтобы там, где убывает, не догадывались об этом. Чтобы хорошим не заглушать плохое. И наоборот. Чтобы хорошее не заглушалось плохим.
Знакомство с Мариной в конце восьмидесятых было не только приятным, но и полезным для Сергея Воронкова. Но узнал он об этом позже – в середине девяностых, которые начались для него соответствующим назначением, повышением в звании (наконец-то он стал майором) и, как для многих офицеров госбезопасности, горячими точками. Самой горячей из них была, конечно же, точка в Москве в девяносто первом году, когда дерзкие, но неопытные (а может, слишком опытные – в этом вопросе однозначного мнения у Воронкова не было) в глобальных проблемах истории, в том числе и истории Российской державы, молодые люди стали крушить все налево и направо. Да не Бастилии они крушили, а основы государства, которому по всем показателям умирать было еще рановато.
Эту горячую точку майор Воронков пережил без особых потерь. А чего ему терять в той ситуации, когда офицеры стали увольняться, когда их стали выживать из органов? Он ничего при этом не терял, он мечтал. Скажем, не подвиг совершить во славу Отечества, но какое-нибудь дело провернуть или хотя бы уж продвинуть с мертвой точки и самому продвинуться по службе, стать генералом в конце концов. А что, разве ему, младшему брату генерал-майора Воронкова, не мечталось об этом?! Еще как мечталось. У него было для этого все. И в большом количестве. Он не хуже старшего брата. Подумаешь, отличник нашелся! Сидел целыми днями за книгами. Зубрил все подряд. А, например, в той же математике он был явно слаб. С каким трудом он решал задачки по алгебре, когда Сергей просил его помочь! Это же видно было – не тянет он в математике! Не говоря уже об иностранных языках. А ведь пошел в гору! Да еще как пошел! И Сергей мечтал об этом, хотя даже жене не говорил о своих мечтах.
Он мечтал и даже верил, что брата обойдет. У него для этого было все.И, вероятно, именно это обстоятельство помешало ему сделать карьеру.
На первых своих горячих точках Сергей работал, как вол. Иначе не скажешь. Вол, который тянет за собой не плуг, вскрывающий целину, а обыкновенный булыжник, тяжелеющий с каждой сотней метров, с каждым новым полем, с каждой новой горячей точкой. Майор Воронков понял это не сразу. Получив назначение в Приднестровье, он полетел туда с гордым видом орла, не догадываясь о том, что будет эта поездка его лебединой песней, последней в армии.
Странное дело! Учился человек, служил, постоянно повышал свои профессиональные знания, много читал, причем в подлинниках, о разведке и разведчиках, изучал Сунь-цзы и Артхашастру, работал над собой, не щадя живота своего, как говорится, а кто-то, очень мудрый и осторожный и при этом не очень начитанный и образованный, может быть, даже совсем необразованный, долго-долго следил за ним, оценивал его работу, изучал, будто какое-то великое дело готовил для него. Ну очень важное дело. Тут промахнуться нельзя. Тут нужно действовать наверняка. И мудрый этот кто-то (а может быть, это была судьба Сергея Воронкова – и такое может быть) не спешил со званиями и должностями, с крупными делами. По мелочи время свое растрачивал Сергей, на допросах. Допрашивал он иной раз и подполковников, и даже полковников. Бывало такое. И всегда очень аккуратно, в смысле чистописания, составлял докладные записки, прочую документацию. И очень ждал должности и очередного повышения. А этот кто-то все не спешил и не спешил. Кто кого. Сергей так и не дождался нового назначения. И устал от неугомонной маеты допросов и составления соответствующей документации и в какой-то момент вдруг резко изменился, «показал свое истинное лицо», как сказали об этом наверху.
Он вдруг стал выговаривать всем подряд начальникам все, что думает о положении в Приднестровье, о роли армии славного генерала Лебедя, о нем самом, обо всех ответственных лицах. Это был вызов Судьбе. Или тому, кто так долго ждал, когда же майор взорвется.
В начале девяносто пятого, уже в Москве, майор Воронков с отчаянья кинул начальнику рапорт. Хватит, повоевали. Пусть другие за нас воюют.
Сколько таких рапортов приняли командиры частей российской армии в девяностые годы! Сколько раз говорили они сорвавшимся: «Погоди. Не кипятись. Я тебя не гоню». Но Сергей даже таких слов не услышал. Да он в них и не нуждался. Он сам сказал начальнику все, что думает о положении в стране, в армии, в органах (ну это бы ладно, с кем не бывает), в части, которой руководил… внимательно слушавший его речь генерал-майор.
«Что ж, вольному воля!» – тихо произнес генерал, пожал разбушевавшемуся майору руку, но сходу подписывать рапорт не решился, а когда Воронков покинул размашистым шагом кабинет, он, подумав о чем-то, попросил секретаршу связать его с генералом Воронковым.
«Вольному воля», – сурово ответил ему брат смутьяна и перевел разговор на другую тему: они были знакомы давно, и общих интересов у них хватало, хотя встречались они не часто.
В тот же день Воронков-младший был у Марины. Он еще не знал, какую услугу она окажет ему через несколько месяцев, но душу она ему подлечила быстро и без труда. Он покинул ее гордый и довольный. Был вечер. По бульвару сквозил ветер, слонялись туда-сюда люди. Он глазом знатока оценивал встречных женщин и причмокивал с ехидцей: куда тебе до Маринки!
Женщины не знали, что он думает о них, причмокивая, а он – не на службе все-таки, а на улице, здесь особенно не повыступаешь, не скажешь правду-матку, здесь за нее могут и шею намылить, даже брату преуспевающего генерала – молчал, шел медленно, осматриваясь, иной раз провожая долгим взглядом какую-нибудь фигурную бабенку, вздыхал, причмокивал и молчал. Так бы ему в армии вести себя – молчать.В семействе Воронковых словно бомба взорвалась. Ни того, ни другого дедов уже не было в живых. Отец, мать и бабушки, далекие от армии, обзвонились. Все они чувствовали свою вину перед Сергеем, человеком явно не военного склада. Тесть Виктора, уже прирученный к садово-огородным делам, был искренне взволнован, но помочь ничем не смог. Все знали, что когда-то, во времена еще хрущевские, под его началом служил теперешний министр обороны, но когда старушки напомнили ему об этом, он строго отчитал их: «Это было давно. Я не стану тревожить своего боевого товарища из-за какого-то майора. Он сам во всем виноват».
Так же категоричен был и брат Виктор. Круг замкнулся. Сергей Воронков оказался на улице. В центре столицы. Прямо перед постаментом памятника «Железному Феликсу».
– Ха! Тоже мне, начальнички! – он чуть было не разразился громкой обличительной тирадой, но осекся: Феликс, даже низвергнутый, но все равно Железный, будто бы предостерег его, остановил. Когда-то Сергей Воронков проштудировал работы Феликса Дзержинского и Михаила Фрунзе и был восхищен ими. Это были люди дела, люди слова. Преданные, мудрые, познавшие жизнь во всех ее проявлениях, готовые бороться за идею до последнего. И сам Воронков, читая труды этих воинов революции, готов был посвятить свою жизнь борьбе. Но, странное дело, борьбы не было! Была возня безликих людишек за должности, звания, славу и почести. Эта возня бесила Воронкова. Он смело говорил всем, что думает о них, извозившихся, об их делах на благо своих семей.
